Глава 5 Конституции Андерсона Исправленное издание 1738 г

…Воображение, не обузданное никакой доказательностью.

Р. Ф. Гоулд об У. Престоне

Затем пусть в наших песнях будет отдано должное Тем, кто обогатил искусство,

От Иавала до Берлингтона,

И пусть каждый брат примет участие в нашем веселье.

Песня Членов Цеха

По иронии судьбы, так же как Старые Конституции Робертса 1722 г. помогли Андерсону в его работе (хотя их публикация должна была помешать ей), Препарированное масонство Причарда, объективно говоря, оказалось большим благом для масонства вообще — и для Андерсона в частности. Сэмюэл Причард сделал для Андерсона то, что последний никогда не сделал бы для себя: труд Причарда стал причиной выхода в свет исправленного издания Конституций 1738 г. Препарированное масонство вынесло на свет то, о чем раньше говорилось только намеками, и это заставило Андерсона отказаться от скрытности и более прямо высказаться по некоторым принципиальным вопросам (хотя и не по поводу деталей ритуалов).

Тем временем, пока Братья в Вестминстере и вокруг него (и «в пределах Границ Смертности») продолжали кутить и провозглашать тосты, д-р Андерсон предстал перед Великой Ложей, «собравшейся в достаточной Форме в вышеупомянутом Дьяволе … 31 марта 1735 г…. и ему было приказано вставить в новое издание [его Конституций]… [упоминание о] Покровителях Древнего Масонства… от начала времен… с Великими Мастерами и Смотрителями, древними и новыми…» (с. 133). Другими словами, его попросили добавить в его Конституции 1723 г. историю Великой Ложи с 1688 по 1717 г. и с 1717-го «по сей день». Почти три года спустя, когда Великим Мастером был лорд Дарили, «… Великая Ложа в том же Дьяволе, 25 января 1738 г… одобрила эту Новую Книгу Конституций и приказала автору Бр. Андерсону опубликовать ее…» (с. 138). Краткое упоминание о его работе над текстом, роль и значение которого для настоящей истории английского и любого другого масонства трудно переоценить, не только демонстрирует решимость Великой Ложи довести до конца труд, начатый Андерсоном за много лет до того, но и свидетельствует, что позиции его «благородных и ученых» друзей, таких как д-р Дезагилье, майор Хэдден, г-н де Нойер и г-н Враден, были все еще чрезвычайно сильны. Именно эти джентльмены «… 5 ноября 1737 г… провели внеочередную Ложу во Кью Гардене… и произвели Его Королевское Высочество Фредерика, Принца Уэльского… во Вступившие Подмастерья… и Члены Цеха…», а позднее сделали его Мастером Масоном той же ложи (с. 137). Не только официальный статус масонства был выше, чем когда бы то ни было до того, но, что намного важнее, масонство под руководством Великой Ложи Англии действительно превратилось в ту самую вещь, которую изобрели Андерсон и его анонимные предшественники: легенда стала реальностью[110]. Покровительство королевской семьи стало существенной частью масонства и элементом его исторического самосознания. Так что неудивительно, что добрый Доктор посвятил свои Конституции 1738 г. «высочайшему, Могущественному и… Прославленному Принцу Фредерику Льюису, Принцу Уэльскому» [iii].

Теперь обратимся к тем моментам в Новой Книге Конституций, которыми она отличается от старой, в частности к тем, в которых наиболее отчетливо можно проследить кристаллизацию масонского исторического самосознания[111].

1. Авторское «Обращение к Читателю» представляет собой открытую апологию секретности. Она является нормальной и необходимой, поскольку «большинство обычных обществ имели и будут иметь свои собственные тайны, и, конечно же, масоны всегда имели свои, которые никогда не обнародовались в Рукописи; и, следовательно, нельзя ожидать увидеть их в печатном виде, только сведущий Брат, при помощи истинного Света, может легко найти много полезных намеков почти на каждой странице этой Книги, которые… непосвященные не могут различить (ix)… Но История здесь в основном касается самого Масонства, не затрагивая других историй более, чем это необходимо для прояснения истории Масонства, единственного предмета Книги. Хорошо знать, чего не надо говорить! Искренний Читатель, прощай!» (х). Более того, здесь ясно дается понять, что не только сама идея секретности, но также и сама эта секретность, понимаемая как «закрытый, незаписанный текст», противостоит открытому (или записанному) тексту — например, масонской истории, или антимасонскому разоблачению, такому как книга Причарда.

