17 ноября

17 ноября

Земля была цвета неба; холмы, зелень созревающих рисовых полей, деревья и сухое песчаное русло реки имели цвет неба; каждая скала на холмах, большие валуны, были облаками, и в то же время они были скалами. Небо было землёй, а земля небом; заходящее солнце преобразило всё. Небо пылало огнём, вспыхивающим в каждой полоске облаков, каждом камне, каждой травинке и песчинке. Небо полыхало зелёным, пурпурным, фиолетовым, тёмно-синим; оно полыхало с неистовством пламени. Над этим холмом оно было широким мазком пурпурного и золотого; а над южными холмами оно горело мягкой зеленью и увядающей синевой; на востоке столь же великолепен был противозакат — в ярко-красном и жжёной охре, красном цвета фуксина и бледно-фиолетовом. Противозакат взрывался таким же великолепием, как и закат на западе; редкие облака собрались вокруг заходящего солнца, они были чистым, бездымным огнём, который никогда не угаснет. Необъятность этого огня и его интенсивность пронизывали всё — и уходили в землю. Земля была небом, и небо было землёй. И всё было живым, искрилось и вспыхивало цветом, и цвет был богом, не человеческим богом. Холмы стали прозрачными; каждая скала и камень потеряли свой вес, плавая в цвете, и отдалённые холмы были голубыми голубизной всех морей и неба всех стран. Созревающие рисовые поля были ярко-розовые и зелёные, они сразу привлекали внимание. И дорога, пересекавшая долину, была фиолетовой и белой, такой живой, что казалась одним из лучей, стремительно пересекавших небо. Вы были из этого света, пылающего, яростного, взрывающегося, — без тени, без корня, без слова. И по мере того как солнце опускалось всё ниже, каждый цвет становился всё более сильным, более интенсивным, вы же полностью исчезали, без всяких воспоминаний. Это был вечер, у которого не было памяти.

Каждая мысль и чувство должны цвести, чтобы жить и умирать; цвести должно всё в вас — честолюбивое стремление, жадность, ненависть, радость, страсть; в цветении их смерть и свобода. Только в свободе может что-то процветать и развиваться, не в подавлении, контроле и дисциплине, они только извращают и развращают. Цветение и свобода есть благо и вся добродетель. Позволить зависти цвести нелегко; её осуждают или её лелеют, но никогда не дают ей свободы. Только в свободе факт зависти раскрывает свой цвет, свою форму, свою глубину, свои особенности; а если её подавлять, она никогда не раскроется полностью и свободно. Когда она проявила себя полностью, ей приходит конец: только для того, чтобы рас крыть другой факт, факт пустоты, факт одиночества, факт страха; по мере того как каждому факту позволяется цвести свободно, во всей полноте, конфликт между наблюдающим и наблюдаемым прекращается; цензора больше нет — есть только наблюдение, есть только видение. Свобода возможна только в завершении, а не в повторении, не в подавлении, не в подчинении шаблонам мысли. Завершение присутствует лишь в цветении и умирании; нет цветения, если нет окончания. Имеющее продолжение — это мысль во времени. Цветение мысли — это окончание мысли, потому что только в смерти есть новое.

Нового не может быть, если нет свободы от известного. Мысль — старое — не может принести нового, она должна умереть, чтобы было новое. Что цветёт, то должно прийти к концу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.