§ 31. Так называемые различия модальности

§ 31. Так называемые различия модальности

Так называемое проблематическое суждение («А может быть В» в смысле «А есть, быть может, В») постольку не может обозначаться как суждение, поскольку в нем отсутствует сознание объективной значимости, т. е. оно не есть суждение относительно того, что обозначено субъектом предложения. Оно лишь постольку является суждением, поскольку высказывает, что говорящий находится в нерешительности относительно вопроса, есть ли А В.

Так называемое ассерторическое суждение (простое утверждение «А есть В») несущественно отличается от аподиктического (необходимо утверждать, что «А есть В»), поскольку в каждом, с совершенным сознанием высказанном суждении и соутверждается необходимость высказать его. Суждения различаются, конечно, относительно того пути, каким достигается достоверность, есть он непосредственный или посредственный. Но если бы мы захотели обосновать на этом различие между ассерторическим и аподиктическим суждением, то аподиктическому суждению должно было бы принадлежать подчиненное место, так как его достоверность носила бы лишь производный характер.

1. Непосредственные суждения, в которых субъект и предикат оказываются согласными между собой помимо всякого дальнейшего посредства, сами по себе не доводят до сознания различий между просто возможным и необходимым утверждением. Они выполняются соответственно основоположению согласия с уверенностью, не ведающей никакой рефлексии. Но там, где опосредствованный (синтетический) акт суждения подготовляется тем, что или извне, благодаря вопросу и утверждению других, или изнутри, благодаря психологическим комбинациям, образуются представления о синтезах определенных субъектов с определенными предикатами, которые еще не заключаются в имеющемся налицо представлении субъекта, и где для сознания объективной значимости нет основания выполнить эти синтезы; где следовательно, представление о синтезе как бы висит в воздухе в виде вопроса или предположения и лишь ищет еще известного решения, которое подтверждает предикат или отвергает его, – там суждение представляется как возможное. А это означает, что для мыслящего в этот момент не необходимо ни действительно выполнить суждение, ни отрицать его. Чтобы иметь краткое обозначение, назовем представленное просто возможным, но еще не выполненное суждение «А есть В» – гипотезой «А есть В». В таком случае чистейшим выражением этой стадии между синтезом и суждением является вопрос, который становится настоящим вопросом лишь тогда, когда он еще ждет «да» или «нет» (ибо там, где он ставится лишь для того, чтобы испытать кого-либо другого относительно уже решенного, – там он является не действительным вопросом, но повелением). Но в то время как вопрос выражает стадию первой концепции гипотезы, которая ищет решения, – за ним следует, если он не находит этого последнего ни в утвердительном, ни в отрицательном смысле, сознание нерешительности, колебания, и это выражается в формулах «А есть, быть может, В», «А не есть, быть может, В». (Часто употребляемая формула «А может быть В» двусмысленна и ведет к ошибкам, ибо она выражает как объективную возможность, так и субъективное колебание.) Эта форма высказывания отличается, следовательно, от вопроса лишь тем, что она дает выражение сознанию, что вопроса нельзя решить. В то время как в вопросе еще кроется желание найти решение, эта форма означает резиньяцию, отречение, которое должно пребывать в неизвестности, в сомнении. Но в существенном оба раза разумеется одно и то же – синтез без решения относительно его значимости.

2. Это выражение неизвестности, неуверенности обыкновенно называют проблематическим суждением, и ему обыкновенно противопоставляется ассерторическое и аподиктическое суждение как выражение различных степеней достоверности⁵⁹. Правда, сам Кант придает несколько иное значение проблематическому суждению. Модальность, говорит «Критика чистого разума» (V, § 9, 4), ничего не прибавляет к содержанию суждения, но касается лишь ценности связки в отношении к мышлению вообще. Проблематические суждения суть такие, в которых акт утверждения или отрицания принимается как просто возможный (какой угодно). Ассерторические суть те, в которых этот акт рассматривается как действительный (истинный). Аподиктические суть те, в которых этот акт рассматривается как необходимый. Произвольное допущение проблематического суждения Кант распространяет затем на суждения, которые, очевидно, ложны. Они имеют проблематическое значение, если предполагается, что кто-либо может хотя бы на минуту допустить такое суждение. В этой конструкции понятие, которое проблематическое суждение приравнивает аристотелевской ????????⁶⁰, содержится потому, что всякое суждение есть проблематическое, поскольку его значимость не утверждается именно теперь. Однако здесь совмещается нечто двоякое, что заслуживает быть разграниченным. Именно потому ли ничего не утверждается относительно значимости представленного суждения, что ничего не может быть утверждаемо, так как говорящий не пришел еще ни к какому решению; или же потому, что относительно его значимости говорящий ничего не хочет утверждать, так как он ради какой-то дальнейшей цели временно трактует значимое суждение как незначимое, незначимое как значимое, недостоверное как достоверное. Традиция в этом отношении примкнула не к Канту, – равно как кантовская «Логика» (Einleitung, IX) под проблематическим суждением понимает лишь недостоверное признание в качестве истинного.

