Культурогенез

Предки людей вступили на путь очеловечения благодаря создаваемой ими культуре. Лукреций выделил два исторических типа культуры – доогневой (до применения огня) и огневой (с момента использования огня).

Доогневая культура – культура дикарей. Её представители ходили голые, жили в лесах и пещерах, ели плоды дикорастущих деревьев и мясо убитых ими животных. Вот как это выглядит у Лукреция:

Люди ещё не умели с огнём обращаться, и шкуры,

Снятые с диких зверей, не служили одеждой их телу;

В рощах, в лесах или в горных они обитали пещерах…

На несказанную мощь в руках и в ногах полагаясь,

Диких породы зверей по лесам они гнали и били

Крепким, тяжёлым дубьём и бросали в них меткие камни;

Многих сражали они, от иных же старались укрыться

(с. 190–191).

Ситуация резко изменилась в следующую эпоху в истории человечества. Применение огня позволило людям:

День ото дня улучшать и пищу, и жизнь научали

Те, при посредстве огня и всяческих нововведений,

Кто даровитее был и умом среди всех выдавался.

Начали строить цари города, воздвигатьукрепленья,

В них и оплот для себя находя и убежище сами;

И поделили поля и скотину они, одаряя

Всех по наружности их и по их дарованьям и силам,

Ибо наружность тогда почиталась и славились силы.

Позже богатство пришло… (с. 195).

Деление людей на богатых и бедных сыграло с людьми злую шутку. Оно перевернуло человеческое общество с ног на голову. Люди стали цениться не по их действительным достоинствам, а по величине денежного мешка.

Религия

Лукреций не отрицал существования богов. Боги существуют, но им нет никакого дела до мироздания. Они его не создавали («откуда взялся у богов образец мирозданья?; с. 168), они не принимают никакого участия в земных делах, а живут себе в своём таинственном закутке в полном равнодушии к человеческой жизни. Вот почему обращаться к ним бессмысленно. Их всё равно что нет. Вот почему ещё в древности стоик Посидоний охарактеризовал фрагмент пятой книги Лукреция, где он описывает природу богов, «чистым атеизмом» (с. 255).

В начале поэмы автор обращается к Венере – богине любви. Он поёт ей дифирамбы. Это не что иное, как литературный приём. Такой же, как например, у А. С. Пушкина:

Морфей, до утра дай отраду

Моей мучительной любви.

По пути атеизации Лукреций вёл своего читателя твёрдо и целенаправленно. Он видел здесь свою цель в доказательстве четырёх основных тезисов.

1. Религия – плод страха и невежества. Страх перед природными явлениями и неспособность их объяснить приводили древних людей к их обожествлению.

Всё остальное, что здесь на земле созерцают и в небе

Смертные, часто притом ощущая и страх и смущенье,

Дух принижает у них от ужаса перед богами

И заставляет к земле поникать головой, потому что

В полном незнаньи причин вынуждаются люди ко власти

Вышних богов прибегать, уступая им царство над миром.

Этих явлений причин усмотреть и понять не умеют

И полагают, что всё это божьим веденьем творится…

Между тем:

Из ничего не творится ничто по божественной воле.

И оттого только страх всех смертных объемлет, что много

Видят явлений они на земле в на небе нередко,

Коих причины никак усмотреть и понять не умеют,

И полагают, что всё это божьим веленьем творится.

Если же будем мы знать, что ничто не способно возникнуть

Из ничего, то тогда мы гораздо яснее увидим

Наших заданий предмет: и откуда являются вещи,

И каким образом всё происходит без помощи свыше (с.29).

2. Религия – источник суеверий. Родившись из суеверного страха, религия продолжает оставаться его источником. Чего стоит хотя бы вера загробную жизнь? Она мучит людей страхом перед смертью (Ахеронтом, Тартаром). Вот почему с этим страхом нужно бороться, чтобы:

Ниспровергнув, изгнать совершенно боязнь Ахеронта,

Что угнетает людей и, глубоко их жизнь возмущая,

Тьмою кромешною всё омрачает и смертною мглою

И не даёт наслаждаться нам радостью светлой и чистой,

Ибо хотя говорят, что болезни и жизни бесчестье

Быть нам страшнее должны, чем Тартар – смерти обитель

(с. 94).