2. «Доисторическая» часть начинается с самого начала, с Адама, который, хотя, безусловно, и знал некие начатки геометрии, еще не был масоном в точном смысле этого термина. Этот точный смысл, в описании Андерсона, может быть сведен к двум основным элементам, оба из которых связаны с масонским эзотеризмом. Во-первых, это «… способность и универсальная практика масонов общаться без слов и узнавать друг друга при помощи Знаков и Символов… что стало необходимо по причине смешения диалектов…» (с. 6). Это положение конкретизируется в идее об «устном предании (масонов), которое было затемнено смешением народов» (с. 10). В результате этого библейского смешения языков (Вавилонская башня) возник эзотерический язык, без которого было бы невозможно продолжение существования масонства. Во-вторых, Ложа является единственной формой существования масонства, которая, как мы уже видели в изложении Причарда, имеет свой собственный эзотерический смысл. Нам сообщается, что царь Соломон первым «… разделил Членов Цеха на определенные Ложи с Мастером и Смотрителем в каждой из них… и каждый Брат был должным образом наставлен в секретности» (с. 93). Дальше мы переходим к центральному моменту эзотерического учения Ложи: «… но их [Братьев] радость вскоре была прервана внезапной смертью их дорогого Мастера, Хирама Абифа, которого они подобающим образом похоронили в Ложе около Храма, согласно древнему обычаю… Но опуская то, что не должно и действительно не может быть предано письму…» (с. 14). Таким образом, Андерсон очень ясно дает понять свою мысль. Он упоминает, как бы мимоходом, о Хирамовой легенде, никак не затрагивая ее ритуального значения, и все же подчеркивает, что есть еще многое, что не может быть раскрыто, кроме как в Ложе. Эпоха после Соломона характеризуется появлением обычая Принятия, который, согласно Андерсону, имеет за собой историю продолжительностью по крайней мере в две тысячи лет[112]: «… Многие из масонов Соломона до его смерти начали путешествовать в далекие края и несли с собой… Тайны Братства… и, как утверждают Старые Конституции, один из них, по имени Винус… принес благородное знание Науки и Искусства в Германию и Галлию» (с. 16). «Во многих местах… они приобрели особые привилегии; а поскольку они обучали своему свободному Искусству только Свободнорожденных, они были названы Вольными Каменщиками; составляя Ложи в местах, где они строили величественные Столбы с поощрения Великих и Богатых, которые вскоре стали просить быть принятыми в члены Ложи и Братья Цеха; пока по заслугам эти Вольные и Принятые Масоны не начали становиться Мастерами и Смотрителями. Более того, Короли и Властители становились Великими Мастерами, каждый в своих Владениях, в подражание Соломону, чья память как Масона должным образом почиталась и будет, пока Архитектура не будет уничтожена Всеобщим Пожаром…» (с. 17). Особенно интересная черта андерсоновского «доисторического» повествования состоит в его переоценке некоторых исторических персонажей вне зависимости от общепринятого исторического мнения об этих фигурах — поскольку имеет значение только соответствие их поведения масонским стандартам. В результате этой переоценки Александр Великий лишается своего ореола, а Ирод становится героем. «… Но хотя из честолюбия Александр… приказал основать Александрию… однако он не считается Масоном, потому что по наущению пьяной шлюхи, во время кутежа, он сжег богатый и величественный Персеполис, город дворцов самого прекрасного стиля, чего ни один истинный масон не сделал бы, как бы пьян он ни был!» (с. 28). В то время как Ирод, «как бы велики ни были его ошибки, стал величайшим строителем своего времени, Покровителем или Великим Мастером многих Лож… со своими двумя Смотрителями, Гиллелем и Шаммаем, учеными раввинами…» (с. 40). «Масонизация» истории и дальше продолжается в том же духе, пока, наконец, не заходит речь о происхождении британского масонства: «История умалчивает о том, на какой срок европейцы Севера и Запада утратили свои первоначальные умения, принесенные из Шинара до римского завоевания; но предоставим нашим Братьям Масонам других Народов прослеживать их историю их собственным способом и продолжим паши умозаключения уже в отношении Британских островов» (с. 55). И далее, будто для того, чтобы проиллюстрировать свое умозаключение, он пишет: «… Цезарь достиг Лондона в 55-м г. до н. э… но не стал продолжать завоевания по причине своего замысла стать Великим Мастером Римской Республики» (!)[113].

