К ЧИТАТЕЛЮ[114]

К ЧИТАТЕЛЮ[114]

Я бы хотел кратко представить публике перевод моего текста «За Маркса», используя этот повод для нового рассмотрения философского содержания и идеологического значения этой небольшой книги.

Она была опубликована во Франции в 1965 году. Тем не менее только предисловие к ней («Сегодня») было написано в этом году. Все остальные тексты появились ранее, с 1960 по 1964 гг., в форме статей, публиковавшихся в печатных изданиях Французской коммунистической партии. Они были объединены в книге, сохранив ту форму, которую имели при написании, без каких — либо изменений или исправлений.

Для того чтобы понять эти эссе и вынести о них суждение, следует знать, что они были задуманы, написаны и опубликованы философом — коммунистом, причем в совершенно определенной идеологической и теоретической обстановке (conjoncture). Это значит, что эти тексты следует принимать такими, каковы они суть. Все они — философские эссе, первые этапы долговременного исследования, предварительные результаты, несомненно, требующие исправлений; это исследование касается специфической природы принципов науки и философии, основа которых была заложена Марксом. Тем не менее эти философское эссе не являются частью исследований, носящих спекулятивный или ученый характер. Они в то же время являются акциями (interventions), активно воздействующими на специфическую ситуацию.

I

Как видно из «Предисловия», эта ситуация — это прежде всего французская теоретическая и идеологическая ситуация, точнее говоря, — ситуация, существующая в коммунистической партии и во французской философии. Но за пределами собственно французской ситуации это также теоретическая и идеологическая ситуация, сложившаяся в международном рабочем движении.

Разумеется, собранные здесь эссе не касаются политических элементов этой ситуации (политики коммунистических партий, раскола в международном рабочем движении). Они затрагивают идеологические и теоретические проблемы, присутствующие в этой ситуации и порожденные ею. Некоторые аспекты этих проблем являются новыми; в иных отношениях эти проблемы связаны с дебатами, которые уже довольно долгое время являются частью истории рабочего движения.

Если принять во внимание те элементы, которые появились сравнительно недавно, то можно сказать, что после смерти Сталина международное коммунистическое движение находится в ситуации, определяемой двумя значительными событиями: критикой «культа личности» на XX съезде и разрывом между Китайской и Советской коммунистическими партиями.

Осуждение «культа личности», условия и формы, в которых оно произошло, породили гулкие отзвуки не только в политической области, но и в области идеологической. В дальнейшем я остановлюсь только на идеологических реакциях интеллектуалов — коммунистов.

Критика сталинского «догматизма» в общем и целом «переживалась» интеллектуалами — коммунистами как «освобождение». Это «освобождение» породило глубокую идеологическую реакцию «либерально — этического» толка, которая вновь спонтанно возродила старые философские темы: «свобода», «человек», «человеческая личность», «отчуждение». Эта идеологическая тенденция искала свое теоретическое оправдание в ранних работах Маркса, которые действительно содержали в себе все аргументы философии человека, его отчуждения и его освобождения. Эти условия послужили причиной парадоксального изменения ситуации в марксистской философии. Работы молодого Маркса, которые начиная с 30–х годов были боевым конем мелкобуржуазных интеллектуалов в их борьбе против марксизма, вначале робко, а затем все более и более явно стали использоваться в новой «интерпретации» марксизма, которую сегодня открыто развивают многочисленные интеллектуалы, «освободившиеся» от сталинского догматизма благодаря XX съезду. Тема «марксистского гуманизма» и «гуманистическая» интерпретация трудов Маркса все более и более явно и неудержимо завоевывали позиции как в марксистской философии последних лет, так и в рядах коммунистических партий Советского Союза и западных стран.

Если эта идеологическая реакция, характерная прежде всего для интеллектуалов — коммунистов, несмотря на определенное сопротивление смогла стать столь широко распространенной, то причина этого заключается в том, что она прямо или опосредованно опиралась на определенные политические лозунги, провозглашенные коммунистическими партиями СССР и Запада. Так, XXII съезд КПСС утверждал, что вместе с исчезновением классовой борьбы диктатура пролетариата в СССР «отошла в прошлое», что советское государство утратило свой классовый характер и стало «государством всего народа»; что СССР начал «построение коммунизма» под «гуманистическим» лозунгом «Все для блага человека». Западные коммунистические партии, со своей стороны, проводили политическую линию союза с социалистами, демократами и католиками, используя сходные по своему звучанию лозунги, в которых акцентировались «мирный переход к социализму», «марксистский» или «социалистический гуманизм», «диалог» и т. д.