3. Но традиционное обозначение суждения «А есть, быть может, В» как суждения проблематического, грозит разрушить самое понятие суждения и может оказаться в противоречии со всеми другими учениями. Ибо если к сущности суждения принадлежит то, что оно устанавливает утверждение, которое заявляет притязание на истинность и требует к себе веры, то высказывание, которое ничего не утверждает и охотно допускает, что противоположное истинно, вообще не может быть суждением. Если всякое суждение есть или утверждение, или отрицание вопроса, то не может быть суждением такое высказывание, которым вопрос ни утверждается, ни отрицается. Ибо оставлять вопрос нерешенным – это вообще не есть какой-либо вид решения; и быть недостоверным – это не значит являть собой какую-либо ступень достоверности. И вопреки закону противоречия «А есть, быть может, В» и «А не есть, быть может, В» являлись бы в одно и то же время значимыми.

Так называемое проблематическое суждение, будучи понято как суждение относительно А, не является, следовательно, суждением, но только мыслью о суждении, незавершенной попыткой к суждению. Единственное действительное высказывание, которое делается формулой «А есть, быть может, В», таково: «гипотеза „А есть В“ недостоверна». Прежде всего и непосредственно это есть лишь суждение о самом говорящем, суждение об его отношении к гипотезе «А есть В»; формула говорит: я не знаю, обладает значимостью гипотеза или не обладает, я не имел основания ни утверждать ее, ни отрицать ее; она констатирует имеющееся налицо состояние моего мышления, но ничего такого, что могло бы иметь объективную значимость в отношении субъекта А.

Можно было бы теперь попытаться придать формуле более широкое значение при помощи того соображения, что она не только могла бы иметь в виду «я не знаю, есть ли А В», но «не знают, есть ли A B», т. е. неуверенность могла бы обозначаться не только как индивидуальный факт, но и как нечто вообще присущее суждению. Но не говоря уже о том, что по точному смыслу ничего такого здесь не содержится, высказывание это и в таком случае не могло бы привести ни к какому суждению относительно А, которое можно было бы координировать с положительным и отрицательным суждением. И в этом случае оно могло бы лишь высказывать утверждение по поводу субъективного отношения, только не индивидуального, а такого субъективного отношения, которое обосновано в современном состоянии всего знания или, еще общее, которое обосновано в пределах человеческой интеллигенции вообще. Совершенно справедливо, что относительно многих вопросов мы не выходим за пределы констатирования невозможности решения, и что познание это имеет свою ценность, когда мы измеряем человеческую познавательную способность идеалом познавания. Но это познание никогда не констатирует ничего такого, что могло бы быть суждением относительно А. Для идеального сознания, для всеведущей интеллигенции одно положение истинно, другое ложно. Лишь когда мы уверены в том или другом, – лишь тогда оказывается достигнутой цель мышления, суждение, обладающее объективной значимостью. Пока этого нет, гипотеза продолжает оставаться нерешенной проблемой. И это может привести лишь к ошибкам, если под одно и то же понятие суждения мы будем подводить и выражение субъективной неуверенности, и выражение уверенности относительно объективной значимости данного положения. Поэтому единственно возможным отрицанием проблематического суждения является: у совершающего акт суждения нет неуверенности относительного того, есть ли А В, а есть уверенность относительно утверждения или отрицания⁶¹.

Итак, следует отказаться от учения, что так называемое проблематическое суждение есть будто бы известный вид суждения, – раз в понятие суждения мы включаем утверждение об истинности высказывания и учим, что суждение должно быть истинным или ложным.