3. Часть масонской истории, описывающая период между «Славной революцией» 1688 г. и формированием Великой Ложи Англии в 1717 г., которая опущена в Конституциях 1723 г., столь же коротка, сколь и неубедительна, даже для некоторых современников. Автор оправдывает свою краткость отсутствием записей, «… которые были утрачены перед и… во время Революции, а многие из них были слишком поспешно сожжены в наше время из страха того, что они будут найдены; так что наш рассказ о Великой Ложе не столь подробен, как хотелось бы, и т. д.» (с. 105). Но непосредственно перед тем, как перейти к этому послереволюционному периоду, он цитирует знаменитый фрагмент из Дневника Элиаса Эшмоула, который представляет серьезное свидетельство в пользу той точки зрения, что по крайней мере несколько лож масонов-нерабочих действительно существовали (а возможно, и были популярны) во второй половине 17-го века[114]: «10 марта 1682 г. я получил Вызов явиться на следующий день в Ложу в Мэйсонз-Хилл, Лондон, где мы принимали в сообщество Вольных Каменщиков сэра Уильяма Уильсона, капитана Ричарда Бёртуайда, и более того, я был Старейшим Членом, так как это было через 35 лет после моего принятия; со мной были г-н Томас Уайз (Мастер Лондонской Компании Масонов) и еще восемь старых Вольных Каменщиков. Мы все пообедали в таверне Полумесяц в Чипсайде, благородный обед, приготовленный на средства новопринятых масонов» (с. 104). О самом этом периоде, однако, сказано очень немного, что тем более удивительно, что д-р Андерсон и его старые друзья были свидетелями того времени. Вся более или менее существенная информация (подтверждаемая или нет из других источников) относительно масонства в период 1688–1717 гг. может быть легко изложена в хронологическом порядке в нескольких предложениях: «… Партикулярные Ложи были редки и в основном нерегулярны… Так, сэр Роберт Клэйтон получил Ложу своих Братьев Мастеров, которая время от времени собиралась в Больнице св. Фомы, Саутварк 1653… (с. 106)… Помимо этой и старой Ложи Св. Павла, была еще одна на Пика-дилли напротив Церкви св. Иакова, одна рядом с Вестминстерским Аббатством, еще одна рядом с Ковент-Гарденом, одна в Холборне, одна на Тауэр Хилле и еще некоторые, собиравшиеся регулярно. Король (Вильгельм Оранский. — А.П.) был частным образом принят в масоны, одобрял их выбор Рена Великим Мастером и поощрял его в возведении Собора Св. Павла… и большой новой части Хэмптон Корт в Августовом стиле. В этом году наш благороднейший Брат Чарльз Леннокс, Герцог Ричмондский и Леннокский… был избран Великим Мастером…» [с. 107]. «… Однако тем не менее на Юге все больше и больше Лож переставали использоваться… Через несколько лет после 1708 г… Рен пренебрег должностью Великого Мастера, однако Старая Ложа около Св. Павла и некоторые другие продолжали свои установленные встречи вплоть до… смерти королевы Анны 1 августа 1714 г.» (с. 108). Затем, продолжает Андерсон: «Король Георг I вступил в Лондон… 20 сентября 1714 г. и… после того, как в 1716 г. завершился мятеж, несколько Лож в Лондоне обнаружили, что сэр Кристофера Рена пренебрегает ими, решили, что будет правильным сплотиться под руководством Великого Мастера…» (с. 109). Итак, мы снова возвращаемся к тому, с чего начали, — к формированию Великой Ложи Англии и к ее истории вплоть до опубликования Конституций 1738 г., поскольку — независимо от того, доверяем ли мы ему полностью или нет, — Андерсон был единственным летописцем этого периода. И мы вынуждены следовать за его описанием событий — вплоть до того момента, когда он завершил свой magnum opus и умер.