«Гуманистические» интерпретации марксистской теории, которые появились в этих специфических обстоятельствах, в сравнении с предшествующим периодом (1930–1956 гг.) представляют собой новый феномен. Тем не менее в истории рабочего движения у них есть многочисленные исторические предшественники. Маркс, Энгельс и Ленин, не говоря уже о прочих, вели постоянную борьбу с идеологическими интерпретациями идеалистического, гуманистического характера, которые представляли собой опасность для марксистской теории. Здесь достаточно вспомнить о разрыве Маркса с гуманизмом Фейербаха, о борьбе Энгельса против Дюринга, о долгом сражении Ленина с российскими народниками и т. д. Все это прошлое, все это наследие, безусловно, представляет собой неотъемлемую часть теоретической и идеологической ситуации, в которой находится сегодня международное коммунистическое движение.

Возвращаясь к недавним аспектам этой ситуации, добавим следующее замечание.

Уже в тексте «Марксизм и гуманизм», написанном в 1963 г., я дал интерпретацию происходящего в наши дни непомерного распространения тем марксистского или социалистического «гуманизма», показав идеологическую природу этого феномена. Я отнюдь не осуждал идеологию как общественную реальность: как говорит Маркс, в идеологии люди «осознают» свою классовую борьбу и «доводят ее до конца»; идеология в своей религиозной, моральной, юридической, политической и прочих формах есть объективная общественная реальность; идеологическая борьба представляет собой органическую составную часть борьбы классовой. Я подвергал критике лишь теоретические эффекты идеологии, которая для научного познания всегда является опасностью или препятствием. И я указал на то, что распространение тем «марксистского гуманизма» и их влияние на марксистскую теорию следует интерпретировать в качестве возможного исторического симптома двоякой неспособности и двоякой опасности. С одной стороны, неспособности помыслить специфику марксистской теории и соответствующей ревизионистской опасности смешения этой теории с домарксистскими идеологическими интерпретациями. С другой стороны, неспособности разрешить реальные (и в основе своей политические и экономические) проблемы, поставленные ситуацией, сложившейся после XX съезда, и опасности, возникающей тогда, когда эти проблемы маскируют, скрывая их за обманчивыми формулировками «решения», оказывающегося чисто идеологическим.

II

Именно в этой ситуации были написаны и опубликованы предлагаемые вниманию читателя тексты. Для того чтобы оценить их природу и функции, следует соотнести их с нею: все они суть философские эссе, предметом которых являются теоретические исследования, а целью — воздействие на существующую теоретически — идеологическую ситуацию и реагирование на некоторые опасные тенденции.

Оставаясь на уровне самых общих схем, я могу сказать, что эти теоретические тексты содержали в себе двойное «воздействие» или, если угодно, «оказывают воздействие» на двух фронтах, для того чтобы провести, как замечательно выражался Ленин, «границу» между марксистской теорией и чуждыми марксизму идеологическими тенденциями.

Целью первого воздействия является «проведение границы» между марксистской теорией и теми формами философского субъективизма, с которыми ее смешивали и которые представляют для нее опасность: прежде всего, эмпиризмом и его классическими или современными вариантами, прагматизмом, волюнтаризмом, историцизмом и т. д. Существенными моментами этого первого воздействия являются следующие: признание значения марксистской теории для революционной классовой борьбы, различение различных практик, выявление специфики «теоретической практики», предварительное исследование революционной специфики марксистской теории (строгое различение между идеалистической диалектикой и диалектикой материалистической) и т. д.

Это первое воздействие, по существу, расположено на почве конфронтации между Марксом и Гегелем.

Целью второго воздействия является «проведение границы» между подлинными теоретическими основаниями марксистской науки истории и марксистской философии, с одной стороны, и домарксистскими идеалистическими понятиями, на которых основаны сегодняшние интерпретации марксизма как «философии человека» или «гуманизма» — с другой. Существенными моментами этого второго воздействия являются следующие: выявление «эпистемологического разрыва» в истории развития Марксовой мысли, основополагающее различение между идеологической «проблематикой» ранних работ и научной «проблематикой» «Капитала», предварительные исследования специфики теоретического открытия Маркса и т. д.

Это второе воздействие в основном располагается на почве конфронтации между ранними работами Маркса и «Капиталом».

В результате этих двух воздействий за деталями аргументации, анализом текста и теоретическими дискуссиями становится явной одна значительная оппозиция, которая отделяет науку от идеологии, точнее говоря, та, которая отделяет новую, конституирующую себя науку от донаучных теоретических идеологий, которые занимают ту «почву», на которой она утверждается. Этот момент имеет важное значение: то, что скрывается за оппозицией наука/идеология, касается отношения «разрыва» между наукой и теоретической идеологией, в которой до обоснования науки «был помыслен» тот объект, знание о котором она дает. Этот «разрыв» оставляет без изменений объективную социальную область, занимаемую идеологиями (религией, моралью, юридическими, политическими идеологиями и т. д.). В этой области нетеоретических идеологий тоже имеются «разрывы» или «переломы», но они носят политический (эффект политической практики, великих революционных событий), а не «эпистемологический» характер.

