Глава 9. Недостатки философии

Время от времени приходится слышать жалобы на академическую философию в целом, как будто статус академической дисциплины наносит ущерб философии. Типичные примеры таких жалоб можно найти у Шопенгауэра. Он утверждает, что государственное финансирование превращает философию «в шутку». Это забавно слышать, особенно в свете того, что философия всегда была более или менее академичной. В античности существовали философские школы. Платон руководил Академией до самой своей смерти в возрасте 80 лет, а затем она продолжала существовать еще около 900 лет, пока в 529 году ее не закрыл император Юстиниан. Аристотель проходил обучение в платоновской Академии в течение 20 лет – он пришел туда в возрасте 17 лет и оставался до тех пор, пока руководство после смерти Платона не перешло к племяннику Платона Спевсиппу. После этого Аристотель основал собственную философскую школу, Ликей. Эти философские школы сильно отличались от современных университетов, но представляли собой академические сообщества, где философией занимались профессионально. То же можно сказать о философии в период развития схоластики и появления университетов в XIII веке. Большинство крупных философов – и нынешних, и прежних, – в том или ином смысле были академическими философами. И даже философы, которые демонстративно отрицали академичность – к примеру, Ницше и Кьеркегор, имели хорошее образование, потому что иначе они не смогли бы написать свои труды. За исключением некоторых досократиков, которые, впрочем, тоже были самыми образованными людьми своего времени, сложно найти какого-нибудь крупного философа, не получившего академического образования. Разве что Руссо. Большинство философов даже преподавали в каком-нибудь учебном заведении. Разумеется, есть исключения, но их немного, а сегодня и вовсе почти не встречается.

Неактуальность философии

Профессиональная философия не вызывает большого интереса за пределами узкого круга посвященных, но это не означает отсутствия интереса к философии вообще. Проблема в том, что большая часть академической философии становится совершенно неактуальной. Что любопытно, параллельно с этим растет интерес к внеакадемической философии. Здесь хочется прибегнуть к дарвинистской аналогии: мы объясняем селекцию определенных биологических качеств тем, что они способствуют выживанию отдельного организма, но это вовсе необязательно означает, что они способствуют выживанию всего вида. Каждая сельдь стремится занять место в центре косяка, поскольку таким образом она лучше защищена от хищников, но это никак не поможет всему косяку, если его внезапно съест кит. Точно так же специализация и «механизация» отдельного философа улучшает его положение в среде профессиональных философов, поскольку повышает шансы на получение академических должностей, а также обеспечивает ему большее количество студентов, которых он обучает решать те же проблемы и теми же методами, что и он, но вместе с тем способность к выживанию всей популяции философов снижается. В современной философии важную роль играет поиск решений и новых точек зрения на проблемы, которые интересуют исключительно философов, и именно таким путем можно сделать академическую карьеру и получить признание. Актуальность философии для окружающего мира при этом совершенно не важна. Превращение философии в профессию улучшило ее техническое качество, но также сделало ее более скучной и безжизненной.

Имеют ли нынешние философы какое-то влияние за пределами академических кругов? Зависит от того, о какой философской традиции идет речь. Континентальная философия играет довольно важную роль как в академической культуре, так и в обществе. Аналитическая философия имеет влияние главным образом в профессиональных кругах: ученый-лингвист вполне может заинтересоваться трудами Куайна, но этого едва ли стоит ожидать от простого обывателя. Философия не единственная дисциплина, которая все больше отдаляется от простых людей. Такое происходит с большинством наук. Но мне кажется, что этот процесс хуже сказывается на гуманитарных науках, и в том числе на философии, чем на естественных науках. Если мы рассматриваем философию как дисциплину, цель которой состоит в том, чтобы сделать жизнь многих людей, а не только профессиональных философов, более осознанной, то и заниматься ею нужно так, чтобы она была доступна многим. С моей точки зрения это главная задача философии, и ее выполнение оправдывает существование философии как научной дисциплины.