4. Конституции 1738 г. в своем религиозном аспекте существенно не отличаются от предыдущего издания, но в них есть несколько любопытных моментов, говорящих о том, что автор либо сделал еще несколько уступок в пользу христианства, либо усилил акцент на религии вообще. Иногда то, что он говорит, кажется неуклюжим — из какой бы точки политического спектра современной англиканской церкви мы ни посмотрели. Но не следует забывать о том, что в 1730-х гг. жизнь Церкви была не менее политически поляризована, чем сегодня. В контексте тогдашней религиозной ситуации особенно интересны следующие моменты Конституций 1738 г.: а) В знаменитом Предписании № 1 «Относительно Бога и религии», следующем непосредственно после не менее знаменитого наставления, согласно которому «масон обязан по своему положению соблюдать Моральный Закон…», Андерсон добавляет: «как истинный Ноахид … ибо они все согласны в трех Великих Пунктах Ноя…» (с. 43–44). Это полностью созвучно пункту Главы IV «предысторичес-кой части», где утверждается, что «мы предоставляем каждого Брата Свободе Совести, но строго предписываем ему… поддерживать связующий раствор Ложи и три Пункта Ноя…» (с. 23). Почему Андерсон ввел в этом месте Ноя, будто его собственная позиция в отношении религии была достаточно неясной и сложной? Вероятно, потому, что, как богослов, он хотел подкрепить свой спорный тезис о «религии, в которой все люди согласны» упоминанием о Ное, который, еще не будучи евреем, был тем не менее «Избранным» за свою праведность. Для Андерсона Ной представляет собой идеального «хорошего человека», который, как таковой, воплощает в себе масонскую этику. Все истинные масоны должны следовать его примеру в своей нравственной жизни. Идея масонского религиозного универсализма прокрадывается и в другие части текста. Неясно, до какой степени Андерсон осознавал свое собственное «естественное богословие», но, будучи последовательным диссентерским наставником, он, видимо, верил в существование «религии вообще», помимо какого-либо конкретного ритуала. Точно также он представлял себе Ноя как «хорошего человека и правдивого», не связанного законами никакой конкретной религиозной морали. б) Упоминания о христианстве, хотя и не очень многочисленные, тем не менее значимы. В первом «Предписании» он проводит параллель между Ложей и Церковью. Сравнивая их, он подчеркивает, что точно так же как слово «Ложа» обозначает группу людей и место их собрания, слово «Церковь служит для выражения как Конгрегации, так и Места Поклонения…» (с. 144). (Конечно, собственная церковь Андерсона вообще не признавала никакого ритуала.) в) Случай христианско-масонского синкретизма можно увидеть там, где христианство и масонство сочетаются следующим образом: религиозная терминология появляется как гетерогенная, но в то же самое время она стала частью нового, специфически масонского контекста. Как и в Конституциях 1723 г., Бог — это Великий и Всемогущий Архитектор Вселенной, тот самый Бог, в религии которого согласны все люди, который «… сотворил все вещи очень хорошими и в соответствии с Геометрией…» (с. 1). До сих пор все еще можно думать, что речь идет о Боге универсалистской религии франкмасонства. Но когда мы проходим вместе с Андерсоном через Книгу Бытия и читаем об «особой семье» Мафусала, которая «в чистоте сохранила старую добрую Религию обетованного Мессии, а также Царское Искусство [масонства] вплоть до потопа…» (с. 4), то здесь уже нельзя не увидеть синкретизм. Это сочетание масонства и христианства достигает кульминации в открытом цитировании Нового Завета, в котором даже поклонники Андерсона вряд ли не заметят ереси: «… Слово стало Плотью, и родился Господь Иисус Христос Эммануил, Великий Архитектор и Великий Мастер Христианской Церкви…» (с. 41). Этот исключительный религиозный параллелизм приобретает элегический тон, когда Андерсон завершает свою книгу словами: «Пусть это благое дело благотворительности процветает как один из счастливых плодов Любви и Дружбы истинных Масонов, до тех самых пор, когда больше не будет Времени и Архитектуры!» (с. 184). Рассуждения о Боге и религии, которые всегда провоцировали споры в немасонской среде, внутри масонства не являлись ни оплошностью, ни преднамеренным вызовом — практически никто в Великой Ложе ни в 1723-м, ни в 1738 г. не нашел их достойными возражения или даже обсуждения. В то время в окружении Андерсона универсалистские принципы «Предписания» рассматривались как вполне естественные и приемлемые. Даже если были какие-то расхождения во мнениях среди членов Великой Ложи по этому вопросу, они не были отражены в ее «Протоколах». Было бы неправильно думать о д-ре Андерсоне (хотя он и был диссентером) как о сколь-нибудь спорной фигуре или как о человеке, который сыграл сомнительную роль. Л. Виберт приводит описание его похорон, опубликованное в Лондон Дэйли Пост (май 1739): «… Прошлой ночью в Банхилл Филдс в… глубокой могиле было захоронено тело д-ра Андерсона, диссентерского наставника. Покров на гробе поддерживали пять диссентерских наставников и преп. д-р Де-загилье; за гробом шли около дюжины франкмасонов, которые окружили могилу; после того как д-р Эрл произнес речь об изменчивости жизни и т. п., ни слова не сказав о покойном, Братья, приняв самые торжественные и мрачные позы, подняли руки, вздохнули и три раза ударили по своим фартукам в Честь покойного»[115].