Эта оппозиция между наукой и идеологией, как и понятие «эпистемологического разрыва», которое позволяет помыслить исторический характер этой оппозиции, отсылают нас к тезису, который постоянно присутствовал на заднем плане этих аналитических исследований, но все же не был открыто сформулирован: тезис, согласно которому открытие Маркса по своей природе и по своим эффектам является научным открытием, не имеющим исторических прецедентов.

Действительно, в соответствии с традицией, на которую постоянно ссылаются классики марксизма, мы можем утверждать, что Маркс заложил основания новой науки: науки истории «общественных формаций». Чтобы уточнить это утверждение, скажем, что Маркс «открыл» для научного познания новый «континент», континент истории — подобно тому, как Фалес открыл для научного познания «континент» математики, а Галилей — «континент» физической природы.

Добавлю, что точно так же, как обоснование математики Фалесом «послужило поводом» для рождения платоновской философии, а обоснование физики Галилеем «послужило поводом» для рождения картезианской философии и т. д., так и обоснование науки истории Марксом «послужило поводом» для рождения новой, теоретически и практически революционной философии, марксистской философии или диалектического материализма. Тот факт, что эта философия, лишенная прецедентов, с точки зрения ее теоретической разработки отстает от марксистской науки истории (исторического материализма), объясняется как историко — политическими, так и теоретическими причинами: великим философским революциям всегда предшествуют великие научные революции, которые «несут их в себе» и «действуют» в них, но для того, чтобы придать им эксплицитную и адекватную форму, необходимо проделать немалую теоретическую работу и пройти долгий процесс теоретического созревания. Если в собранных здесь текстах акцент был сделан именно на марксистской философии, то с той целью, чтобы установить границы ее реальности и ее право на существование, но в то же время и для того, чтобы ясно определить ее запаздывание и впервые придать ей более адекватную ее природе форму теоретического существования.

III

Разумеется, в этих текстах заметны следы, причем порою следы довольно явные, не только невежества и неточностей, но и частичного или полного умолчания. Объясняются эти умолчания и их эффекты отнюдь не только невозможностью сказать все сразу или же требованиями актуальной ситуации. В действительности я был не в состоянии дать удовлетворительные ответы на определенные вопросы, и некоторые трудные моменты оставались для меня неясными: результатом было то, что в моих текстах я не уделил должного внимания некоторым проблемам и некоторым имеющим важное значение реальностям. Здесь я бы хотел указать на два особенно значительных момента, рассматривая эти замечания в качестве «самокритики».

1. Хотя я подчеркнул жизненно важную необходимость теории для революционной практики и, таким образом, разоблачил все формы эмпиризма, я все же не рассмотрел проблему «единства теории и практики», которая играет чрезвычайно большую роль в марксистско — ленинской традиции. Разумеется, я говорил о единстве теории и практики в пределах «теоретической практики», но я не дал ответа на вопрос о единстве теории и практики в пределах политической практики. Уточним. Я не подверг исследованию всеобщую историческую форму существования этого единства: «слияние» марксистской теории и рабочего движения. Я не подверг исследованию конкретные формы существования этого «слияния» (организации классовой борьбы — профсоюзы, партии — средства и методы ведения классовой борьбы этими организациями и т. д.). Я не уточнил функцию, место и роль марксистской теории в этих конкретных формах существования: где и как марксистская теория оказывает воздействие на развитие политической практики, где и как политическая практика оказывала воздействие на развитие марксистской теории.

Опыт показал, что замалчивание этих вопросов не осталось без последствий для некоторых («теоретицистских») «прочтений» моих работ.

2. Хотя я настаивал на теоретически революционном характере открытия Маркса и указывал на то, что Маркс заложил основы новой науки и новой философии, я все же не уточнил чрезвычайно важное различие между философией и наукой. Я не показал то, что, в отличие от наук, конституирует своеобразие философии: органическую связь всякой философии как теоретической дисциплины, причем в пределах форм ее существования и ее теоретических требований, с политикой. Я не выявил природу этой связи, которая в марксистской философии не имеет ничего общего с прагматической связью. Таким образом, я не дал ясного изложения того, что в данном контексте отличает марксистскую философию от предшествовавших ей философий.

Опыт показал, что частичное замалчивание этих вопросов не осталось без последствий для некоторых («позитивистских») прочтений моих работ.

В моих будущих исследованиях я собираюсь обратиться к этим двум столь важным вопросам, которые тесно связаны друг с другом как с теоретической, так и с практической точки зрения.

Октябрь 1967 г. Луи Альтюссер