Оправданность

Любые исследования должны быть оправданны. Как отмечает Кнут Эрик Транёй, у оправданности есть два аспекта: внешний и внутренний. Внешний аспект касается оправданности исследования перед обществом (которое ожидает получить что-то в обмен на вложенные ресурсы), а внутренний аспект выражается в оправданности исследования перед научными кругами (и здесь играют важную роль доказательства и актуальность исследования). В современной профессиональной философии внимание уделяется исключительно внутреннему аспекту, а именно обоснованности результата. Ценится логическая последовательность и то, что автор предусмотрел все мыслимые – а также и все «немыслимые» – возражения, что он ознакомился со всей актуальной литературой в своей области и т. д. Разумеется, все это очень важно, поскольку поддерживает занятия философией на высоком профессиональном уровне. Проблема только в том, что это превратилось в самоцель. Между тем требование актуальности проникает гораздо глубже в суть вещей: в чем заключается смысл данного исследования? Почему именно эта тема так важна? Здесь часто ссылаются на то, что данная тема уже давно находится в центре внимания, и вопрос актуальности снимается простой отсылкой к профессиональной традиции, к которой текущее исследование может добавить нечто новое. Этого, может быть, и достаточно для внутреннего оправдания, но заметить актуальность такого исследования со стороны может быть непросто.

А как же внешнее оправдание? Транёй в этой связи говорит о влиянии исследований на благосостояние. Общество требует, чтобы ресурсы, потраченные на исследования, приносили какие-то дивиденды в виде улучшения благосостояния. Он перечисляет четыре формы таких дивидендов: (1) технологии, (2) прикладное применение, (3) прогнозирование и (4) самореализация. Транёй не слишком вдается в подробности, каким образом гуманитарные дисциплины могут сделать вклад в первые два пункта, совсем немного говорит о прогнозирующей функции (учиться на исторических примерах), зато уделяет очень много внимания последнему пункту, самореализации. И здесь он проявляет себя как классический гуманист. Гуманитарные дисциплины учат нас тому, что значит быть человеком, тем самым способствуя нашей самореализации в этом качестве. Кроме того, они поддерживают существование той культуры, которая сформировала нас и сделала теми, кто мы есть, чтобы мы, познавая культуру и передавая ее дальше, учили всех остальных быть теми, кто мы есть и объяснять, почему мы именно таковы. Гуманитарные дисциплины отвечают требованию оправданности в первую очередь за счет того, что обращаются не только к узкому кругу специалистов, а ко всему человечеству, помогая каждому понять, кто он есть. По-моему, философия больше не выполняет этой задачи.

Философия – это и академическая дисциплина, и общечеловеческое занятие. Я убежден, что внешнее оправдание философии в конечном счете заключается именно в последнем аспекте. Но между этими двумя аспектами существует конфликт. Левинас описывает современное мышление как мышление, разворачивающееся в мире без людей. Мне это описание кажется вполне убедительным, поскольку значительная часть современной философии слишком узка и сложна для непосвященных. Современная наука и исследовательские институты требуют от своих адептов исключительно узкой специализации. Общее положение дел таково, что современный исследователь знает очень много в очень маленькой области. Эта тенденция касается в том числе и философии. По каждой философской теме выходит столько литературы, что для того, чтобы оставаться профессионалом, нужно постоянно поддерживать свою квалификацию. И даже если вы специализируетесь на изучении одного-единственного философа, не факт, что у вас получится быть в курсе всех важных исследований, посвященных различным аспектам его работы, так что вы вынуждены будете остановиться на каком-то одном аспекте. Это постоянное сужение специализации сильно расходится с традиционным образом философа, которого Платон описывал как синоптика, видящего целостную картину. Кроме того, концентрация на методах в новейшей философии привела к дополнительному сужению специализации, поскольку актуальными считаются только те проблемы, которые поддаются исследованию избранными методами. Это равнозначно заявлению, что исследовать природу можно только посредством микроскопа, а любые другие явления, для изучения которых лучше подходит, например, телескоп, следует игнорировать.