К моменту смерти Андерсона закончилась эпоха, основной смысл которой для масонства состоял в заложении основ организации. Теперь на повестке дня стояла новая задача распространения его по всему миру. Андерсон объяснил отцам-основа-телям, кто они, зафиксировав их прошлое — как историю, так и предысторию Великой Ложи — и проследив корни масонства вплоть до начала времен. Таким образом, если отцы-основатели сформировали Великую Ложу, то он сформировал их историческое сознание, представив его им в качестве их истории. Однако его величайшее достижение состояло в установлении различия между тем, чтобы просто сидеть «в вышеназванном Дьяволе» и пить кларет и порт, и тем, чтобы сидеть «в том же Дьяволе», пить тот же самый кларет и порт, но на масонском обеде («… после закрытия Ложи»). Именно он настоял на том, что слова и выражения, произносимые в любой другой обстановке, помимо Ложи, отличаются от тех же самых слов и выражений, употребляемых в Ложе. И, что самое важное, именно он провел различие между религией человека, какой бы она ни была, и той религией, «в которой согласны все люди», по всей вероятности не осознавая, что последняя неизбежно станет особой религией масонов, хотят они того или нет, и притом очень скоро[116].

Несколько дополнительных замечаний

Как я уже сказал, я не историк. И в еще меньшей степени я являюсь тем, кого ранние масонские историографы назвали бы любителем древностей, «антикварием». Единственно, что объединяет меня с теми, кто вел дружеские застольные беседы в компании д-ра Андерсона и Джорджа Пэйна[117], — своего рода досужесть, без которой их странное предприятие не могло бы пережить и первого десятилетия своего существования. Ведь если человек живет в спешке, то самое большее, что он может, — это просто жить, в то время как масонское «досужее житье» было задумано как одновременно история и образ жизни. Точнее говоря, после того как Андерсон и Дезагилье разобрались с прошлым Цеха, стало ясно, что они не могут предотвратить его господства над их собственным настоящим. С тех пор британские масоны, сколь бы рационально мыслящими и скептически настроенными в отношении легенды они ни были, не способны избежать этой легенды — и обречены вести двойную жизнь.