3. Религия – враг науки. Задача науки: «изгнать этот страх из души и потёмки рассеять» (с. 29). Как это сделать? Исследованием природы как таковой – её «внутреннего строя» (там же). Но религия стоит на пути к научной картине мира. Она покоится не на знании объективных законов, а на вере в чудеса. Эта вера приводит к хаотизации наших представлений о мире.

Люди, верящие в чудодейственные способности богов, очень легко приходят к извращённым представлениям о мире. Они могут, например, иронизирует Лукреций, поверить и в такие «весёлые картинки»:

Если бы из ничего в самом деле являлися вещи,

Всяких пород существа безо всяких семян бы рождались;

Так, например, из морей возникали бы люди, из суши —

Рыб чешуйчатых род и пернатые, с неба срывался б

Крупный и мелкий скот и породы бы диких животных

Разных, неведомо как, появлялись в полях и пустынях.

И на деревьях плоды не имели бы стойкого вида,

Но изменялись бы всё произвольно на дереве каждом.

(с. 29–30)

Или в такие:

В юношей сразу тогда б превращались грудные младенцы,

Из-под земли бы внезапно деревья выскакивать стали

(с. 30).

Чтобы рассеять подобные фантазии, Лукреций пишет:

Но очевидно, что так никогда не бывает, и вещи

Все постепенно растут из известных семян, как и должно,

Род свой при этом всегда сохраняя. Ты видишь отсюда,

Что из материи всё вырастает своей и живёт ей (там же).

4. Религия – источник злодеяний. Лукреций жил ещё в I веке до Рождества Христова. Он не мог предвидеть ни злодеяний крестоносцев, ни охоты на ведьм и учёных, ни резни гугенотов в Варфоломеевскую ночь и т. п. Но злодеяния приносили религиозные предрассудки и до Рождества Христова. Особенно подробно автор поэмы описывает жертвоприношение непорочной девы Атриды – дочери Агамемнона:

На руки мужи её, дрожащую телом, подъяли

И к алтарю понесли. Но не с тем, чтобы после обряда

При песнопеньях идти громогласных во славу Гимена,

Но чтобы ей, непорочной, у самого брака порога

Гнусно рукою отца быть убитой, как жертве печальной,

Для ниспосланья судам счастливого выхода в море.

Вот к злодеяньям каким побуждала религия смертных

(с. 28).

Фрэнсис Бэкон (1561–1626) писал по поводу этого эпизода: «Поэт Лукреций, негодуя против Агамемнона, допустившего принесение в жертву собственной дочери, воскликнул: Tantum religio potuit suadere malorumi (Вот к злодеяниям каким побуждала религия смертных). Что же сказал бы он, если бы знал о резне во Франции или о пороховом заговоре в Англии? Он стал бы ещё большим эпикурейцем и атеистом, нежели был» (http:// society. polbu. ru/bekon_verluamsky/ch29_iv. html).

Наука

Не всякое знание – научное. Наука – это «великое знанье». Именно такому знанию учил в своей поэме Лукреций:

Учу я великому знанью, стараясь

Дух человека извлечь из тесных тенет суеверий (с. 125).

«Великое знанье» – это знание незыблемых законов природы. Вплотную к ним, с точки зрения Лукреция, подошёл лишь Эпикур.

Вот какую характеристику этому эллину дал его благодарный ученик в первой книге:

В те времена, как у всех на глазах безобразно влачилась

Жизнь людей на земле под религии тягостным гнётом,

С областей неба главу являвшей, взирая оттуда

Ликом ужасным своим на смертных, поверженных долу,

Эллин впервые один осмелился смертные взоры

Против неё обратить и отважился выступить против.

И ни молва о богах, ни молньи, ни рокотом грозным

Небо его запугать не могли, но, напротив, сильнее

Духа решимость его побуждали к тому, чтобы крепкий

Врат природы затвор он первый сломить устремился.

Силою духа живой одержал он победу, и вышел

Он далеко за предел ограды огненной мира,

По безграничным пройдя своей мыслью и духом

пространствам.

Как победитель, он нам сообщает оттуда, что может

Происходить, что не может, какая конечная сила

Каждой вещи дана и какой ей предел установлен (с. 27).