4. Небольшей удачи достигло традиционное учение в своем различении ассерторического и аподиктического суждения. Если Кант говорит («Критика чистого разума», § 9, 4. Logik § 30): ассерторическое суждение сопутствуется сознанием действительности акта суждения, аподиктическое – сознанием его необходимости, – то при ассерторическом суждении дело идет, следовательно, только о том, что вообще в словах высказывается утверждение, хотя при этом и нет сознания необходимости акта суждения. Так и во введении к «Логике IX» ассерторическое суждение выступает как выражение просто субъективной веры, которая обладает значимостью только для меня. Напротив, то, что я знаю, должно быть аподиктически достоверным, т. е. должно вообще и объективно необходимо обладать значимостью для всех, – если даже предположить, что самый предмет, к которому относится это неизбежное признание за истину, был бы просто эмпирической истиной.

В силу этого различения и ассерторическое суждение должно было бы оказаться за пределами нашей дефиниции суждения, которая в качестве существенного признака последнего устанавливает то, что оно хочет быть объективно значимым. На самом деле в этом отношении имеется лишь один смысл суждения, которое содержит в себе действительное утверждение, – тот, что всякий должен утверждать и верить в то же самое на том основании, что необходимо верить в это и утверждать его. Всякая наша речь утрачивала бы свою устойчивость и становилась бы детской игрой или ложью, если бы тот, кто устанавливает известное положение, вместе с тем не хотел бы этим сказать, что его отрицание ложно, и тот, кто утверждает нечто с этим несовместимое, заблуждается; т. е. если бы между ассерторическим и аподиктическим суждением было то различие, что хотя последнее и необходимо, но первое не необходимо; последнее обладает значимостью для всякого, первое – только для меня. Истина лишена всякого смысла, если она не имеет в виду этой необходимости субъективной деятельности. Даже там, где совершается просто временное высказывание относительно самого случайного единичного – «это железо горячо», – даже оно предполагает, что именно теперь необходимо судить так, а не иначе. Мое ощущение делает неоспоримой связь этого субъекта с этим предикатом. И вопреки всякому противоречию я настаивал бы на том, что ничего иного, кроме именно этого, я не могу высказать в качестве выражения моего ощущения, раз поставлен вопрос, горячо это железо или нет.

5. Тем самым рушится всякое существенное различие между ассерторическим и аподиктическим суждением. Если я говорю: «это так», – то это лишь в том случае является совершенно зрелым суждением, когда оно означает именно следующее: я должен необходимо судить, что это так. Вся достоверность моего высказывания покоится на предпосылке этой необходимости.

Остается лишь отчасти та разница, что основание, на котором покоится необходимость, бывает различным, отчасти та, что необходимость эта доходит до сознания различным образом.

6. В первом отношении можно прежде всего различать непосредственные и опосредствованные суждения. У непосредственных (in specie аналитических) суждений необходимость высказывать предикат относительно субъекта (соотносительно отрицать его) покоится на принципе согласия (соотносительно различия); у посредственных она покоится или на авторитете, или на выводе. Непосредственные суждения сводятся при этом или к индивидуальному факту (как в восприятии), на основании которого субъекту приписывается предикат, или к общепризнанному значению слова. То же самое различие индивидуального и доступного всем основания разграничивает среди непосредственных суждений те, что сводятся к авторитету, и те, что сводятся к выводу. Ибо то, что некто является для меня авторитетом, – это есть индивидуальное основание, которое обладает значимостью только для меня, пока достоверность не установлена и не доказана общезначимым образом. Но вывод связывает меня лишь тогда, когда он (на основании тех же предпосылок) связывает всех.

Так, например, различали между непосредственной (на собственном или чужом восприятии покоящейся) достоверностью и опосредствованной достоверностью, основывающейся на доказательстве – причем лишь опирающуюся на чужое восприятие достоверность должно будет, напротив, причислить к опосредствованной достоверности, а непосредственная достоверность относится не только к восприятия. И к первой относили ассерторическое суждение, ко второй, соответственно его буквальному смыслу, аподиктическое суждение. Тут предлагают свои услуги традиционные формулы «А есть В» и «А должно быть В» (беря «должно» просто как выражение того, что получено путем умозаключения, как в суждении «Сегодня ночью должен был идти дождь»). Но тогда придется уже отказаться от обычного представления, что аподиктическое суждение обозначает будто бы нечто более высокое, нежели ассерторическое суждение, и что в направлении от проблематического к аподиктическому суждению имеет место возрастание достоверности и тем самым ценности и значения суждений. Ибо всякая опосредствованная достоверность должна ведь, в конце концов, покоиться на непосредственной, всякое доказательство должно покоиться на предпосылках, которые сами не нуждаются ни в каком доказательстве. В комическом противоречии с тем эмфазом, с каким обыкновенно говорят об аподиктической достоверности, в обыденной жизни «аподиктическое» суждение «Так оно должно быть, так оно должно было быть» означает весьма скромную степень уверенности, так как в силу серьезных оснований не доверяют надежности обыкновенных выводов и охотнее придерживаются непосредственно воспринятого. Но если даже предположить самое строгое доказательство, доказанное никогда не может притязать на более высокую степень достоверности, нежели то, на основании чего оно доказано.