При своем основании спекулятивное масонство было развлечением, приятной забавой, масштаб и влияние которой никак не могли предугадать его инициаторы. Начало его расцвета в последние годы 1730-х можно считать результатом совпадения трех факторов, а именно:

1. Неожиданно быстрого роста, распространения и увеличения количества масонских лож;

2. Развития и детальной разработки масонских ритуалов, правил и обычаев[118];

3. Усиливающейся тенденции к ретроспективному объяснению этих первых двух факторов: масоны постоянно пересматривают свою собственную историю (на тот момент более краткую, чем жизнь одного поколения: 1717–1738) и пытаются «соответствовать» ей[119].

Еще раз возвращаясь к д-ру Андерсону, подумаем: если он изобрел все это самостоятельно, то какая сверхъестественная энергия должна была понадобиться ему для создания такого внушительного корпуса текстов. Однако не стоит поддаваться искушению приписать это исключительно его способностям и упорству. Здесь сыграли роль другие, более объективные факторы. Британское масонство (включая шотландское и ирландское) семнадцатого столетия оказалось способно проявить себя в восемнадцатом веке. Память о семнадцатом столетии была увековечена в восемнадцатом именно франкмасонством — в большей степени, чем каким бы то ни было другим социальным или культурным феноменом того времени. В те времена могло выжить лишь нечто такое, что было в одно и то же время несерьезным и нетривиальным. Будучи современником Сведенборга, д-р Андерсон сознательно хотел продолжения прошлого, в то время как борьба Сведенборга шла за то, чтобы «выпутаться живым» (духовно, конечно) из настоящего, т. е. из 18-го века. Оба они были ностальгирующими консерваторами, ориентированными на недавнее прошлое. И неудивительно, что именно один из шотландских масонов, Джеймс Босуэлл, изобрел новый (и в то же время совершенно консервативный) жанр — жанр биографии, написанной очевидцем (в его случае — очевидцем жизни Сэмюэля Джонсона).

Отсутствие воображения, которое характеризовало почти всю антимасонскую историографическую критику, мешало ей понять, что масоны не только изобрели свою собственную историческую легенду, но — что намного важнее — они неустанно продолжали неофициально изобретать и переиначивать ее в течение долгого времени после трудов д-ра Андерсона. Дело в том, что Легенда — не ложь о них и не просто средство само-восприятия, но средство идеального продолжения самих себя в истории[120].

Итак, насколько это может быть установлено, легендарная история франкмасонов, содержащаяся в масонских конституциях и манускриптах, опубликованных после 1722 г., в значительной степени (по крайней мере, в самых существенных моментах) восходит к традициям английских, шотландских (и, возможно, также ирландских) «рабочих масонов». Возможно, хотя и недоказуемо, что некоторые части или элементы этой Легенды использовались или проявлялись в ритуалах посвящения в ложах рабочих масонов еще до того, как они стали принимать «нерабочих членов». Почти наверняка можно сказать, что те части истории, на которые намекает Андерсон, но которые «не должны быть записаны», носили ритуалистический характер — или в его время о них говорилось в продолжение ритуала. В конце концов, они всегда могли существовать исключительно в устной форме, в устной традиции рабочих масонов.

Можно предположить, что все рабочие масоны, на «Предписания» которых ссылается Андерсон, — так же как практически все, кто был индивидуально «принят» в рабочие ложи в течение 17-го века, — точно так же были христианами, как они действительно были «строителями». Это недвусмысленно утверждается в манускриптах: их верой было христианство, их профессией — строительство (masonry). Моя точка зрения относительно масонского (или любого другого) ритуала состоит в том, что ритуал всегда намного глубже укоренен в своей собственной религиозной ситуации, чем лежащие в его основе верования, мифы или идеи, в свете которых он может быть объяснен или интерпретирован. Ведь ритуал, даже намеренно «изобретенный», всегда предшествует факту рефлексии его участников по поводу его самого, или факту осознания ими самих себя; факту, посредством которого они соотносят себя с ним[121].