Уход из общественного пространства

Академическая философия постепенно становится все более закрытой. Ученые-философы обучают студентов высших учебных заведений, публикуют статьи в научных журналах и выступают на научных конференциях. Само по себе это неплохо, но проблема в том, что они очень мало участвуют в общественной дискуссии за пределами академических кругов, а иногда и вовсе не предпринимают таких попыток. В Норвегии дела с этим обстоят немного лучше, чем во многих других странах, поскольку тысячи студентов ежегодно проходят подготовку к выпускному бакалаврскому экзамену по философии, обязательному для всех специальностей. Это очень важное средство популяризации философии. Весьма печально, что значительная часть философских исследований, не входящая в учебники для подготовки к данному экзамену, так и остается неизвестной за пределами узкой профессиональной среды.

Для того чтобы получить признание в академических кругах, философы должны публиковаться, и академические лавры для большинства гораздо важнее, чем распространение и популяризация фундаментальных идей. Сам факт наличия публикаций, а также названия журналов, в которых эти публикации выходят, сегодня значат гораздо больше, чем собственно содержание статей. Они публикуются главным образом в профессиональных журналах с очень маленьким тиражом и еще меньшим числом читателей. Зато количество этих журналов увеличилось за последние десятилетия в несколько раз, и статей публикуется так много, что никому не под силу прочесть их все. Большинство статей, выходящих в таких журналах, вообще никто не читает, но цель публикации заключается совсем не в том, чтобы статью кто-то прочел. Публикация – это самоцель. Статьи пишутся даже не для того, чтобы их читали коллеги автора, скорее для того, чтобы было что предъявить при прохождении собеседования на новую должность в научном учреждении.

Философы умеют – или, по крайней мере, должны уметь – проводить различия, разъяснять утверждения, демонстрировать следствия различных положений, приводить альтернативные точки зрения и оценивать надежность аргументов. Мы вправе ожидать от философа умелого обращения с целым рядом критических методов. Поэтому они должны быть хорошо приспособлены к интеллектуальной деятельности, и, будучи интеллектуалами, должны обращаться к общественности и читать публичные доклады, писать хроники, статьи и книги для широкой публики, давать интервью в газетах, на радио и телевидении. Однако современные философы практически ничего из этого не делают. Вышеупомянутые критические методы используются исключительно для внутренних целей.

Никогда еще не было в мире так много людей, зарабатывающих свой хлеб философией. Вместе с тем философия стала закрытой, как никогда раньше. Поразительно, что это происходит именно в тот момент, когда интерес к философии за пределами академических кругов очень высок. В англоязычных странах при университетах и институтах работает около 14–15 тысяч философов. В одной только Норвегии их около двухсот. Многие ли из них обращаются к широкой публике? Большинство представляют свои работы на суд коллегам, зачастую это происходит из желания продвинуться по карьерной лестнице, но очень редко кто-либо из них контактирует с кем-то помимо коллег или студентов, да и желания такого никто не проявляет. Это означает, что общечеловеческим аспектом философии – ее актуальностью для всех людей – грубо пренебрегают.

Речь не идет об отрицании всякой философии, которая слишком «узка» и малопонятна непосвященным. Зачастую философам приходится вникать в очень узкие проблемы, чтобы разобраться с более широкими темами. Можно выполнять очень сложные обходные маневры, чтобы добраться до довольно простых выводов. Примером тому может послужить философия Канта. Проблема в том, что нынешняя философия почти целиком состоит из узких, технических и очень сложных для понимания тем. Судя по всему, такое положение дел не служит ничему, кроме выстраивания академической карьеры или развлечения отдельных людей, которые получают удовольствие от интеллектуальной гимнастики повышенной сложности. Известны примеры логического обскурантизма, возникшие в результате развития идеи Рассела о том, что ядром философии является логика. Предложение «Мальчик пел» можно записать следующим образом: ?x[G(x) & S(x)],)], а предложение «Нынешний король Норвегии лыс» будет выглядеть так: ?x[Kx & ?y (Ky ? ?y=x) & Sx]. По большому счету, эти формулы бесполезны. Они служат исключительно переформулированию известных проблем на непривычном жаргоне. Разумеется, такая переформулировка может внести ясность в какое-то рассуждение, но чаще всего никакой ясности она не вносит, а иногда даже мешает пониманию, потому что помогает спрятать отсутствие всякой глубины за логическими формулами. И чаще всего это приводит к тому, что работа становится недоступной для всех, кроме очень узкой группы специалистов. Аргументация уже не служит формированию идей, она скорее стала самоцелью, и в результате «лучшим» философом считается тот, кто может сформулировать самые «убийственные» аргументы. А в итоге философия становится богата аргументами, но бедна идеями.