Эпикур был бы счастлив, если бы ему довелось услышать эти слова, но, возможно, он и посетовал бы на своего восторженного поклонника – за то, что этот поклонник пренебрежительно отнёсся к его предшественникам – Фалесу, Анаксимену, Гераклиту и др., но главное, что он лишь изредка упоминает в своей поэме о Демокрите. О Платоне же и Аристотеле в поэме Лукреция и речи нет. Эпикур и сам их не жаловал, хотя и признавал в них великих мудрецов.

Лукреций возвысил Эпикура над всем учёным миром. Он его боготворил. Его подвиги он ставил выше геркулесовских. Он жаловался своему молодому современнику Меммию, что бессилен передать свой восторг перед Эпикуром:

Кто в состоянии найти в своём сердце столь мощную силу,

Чтобы достойно воспеть всё величие этих открытий?

Кто же владеет словами настолько, что мог бы прославить

Должно заслуги того, кто собственной силою духа

Столько сокровищ добыл и оставил нам во владенье?..

Богом он был, мой доблестный Меммий, поистине богом!

(с. 163).

Лукреций научился у Эпикура главному – любви к истине. Но, как ни странно, через две тысячи лет появилось мнение о том, что Лукреций был безразличен к истине. Так, Ф. А. Петровский писал: «Для Лукреция безразлично, имеет ли луна собственный свет или же светит светом, отражённым от солнца; происходят ли затмения от междустояния небесных тел или от потухания светил и т. п… Лишь бы эти изменения согласовались с мировой закономерностью» (с. 13).

Это заблуждение – делать из Лукреция релятивиста-плюралиста. Да, он признавал недостаточность знаний об истинных причинах некоторых явлений. В этом случае он миролюбиво принимал разные точки зрения. Но даже и в этом случае он вовсе не отказывался от поиска истины. Тем более, что у одного и того же явления может быть несколько причин. Об истине, которую следует искать, он говорил Меммию:

Истину сам извлечёшь, в потаённых сокрытую дебрях

(с. 37)

Но когда речь заходила об уже, с его точки зрения, обнаруженной истине, он становился неутомимым критиком чужих точек зрения. Такой, например, была его критика Гераклита, Фалеса, Анаксимена и других греческих учёных, признающих в качестве первоначала вещей огонь, воду, воздух и т. п. Лукреций противопоставил им единственно истинное учение – атомизм. В этом случае он был неистовым монистом.

О монизме Лукреция свидетельствует и цель его поэмы – развенчать религиозные предрассудки, показать мир, как он есть на самом деле, а не в воображении мистиков. Он выполнил эту цель с беспощадностью мониста – человека, убеждённого в том, что истина для всех одна. Эту истину следует искать в объективных законах.

В подтверждение монистических убеждений автора я хочу привести такой пример. В начале поэмы Лукреций пишет:

Если природа души неизвестна: рождается ль вместе

С телом она или в тех, кто родился, внедряется после,

Вместе ли с нами она погибает, расторгнута смертью,

Или же к Орку во тьму и к пустынным озёрам нисходит,

Или в животных иных воплощается вышнею волей (с. 28).

Но автор не останавливается на перечислении этих суждений о душе. Он призывает к поиску ответа на вопрос о подлинной природе души:

Вот почему мы должны не только в небесных явленьях

Дать себе полный отчёт: в движениях солнца с луною

Как происходят они и какой совершается силой

Всё на земле, но и то со вниманием разумом чутким

Выяснить, в чем состоит души природа и духа;

Так же, как то, что порой пугает во время болезни

Нас наяву иль когда мы покоимся сном непробудным,

Так что как будто бы мы иль воочию видим, иль слышим

Тех, кого смерть унесла и чьи кости объяты землёю (с. 29).

Искусство

В качестве первого толчка к искусству Лукреций рассматривает подражание птицам. Благодаря ему, появилось музыкальное искусство:

Звонкому голосу птиц подражать научились устами

Люди задолго пред тем, как стали они в состояньи

Стройные песни слагать и ушам доставлять наслажденье

(с. 202).

Со временем появляются музыкальные инструменты – в первую очередь свирель. Под её звуки люди научились танцам. Под её аккомпанемент уставшие от работы люди наслаждались пением поэтов. Со временем поэзия оторвалась от песни и превратилась в самостоятельное искусство. Вслед за музыкой и поэзией появляются другие искусства – «всё, что способно доставить усладу» (с. 204). Все они обязаны своим появлением и развитием нужде и разуму. В конце пятой книги мы читаем у Лукреция:

Живопись, песни, стихи, ваянье искусное статуй —

Всё это людям нужда указала, и разум пытливый

Этому их научил в движеньи вперёд постепенном (с. 204).