Напротив, другие учения, по-видимому, имеют в виду различие тех суждений, которые обладают безусловно общей значимостью, от тех, которые зависят от индивидуального условия, – если, например, характер аподиктического полагается в разумной необходимости, в противоположность фактическому. Так, Лейбниц различал необходимые истины от фактических⁶². Необходимые истины суть те, которых противоположность содержит противоречие; фактические – те, противоположность которых возможна. Первые в конце концов сводятся к тождественным положениям; последние покоятся на непосредственном ощущении. Из этой формулировки не видно, что субъекты, к которым относятся необходимые истины, и те субъекты, к которым относятся фактические истины, различны. Необходимые разумные истины изображают собой уравнения между понятиями, которые предполагаются как прочное и общее достояние. Только при этой предпосылке можно ведь (согласно § 23) вообще сказать о каком-либо положении, что оно противоречиво; что, следовательно, его противоположность необходимо истинна; они соответствуют аналитическим суждениям Канта. Субъекты фактических истин суть отдельно существующие вещи, и фактические истины, поскольку они касаются существования и изменяющихся процессов, высказывают, конечно, нечто такое, что не содержится в понятии вещи. Ибо с понятием вещи не дано ни того, что она существует, ни того, что она обладает определенным случайным качеством. Их отрицание не приводит, следовательно, ни к какому логическому противоречию, – как это, наоборот, бывает, если сказать, что треугольник не является-де треугольным. Однако из того, что противоположность фактической истины невозможна a priori, не следует, чтобы для меня не было необходимым утверждать факт, после того как он случился, и чтобы противоположное утверждение было возможно для того, кто знает факт. Истиной фактическая истина является также лишь потому, что невозможно утверждать противоположное – только невозможность эта покоится на индивидуальном опыте, а не на незыблемых понятиях, из которых я исхожу. Равным образом и превращение непосредственного сознания в положение, обладающее объективной значимостью, предполагает ведь общезначимые принципы, согласно которым ощущение относится к бытию и сущему. Поэтому также и в фактических истинах постольку содержится разумная истина, поскольку лишь на основании общих основоположений (например, на основании того, что всякое изменение предполагает устойчивый субъект, в котором оно совершается) из индивидуального процесса может возникнуть истинное суждение. С другой стороны, обладание общими понятиями, на которых покоятся тождественные положения, в конце концов, точно так же есть нечто фактическое, что должно быть дано раньше того, как может быть применен здесь закон тождества, дабы можно было произвести необходимое суждение. Необходимость обоих видов истины является в конце концов, следовательно, гипотетической. Когда я мыслю определенные понятия, я должен мыслимое в них приписать им в качестве предиката; и когда я имею определенные восприятия, я должен приписать воспринятым субъектам в качестве предиката то, что восприятия принуждают меня предицировать⁶³. Следовательно, исчезает и это различие относительно характера необходимости, и различным является только основание необходимости, так как различны субъекты суждений.

7. Что необходимость связывать предикат с субъектом появляется в сознании различным образом – этого оспаривать нельзя. Целый ряд непосредственных суждений мы выполняем с наивной, не знающей никакой рефлексии уверенностью, которая даже не помышляет о возможности ошибки, о возможности иной формы бытия; абсолютная уверенность, самодовлеющее состояние нашего мыслительного акта неразрывно связаны с этим. Такими суждениями начинается все наше мышление. Решения нашего непосредственного самосознания как нечто непосредственно очевидное – безразлично, в наглядном представлении или в общем суждении – не сопровождаются никаким чувствованием принуждения, как это должна была бы предположить утверждаемая необходимость, ни мыслью о невозможности противоположного. Сознание это устанавливается лишь ввиду попытки к противоречию. Достоверности других суждений мы достигаем путем принуждения, когда от нас отрезаются все иные возможности. И здесь одновременно с суждением выступает перед нами его необходимость в сознании этого принуждения. Если, следовательно, необходимость дефинируют как невозможность иной формы бытия и в этом усматривается ее сущность, то можно сказать, что первые суждения не сопутствуются сознанием необходимости, но только эти последствия.