Профессионализация

Как уже говорилось, превращение философии в профессию привело к

тому, что философские проблемы стали гораздо более узкими и сложными для понимания. Профессионализм и узкая специализация – две стороны одной медали, они повсюду сопровождают друг друга. Философы, которые ограничиваются исследованиями одной строго ограниченной темы, кажутся более «профессиональными», нежели те, кто пытается работать «синоптически», поскольку узкая перспектива больше напоминает научную деятельность в других дисциплинах. Древний идеал философии, подразумевающий видение всей картины человеческих знаний, нынче сменился идеалом узкой специализации. Хочется даже сказать, что предмет, которым мы начали заниматься, чтобы расширить свой взгляд на мир, превратился в предмет, который значительно сузил его. Ницше предупреждал об этом еще сто с лишним лет назад. Он видел, что влияние науки так возросло, что философам уже на студенческой скамье придется выбирать специализацию, чтобы уцепиться за какую-то тему, а следовательно, они никогда не достигнут того целостного понимания, которым по определению должна обладать философия.

Профессионализация предмета предполагает, что философом можно быть в рабочее время, с 9:00 до 17:00, и что философия необязательно должна становиться образом жизни. Эта модель весьма далека от античной концепции философии, согласно которой философия определялась как стремление к совершенству. Античные скептики проживали свой скепсис, тогда как нынешние скептики, покидая вечером свое рабочее место, забывают о философии до следующего рабочего дня. Философия в том виде, в каком ею занимаются в университетах, связана отнюдь не с формированием человека, но с выстраиванием карьеры. И в этом заключается опасность для философии. Карл Поппер подчеркивает, что истинно философские проблемы всегда коренятся в других проблемах, лежащих за пределами философии, и философия умрет, если лишится этих корней. Пожалуй, можно с уверенностью утверждать, что процесс отмирания корней уже начался. Д. Э. Мур заметил однажды, что интерес к философии проснулся в нем не благодаря жизни или науке как таковым, но благодаря тому, что говорили о них другие философы. В некотором смысле утверждение Мура верно для очень многих профессиональных философов – большинство проблем, которыми мы занимаемся, мы рассматриваем в свете того, что писали о них наши предшественники. Но важнее всего, чтобы философия сохраняла интерес к чему-то за пределами самой себя. В статье 1917 года Джон Дьюи пишет, что философия потеряла себя и все дальше отходит от своей сущности. Тем не менее он видит возможности для развития и возвращения к себе, если философия перестанет быть лишь инструментом, при помощи которого философы решают свои проблемы, и снова станет средством решения проблем всех людей. Или, как говорил Витгенштейн: какой смысл изучать философию, если единственное, на что она годится, – это поддерживать разговор об узких проблемах логики, и если она совсем не помогает размышлять о гораздо более важных проблемах повседневной жизни?

Почему студентов, а также интересующихся философией обывателей так сильно привлекают философы вроде Кьеркегора, Витгенштейна и Хайдеггера, хотя их работы отнюдь не просты? Главным образом потому, что их философия решает в первую очередь экзистенциальные задачи.

Одна из тем, которыми философия занималась на протяжении всей истории – во множестве разных интерпретаций, – это личная идентификация. Эта тема подразумевает множество различных точек зрения. Изначально мы имели дело с экзистенциальным вопросом: «Кто я?» В новейшей философии он скорее формулируется как «Что я?», то есть что представляет собой объект, который называется мной? У этого вопроса есть и более узкая формулировка: «Что означает оставаться одним и тем же человеком с течением времени?» И если во многих других областях современную философию можно заподозрить в полном отсутствии фантазии, с этим вопросом дело обстоит совершенно иначе. Здесь мы находим весьма изобретательные мысленные эксперименты с бесчисленными вариациями таких тем, как трансплантация мозга и т. п. Эти эксперименты проводятся с величайшим остроумием и таким вниманием к деталям, что остается только позавидовать.