Услада – первотолчок к искусству. Но Лукреций вовсе не сводил назначение искусства к эстетическому наслаждению. Свою поэму он писал не для услады. Её главная цель – приобщить читателей к «великому знанью» о мироздании. Между тем стихотворную форму он избрал неслучайно. Он надеялся, что с помощью такой формы ему будет легче привести читателя к «великому знанью».

Написание поэмы «О природе вещей» требовало от её автора титанических усилий. Но и её чтение – не для развлечения. Во введении к поэме Лукреций говорит своему читателю:

Не сомневаюсь я в том, что учения тёмные греков

Ясно в латинских стихах изложить затруднительно будет:

Главное, к новым словам прибегать мне нередко придётся

При нищете языка и наличии новых понятий.

Доблесть, однако, твоя и надежда с тобой насладиться

Милою дружбой меня побуждает к тому, чтобы всякий

Труд одолеть и без сна проводить за ним ясные ночи

В поисках слов и стихов, которыми мне удалось бы

Ум твой таким озарить блистающим светом, который

Взорам твоим бы открыл глубоко сокровенные вещи.

По поводу художественных особенностей поэмы Лукреция читаем: «Утверждение Лукреция, что он является первопроходцем в области латинского стихосложения, кажется вполне оправданным. У эпического поэта Энния (239–169 до н. э.) он заимствует некоторые архаические обороты речи и традиционную фразеологию героической поэзии. Лексикой и техникой Лукреций отчасти обязан и «Явлениям» Арата (около 315–240 до н. э.)… Античные комментаторы признавали влияние Лукреция на Вергилия, однако принятая Вергилием схема гекзаметра исключала многие типичные для Лукреция рисунки стиха, а позднейшие поэты античности, хотя и выражали восхищение Лукрецием, как это делали Овидий (43–17 до н. э.) и Стаций (ок. 45–96), в качестве образца неизменно избирали Вергилия. Некоторые метрические и фонетические эффекты Лукреция, например строка horrida contremuere sub altis aetheris oris (III, 835), своей изощренной аллитерацией и точным соответствием метрического и обычного ударения предвосхищают средневековые явления в поэзии. Это сходство, однако, связано с оживлением в более поздней поэзии народной тенденции, на время заглушенной классической традицией. Сознательного подражания здесь быть не могло, поскольку в Средние века Лукреций не только не пользовался влиянием, но был просто неизвестен» (http://dic. academic. ru/dic. nsf/enccolier/_ 4790/%D0%9B%D0%A3%D0%9A%D0%A0%D0%95%D0%A6 % D0%98%D0%99).

Нравственность

Отношения между дикарями были неупорядоченными. Их мораль была эгоистичной.

Общего блага они не блюли, и в сношеньях взаимных

Были обычаи им и законы совсем неизвестны.

Всякийдобыча кому попадалась, её произвольно

Брал себе сам, о себе лишь одном постоянно заботясь.

И сочетала в лесах тела влюблённых Венера.

Женщин склоняла к любви либо страсть обоюдная, либо

Грубая сила мужчин и ничем неуёмная похоть,

Или же плата такая, какжолуди, ягоды, груши (с. 190).

Но наступили более цивилизованные времена. Люди стали думать об «общем благе». Стали они думать и о счастье. Ближе всех приблизился к пониманию счастья великий Эпикур. А Лукреций следовал за ним:

Я по стопам его ныне иду и ему продолжаю Следовать… (с. 165).

Эпикур понимал счастье как атараксию – безмятежную жизнь.

Но безмятежная жизнь невозможна без чистого сердца.

Если же сердце не чисто у нас, то какие боренья,

Сколько опасностей нам угрожает тогда поневоле,

Сколько жестоких забот и терзаний, внушаемых страстью,

Мучат смятенных людей и какие вселяют тревоги!

Гордость надменная, скупость и дерзкая наглость – какие

Беды они за собою влекут! А роскошь и праздность?

(с. 164).