Три центральных положения доминировавшего на тот момент протестантизма — вера, спасение через добрые дела и предопределение — подготовили почву для введения ритуала, не только казавшегося нейтральным в отношении протестантизма (в чем, без сомнения, состояла интенция Андерсона), но и способного нейтрализовать какой бы то ни было специфически христианский контекст. Предчувствовал Андерсон или нет, но эту опасность почти сразу уловил Ватикан, и масонство было подвергнуто отлучению[122].

Короткий разговор об Андерсоне, состоявшийся в Оксфорде в 1986 г.

Я (А.П.). Я вижу, вы не любите его, ведь так?

Дж. К., член Ложи Quatuor Coronati. Да, действительно. Для английского масонства было бы намного лучше, если бы он не родился. Без него никогда не произошло бы раскола на «Новых» и «Древних», правда, Джон?

Джон, очень ученый масон, хотя и не член QC. Я не знаю, я читал кое-что из его писаний и слышал о нем в некоторых лекциях в моей ложе, и, насколько я могу судить, он был слишком уж примитивен и элементарен в своем подходе к масонской истории — даже в соответствии с критериями исторической достоверности своего времени.

Дж. К. Не только это. Я думаю, что даже в соответствии с моральными нормами его времени он не был честным человеком. Вся его деятельность была мотивирована лишь эгоистическими интересами и больше ничем. Он хотел стать Великим Мастером, вот и все…

А.П. Но у него не было никаких шансов после второго срока Великого Мастера Джорджа Пэйна, когда была установлена традиция избрания Великих Мастеров только из аристократов. По моему мнению, он сам сыграл определенную роль в установлении этой традиции. Однако не кажется ли вам, что перед ним скорее стояла чисто идеологическая задача определения исторического принципа, нежели задача произвести историческое исследование в нашем понимании?

Джон. Конечно, ведь для того, чтобы определить исторический принцип, надо быть богословом, а не историком.

Дж. К. Точно, и вот тут-то Андерсон все и напортил, потому что он был типичным диссентером…

А.П.…вместо того, чтобы быть англиканским священником, да?

Дж. К. Ну, я полагаю, что типичный порядочный англиканский священник того времени сделал бы то же самое, будь он на месте Андерсона. А именно: представил бы масонство масонам, а также и всему миру за пределами лож, как общество, у которого нет — и никогда не будет — своей собственной религии. Потому что на самом деле масонство не только никогда не было религией, но оно не было и не является религиозным обществом. Но Андерсон намеренно и настойчиво настаивал на религиозном аспекте масонства и делал это столь двусмысленным образом, что породил максимум неправильного понимания у самих масонов и дал их врагам широкие возможности для искажений. (Выше я высказал личное несогласие с этой точкой зрения. — А.П.) Не говоря уже обо всех неточностях и о его утомительном изложении. Я думаю, это Ваша принципиальная ошибка, что в написании своей книги Вы так рабски и упрямо следовали ему.

Джон. Будучи диссентерами, он и Дезагилье никогда не были в состоянии понять ценность и значение нашего Ритуала; все, что их заботило, — это мнения и внешняя форма.

Крис У. (молодой масон и исследователь масонства). Андерсон был таким человеком, в котором многое было намешано: для того чтобы представить вещи такими, какими он хотел их представить, ему пришлось сконструировать некоторые понятия и концепции, которые, пусть на время, удовлетворили бы тех, от кого он зависел в достижении своей цели. Но масонство, как я его сейчас воспринимаю, не нуждается ни в какой реальной истории. Ему должно быть вполне достаточно одной Легенды, а Легенда сформировалась без участия Андерсона, и в основном после него.

Последнее мнение особенно интересно, поскольку в нем представлено интеллектуальное течение в современном масонстве, стремящееся лишить Андерсона какого бы то ни было значения в формировании этой организации. Это фактически неверно; Андерсон сыграл решающую роль в формировании Легенды, и очень немногое было официально добавлено к ней в эпоху после Андерсона. Такой взгляд возвращает нас к вопросу о том, представляет ли фактическая история масонства до формирования Великой Ложи Англии какую-либо ценность для него же как эзотерического учения, как еще более эзотерического ритуала и как комплекса символов, понимание которых также является эзотерическим в соответствии с законами масонской секретности.