Но та непосредственная надежность и достоверность является, напротив, первоначальной и настоящей формой, в какой обнаруживается необходимость в области мышления; в ней обнаруживается форма и направление, в каких действует полная живая сила мышления, и эта непосредственная очевидность не может быть вполне заменена ничем другим. Попытка к противоречию может, конечно, служить к тому, чтобы констатировать наличность той достоверности и оценить меру той силы, какая обнаруживается в утверждении. Но уразумение того, что противоположное невозможно, как правило, предполагает уже значимость первоначального суждения – что «А не есть В» является противоречивым; это может быть непосредственно ясно лишь тогда, когда установлено, что «А есть В». Двойное отрицание не создает суждения, но лишь обходит его, отделяя его от его противоположности. Но оно есть та форма, в которой истина ясно доходит до нашего сознания, когда мы удаляемся от нее и снова к ней возвращаемся. Как тождество доходит ясно до сознания лишь благодаря отрицанию чего-то другого, утверждение – благодаря отрицанию отрицания, так и необходимость доходит ясно до сознания благодаря невозможности иной формы бытия. Но она сама содержится уже в тех мыслях, благодаря которым она уясняется. Отрицание отрицания лишь потому подтверждает утверждение, что самый процесс этот непосредственно достоверен в своих отдельных шагах. Та не ведающая рефлексии необходимость есть чисто первоначальная, которая действует во всем нашем мышлении, и поэтому она никогда ни в одном из пунктов не может подняться до сознания.

Если бы ассерторические и аподиктические суждения мы вздумали разграничивать так, что у последних их необходимость ясно доходит до сознания, а поэтому обнаруживается также и в грамматическом выражении, тогда как у первых она нераздельно кроется в самом акте суждения, то этим отмечалась бы действительно наблюдающая разница, которая, правда, касается не степени, но характера достоверности известного положения. Только разница эта движется вполне в психологической области, она указывает на то, что в зависимости от индивидуальных условий при том же самом суждении может обнаруживаться то так, то иначе; эта разница обозначает прямую противоположность тому, что должны высказать эти выражения. Ибо аподиктическая форма «А должно быть В» напоминаем о сомнении и мыслимости противоположного. Она движется, предусмотрительно оглядываясь кругом, от А к В; ассерторическая форма идет прямой дорогой к своей цели. Как раз там, где суждение получено путем умозаключения, ассерторическая форма высказывает более твердую уверенность, нежели аподиктическая, которая как бы приглашает к тому, чтобы сперва испытать доказательство. И первая форма, следовательно, повсюду является более естественным выражением также и для так называемой аподиктической достоверности, ибо она есть более прямое ее выражение. Точно так же и математика свои «аподиктические» теоремы и логика свои силлогические умозаключения обыкновенно высказывают в ассерторической форме.

Если бы на это возразили, что фактически многое утверждается так зря, когда говорящий не так уж строго считается с необходимостью своего высказывания, – то это столь же справедливо, как и то, что много лгут. Только это не опровергает того положения, что тот акт, для которого серьезное высказывание является адекватным выражением, соутверждает необходимость суждения и что высказывание так и понимается всяким. В противном случае речь была бы лишена всякого смысла, если бы она пользовалась лишенными смысла словами или была бы исполнена лжи, если бы как достоверное устанавливалось то, что не является достоверным для самого говорящего. Что в борьбе интересов и в партийной борьбе в этом смысле много лгут – это нисколько не касается логики, которая предполагает как хотение истинно мыслить, так и хотение истинно говорить. Точно так же следует признать, что это хотение истинно мыслить и истинно говорить лишь постепенно становится сознательным хотением, и первоначально оно проявляется лишь как не сознающее своей цели побуждение. Но прежде чем это сознание становится ясным, говорящие не знают, что они делают. А до тех пор акт суждения фактически не является свободным и сознательным и он не достиг еще своей полной зрелости.