Проблема лишь в том, что все это оказывается совершенно неактуальным. Деятельность, которая начиналась как поиск ответов на серьезные, экзистенциальные вопросы, превратилась в бессмысленную интеллектуальную гимнастику. Отдельно стоит отметить, сколько интеллектуализма наблюдается в философском дискурсе. Судя по всему, личная идентификация находится у человека где-то в голове (именно поэтому в философии ставят столько мысленных экспериментов с трансплантацией мозга). Но как же быть с влиянием, которое оказывает на личную идентификацию серьезное увечье, – к примеру, потеря руки или шрам на лице? Или, если уж на то пошло, подростковая прыщавость? Когда я читаю лучшие из сегодняшних философских работ (в том числе Джона Перри) о человеческой самости и личной идентификации, написанных в полном соответствии с действующим академическим стандартом, мне трудно всерьез увлечься текстом. В силу своей профессии я как раз отношусь к узкому кругу тех, кому такие исследования могут быть интересны, однако я не могу увидеть актуальность в этих исследованиях, поскольку те понятия, которые в них используются, настолько истончились, настолько ограничены требованиями обоснованности, что с их помощью просто невозможно приблизиться к решению экзистенциальных проблем. Эти философские исследования оказываются не в состоянии ответить на вопрос о том, почему для столь многих современных людей личная идентификация становится проблемой. А чтобы ответить на этот вопрос, необходимо посмотреть на культурный аспект личной идентификации. Ясность – это, конечно, хорошо, но в погоне за ней профессиональная философия сформировала настолько выхолощенные понятия, что ими уже невозможно пользоваться. Мы не можем спилить толстое дерево скальпелем. Точность и ясность – философские добродетели, но доведенная до абсурда, добродетель перестает быть таковой и превращается скорее в фетиш.

Как уже было сказано, я вовсе не против академической философии в целом. В конце концов, я сам академический философ. А эта книга – образчик академической философии. Никто не ожидает, что все научные работы в области физики или социологии будут доступны для понимания любому обывателю, и нельзя требовать этого от философских работ. Однако это не означает, что в современной философии все хорошо. В своих лекциях по логике Кант приводит две крайности, связанные с философской работой: педантизм и галантность. Первая крайность связана с закрытостью и чрезмерной академичностью философии и ориентируется исключительно на пользу от этого занятия, а вторая выражается в легкомысленной болтовне в социальных кругах и ограничивается заботой лишь о содержании. Далее Кант описывает, каким образом педантизм приводит к излишнем формализму, а галантность заставляет делать все в угоду публике, которая любит «глубокомыслие». Его возражение против обеих крайностей заключается в том, что ни одна из них не помогает выполнить задачу философии, которая состоит в формировании мышления человека. В наши дни обе крайности выражены еще сильнее, чем во времена Канта. Дело в том, что они усиливают друг друга: когда профессиональная философия становится слишком «педантичной», она освобождает пространство, которое моментально заполняется пустым и совершенно несерьезным мудрствованием. А это, в свою очередь, приводит к тому, что профессиональная философия еще больше дистанцируется от окружающего мира и еще больше погрязает в формализме, стремясь подчеркнуть свою серьезность.

Около 2500 лет назад философия начиналась как грандиозный проект, целью которого было обретение мудрости и знаний о мире, о хорошей жизни и т. д. И в XX веке людям как никогда нужны были эти знания и эта мудрость. Но в тот момент философы были заняты совсем другими вещами. Мы пережили столетие, в котором войны, геноцид и пытки унесли сотни миллионов человеческих жизней, в котором концентрационные лагеря нацистов и трудовые лагеря коммунистов показали нам такие глубины зла, о которых мы раньше и не подозревали. В прошлом столетии умерло от голода больше людей, чем когда-либо ранее. Человек изобрел оружие, которое может в один миг уничтожить жизнь на земле. И как же философия помогла нам понять все это – и предотвратить повторение? Практически никак. Некоторые философы уделяли внимание этим проблемам, но большинство, кажется, сильнее интересуется методологией науки, развитием символической логики и тому подобными вопросами. В то столетие, когда философия была нужна нам, как никогда, она подвела нас – так, как никогда не подводила.