Тем не менее, по мнению многих франкмасонов прошлого и настоящего, представление об исторической древности и непрерывности Организации представляет собой фундаментальный элемент, а позиция Андерсона — в частности, его акцент на важности основания Великой Ложи как новой, улучшенной организационной формы для спекулятивного и мистического масонства — подрывает такое представление. Это противоречие ясно продемонстрировано Чэлмерсом Пэтоном, который, спустя столетие, провозгласил себя истолкователем «подлинной и реальной древней масонской истории». В середине 19-го столетия он писал: «У меня есть сильное желание видеть, что доброе имя нашего Ордена поддерживается… и мне кажется, ничто не противоречит этому в большей мере, нежели предположение о недавнем происхождении масонства… и мы неизбежно чувствуем, что принуждены либо признать, что д-р Де-загилье, д-р Андерсон и их помощники были честными людьми, делавшими дело, которое они считали благим, либо счесть их компанией самых отпетых мошенников, когда-либо обманывавших человечество, и при этом мы не видим никакого повода для их обмана. Поддерживать доброе имя… масонства и в то же самое время… разделять теорию о его происхождении в 1717 г…. это смешно»[123]. Он завершает прямым обвинением: «… концепция 1717 г. приписывает людям высочайших нравственных достоинств изобретение системы чистого надувательства…»[124].

Джон Феллоуз, современник Пэтона, был первым, кто произвел мифологический анализ андерсоновского масонского изложения мифической истории человечества. В историческом описании Андерсона, так же как практически во всех других известных масонских историях (включая те, на которых ученый доктор основывал свою собственную), история начинается вместе с цивилизацией, приравненной к масонству, и эта цивилизация восходит к Каину. В его изложении не хватает образа человека в его естественном, «доцивилизационном» состоянии, представленного Адамом, который, хотя и знал Геометрию, не был масоном. Сравнивая историю Андерсона с древним мифом, сообщенным во фрагменте финикийца Санчониато (переведенном Филоном Библиусом и сохранившемся у Евсевия), Феллоуз отмечает: «начало первой из них имеет сильное сходство с последним, однако вместо того, чтобы позволить первым обитателям мира постепенно приобрести знание при помощи опыта, у Андерсона они предстают искусными мастерами с самого начала»[125]. Что еще более интересно, Феллоуз далее делает следующее богословское наблюдение: все изобретения и открытия древнего мира могут быть сведены к экзотерическому изобретению основных видов искусства, необходимых для цивилизованной жизни, и эзотерическому открытию монотеизма и веры в существование души после смерти (и посмертного воздаяния). Согласно Андерсону, и то и другое дано Богом человеку с самого начала[126]. Более того, Феллоузу представляется, что ритуал масонского посвящения отражает (и даже воспроизводит в своих начальных частях) эту «до-цивилизационную» и «до-монотеистическую» стадию истории человечества и представляет ее как «тьму до посвящения». Как мы видим в масонских ритуалах и в древних мистериях, о которых упоминает Феллоуз, ритуал, будучи эзотерическим по определению, имеет тенденцию присваивать экзотерическую мифологическую историю, сохранившуюся в открытой, не тайной, устной традиции[127]. В итоге Феллоуз реабилитирует Андерсона и даже объясняет его позицию: «Это было необходимо для его цели, которая состояла в том, чтобы показать изначальное установление масонского общества»[128], поскольку — и это было очевидно как Андерсону, так и Феллоузу — история Братства не может базироваться на принципе какой-либо органической или естественной эволюции. Дело в том, что краеугольным камнем масонского представления об истории является креационизм. История Цеха — это постепенная манифестация великого Божьего замысла, созданного во всей полноте и совершенстве с самого начала, но лишь постепенно и поэтапно открываемого человечеству на протяжении ряда эпох.