Что же «жалкому роду людей» (с. 205) нужно для счастья, кроме чистого сердца? Немногое:

О вы, ничтожные мысли людей! О чувства слепые!

В скольких опасностях жизнь, в каких протекает потёмках

Этого века ничтожнейший срок! Неужели не видно,

Что об одном лишь природа вопит и что требует только,

Чтобы не ведало тело страданий, а мысль наслаждалась

Чувством приятным вдали от сознанья заботы и страха?

Мы, таким образом, видим, что нужно телесной природе

Только немногое: то, что страдания все удаляет (с. 58–59).

Счастье, выходит, в отсутствии страданий – как телесных, так и душевных.

Политика

Разделение людей на богатых и бедных привело людей к насилию:

Род же людской до того истомился насилием вечным

И до того изнемог от раздоров, что сам добровольно

Игу законов себя подчинил и стеснительным нормам.

Каждый ведь сам за себя порывался во гневе жесточе

Мстить, чем теперь это нам дозволяет закон

справедливый.

(с. 196).

Этот закон призван пресекать произвол и насилие. Он тягостен для тех, кто его нарушает:

Жить для того нелегко спокойной и мирною жизнью,

Чьи нарушают дела договоры всеобщего мира (с. 196).

Кто же попирает эти договоры? Властолюбцы. Но власть не приносит счастья:

Лучше поэтому жить, повинуясь в спокойствии полном,

Нежели власти желать верховной и царского сана.

Пусть же напрасно они обливаются потом кровавым,

Изнемогая на пути честолюбия узком:

Всё разуменье своё из чужих они уст почерпают,

Слушают мненья других, а собственным чувствам

не внемлют.

Было так прежде, так есть и теперь, и впоследствии будет.

Поубиеньи царей ниспровергнуты в прахе лежали

Гордые скипетры их и былое величие тронов,

И украшенье державной главы, обагрённое кровью,

Под ноги черни упав… (с. 195–196).

Язык

Говоря современным языком, можно сказать, что Лукреций вывел три фактора глоттогенеза – биотический, психический и культурный.

Биотический фактор глоттогенеза состоит в том, что природа одарила людей органами тела, способными к речевой деятельности. Вот почему Лукреций не видел ничего странного в возникновении у них языка:

Что же тут странного в том, наконец, если род человеков

Голосом и языком одарённый, означил предметы

Разными звуками все, по различным своим ощущеньям?

(с. 193).

Психический фактор глоттогенеза состоит в том, что природа одарила людей разумом. Он позволил им превратить непроизвольные выкрики, которые дикари издавали при переживании сильных чувств, в осмысленные слова. Чтобы не быть голословным, Лукреций подтвержадает это предположение наблюдениями за начатками коммуникативых способностей у животных – собак, лошадей и птиц. Так, по поводу последних он пишет:

Ястреб, гагара, скопа – когда они по морю ищут,

В волнах солёных себе пропитанье и корм добывая,

То по-иному совсем кричат в эту пору обычно,

Чем если спорят за корм или борются с самой добычей

(с. 194).

Отсюда вывод:

Стало быть, коль заставляют различные чувства животных

Даже при их немоте испускать разнородные звуки,

Сколь же естественней то, что могли первобытные люди

Каждую вещь означать при помощи звуков различных

(с. 194).

Культурный фактор глоттогенеза состоит в том, что язык – один из продуктов культуры. Лукреций вписал язык в культуросозидательную деятельность первобытных людей. Язык, с его точки зрения, способствовал этой деятельности. Он появился не от праздности, а от нужды:

Что же до звуков, какие язык производит, – природа

Вызвала их, а нужда подсказала названья предметов (с. 192).

Лукреций представил в своей поэме самую передовую для античности теорию происхождения языка. Она вполне согласуется с современными представлениями о глоттогенезе. Так, опыты, проводимые во второй половине ХХ в. с обезьянами, показали, что они способны к усвоению зрительной формы языка, но не способны научиться его устной форме. Этому препятствует строение их ротовой полости. Не приходится сомневаться в актуальности психического фактора глоттогенеза: без успешной психической эволюции возникновение языка у людей не представляется возможным. Что касается культурного фактора глоттогенеза, то именно ему следует отдавать приоритет: язык появился и развивался в рамках преобразующей, творческой, культуросозидательной деятельности наших предков.