8. Необходимость мышления, проявляющаяся в достоверности отдельного акта суждения, в конце концов получает свой своеобразный характер от единства самосознания. В то время как всякое отдельное суждение повторимо с сознанием тождества субъекта и предиката, а также и акта суждения; в то время как относительно тех же самых предпосылок всегда совершается тот же самый синтез и наше самосознание может существовать только вместе с этим постоянством, – в то же время наше судящее «Я» со своей постоянной деятельностью является как общий акт суждения по отношению к единичным актам суждения, как нечто одинаковое и устойчивое, что связывает различные, временно разрозненные моменты нашего мышления. С надежностью движения в отдельном случае связывается сознание неизменного повторения, возврата к тому же самому. Благодаря этому постоянству, которое по отношению к отдельному акту представляет собой общий закон, акт суждения точно так же доходить до сознания, как нечто отрешенное от субъективного произвола и от возможности поступить иначе, как это бывает, когда он утверждает себя в противоположность противоречию в отдельном акте. Это тождество и устойчивости, будучи условием нашего целостного сознания вообще, является также последним основанием, на котором мы могли бы остановиться. И пока, как в незрелом детском возрасте, нет этого полного объединяющего размышления, – до тех пор и психологические условия акта суждения оказываются развитыми лишь не вполне; и то же самое происходит в сновидении, где отсутствует всесторонняя связь.

Отсюда вытекает, что всякий отдельный акт суждения, благодаря тому смыслу, в каком он выполняется, приводит назад, к необходимым и общезначимым законам, – общезначимый как для отдельного субъекта в его временно различные моменты, так и для различных мыслящих субъектов, с которыми мы стоим в общении мышлениями законы эти, оставаясь сперва неосознанными, создают лишь надежность суждения, а затем, поднявшись до сознания, дают основное наглядное представление о необходимом.

9. Необходимость мышления, которая первоначально обнаруживается в достоверности единичного акта суждения и в постоянстве в его повторении, есть нечто совершенно положительное, непосредственный способ действия интеллигенции, форма самого нашего самосознания; а доведенная до сознания, она есть непосредственное наглядное представление, такое же, как мысль об «Я» или о бытии. Поэтому она есть вместе с тем мера других понятий – возможности и невозможности. Возможным в области акта суждения является то, что не необходимо ни утверждать, ни отрицать; нечаянная мысль, попытка, которая не может завершиться в окончательное суждение и не может быть включена в единство самосознания, в незыблемую структуру того, что столь же достоверно, как мое собственное бытие. Простая возможность есть лишение, отсутствие, недостаток. Невозможное, напротив, следует брать в двояком смысле. То, что было бы невозможно мыслить, именно поэтому не мыслилось бы вовсе, самое большее – оно могло бы быть выражено в словах. Словам «круг четырехуголен» не соответствует никакая могущая быть выполненной мысль, и в этом же смысле Аристотель полагает, что невозможно-де мыслить, что то же самое в одно и то же время есть и не есть. «Ибо не необходимо также и принимать то, что говоришь.» Этому невозможному противостоит возможное, которое необходимо должно быть отрицаемо, гипотеза, которая выполнима как таковая, если брать ее изолированно. Но если бы мы вздумали утверждать ее, то это могло бы привести к спору со значимым положением, и, таким образом, это внесло бы раздвоение в мышление. Это невозможное занимает свое место лишь в области опосредствованного акта суждения. Так как несоединимость предиката с субъектом не познается аналитически, то его соединимость может быть мыслима, суждение может быть даже принято на время, пока от сознания ускользает противоположная истина. Лишь обычное взаимоотношение наших суждений отрицает возможное. Только в этом смысле подходит различение Лейбница, что отрицание необходимых истин невозможно, отрицание фактических истин возможно. Можно попытаться подвергнуть сомнению или оспаривать описание какого-либо события, историческое предание, не рискуя впасть в тотчас же распознаваемое противоречие, пока наше познание не является полным. Очевидность или какой-либо бесспорный документ уничтожает отрицание.

10. Из сказанного выше вытекает теперь, что действительное утверждение или отрицание, т. е. суждение, высказанное с сознанием значимости, возможно лишь для того, для кого оно является необходимым; для самого суждения возможность и необходимость вполне совпадают. Гипотеза, напротив, возможна тогда, когда и пока не необходимо, следовательно, невозможно ни утверждать, ни отрицать ее. Конечно, как выражение субъективного состояния нерешительности, она является в известном смысле третьим к утверждению и отрицанию; но именно поэтому она не есть суждение.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.