ПЕРВАЯ ВЫСТАВКА МИТЬКОВ
ПЕРВАЯ ВЫСТАВКА МИТЬКОВ
Эта квартирная выставка имела место на Екатерининском канале между ларьком, что у Кокушкина, и тем, что у Львиного, но не работающим.
Началось так.
РОЗОВОЕ ПЛАТЬЕ
8.03.85. Пятница. Развеска. Поднимаясь по узкой тёмной лестнице, уже на первых этажах встретил достаточно пьяных лиц. По азиатским чертам большинства из них я догадался, что это знакомые Серёжи Чекменёва. Осведомился, дома ли хозяин. Вразумительного ответа не получил.
С первого взгляда было ясно, что выставка обречена. На подоконнике в кухне полусидели две молоденькие, но уже изрядно попиленные девочки и пытались производить действия, подобные пению. Одна из них, получившая впоследствии от меня прозвище «котлетка», была одета во что-то дутое. Из-за отсутствия лица и по цвету одежды она очень напоминала финский флаг.
Вторая была привлекательнее первой. Её даже можно было назвать симпатичной. Звали её Оксана. На ней было классическое розовое платье, всё в пятнах и потёках. В этом платье, по всей видимости, она на выпускном вечере танцевала с первым парнем 8-6 класса, а потом с ним курила под лестницей. Может, даже целовалась.
Перед красотками на одном колене стоял Шинкарёв и пел серенады. На его лице были заметны типичные признаки шинкарёвского опьянения: безысходно-ласковая тоска и доходящая до ярости бесшабашность.
Немного в стороне у плиты стояли художники Семичев и Флоренский. На моё удивление, оба были сильно трезвы. Окружающее безобразие, видимо, воспринималось ими как должное. Таким образом они становились его соучастниками.
АЛЮМИНИЕВЫЕ ОГУРЦЫ. ВЕРТЕП
В коридоре встретил Кузю — «только заинька был паинька... » В самой комнате, предназначенной для выставки, женщины — жены и подруги художников пытались все же повесить хоть картины своих избранников. (Мои работы, естественно, уже висели.) Но все попытки были тщетны, так как прерывались хождениями гостей выставки, от которых и исходило безобразие. Это были всё Серёжины соседи. Они приходили семьями, с детьми и, по случаю праздника, пьяные и чрезвычайно активные.
Гости шатались по комнате, топтали картины, хватали их, вертели, рассматривали, хвалили, пытались повесить на стенки или приставали к нам. Обсуждение было очень бурным, переходящим в потасовки с угрозами набить морду как участникам выставки, так и зрителям.
Всё смешалось: химические завивки, красные отложные воротнички на пиджаках, разгорячённые лица, бегающие и орущие дети, попранные картины.
Один из участников выставки, Игорь Чурилов, будучи человеком строгих нравственных устоев, не смог всего этого вынести и собрался уносить свои работы восвояси.
Пытаясь спасти выставку, я вышел на кухню. Хозяин сидел в углу на полу и пытался обнять девочку Оксану. Шинкарёв уже не стоял в благородной позе, в которой я его покинул, а лежал под батареей. Рядом примостилась Котлетка. Все они, и даже сам Флоренский, невнятно орали песню про алюминиевые огурцы. К их пению присоединялся дружный хор гостей. В ответ на мои призывы заняться выставкой они только махали руками и еще сильнее затягивали: «Я сажаю алюминиевые огур-цы. У-у, у-у…».
А Лёша Семичев злорадно улыбался. Игорь так и ушёл, унеся свои работы. Ко мне пристал Касым-кровелыцик. Он требовал, чтобы я стал гидом. Рискуя здоровьем, я наотрез отказался. Касыма, слава Богу, привлекла чья-то работа, валявшаяся под ногами «экскурсантов». Схватив её, он набросился на Кузю и потребовал немедленно повесить эту картину на самое лучшее место. Находиться в этом вертепе в трезвом состоянии я более не мог.
АБУ-СИМБЕЛ НА ПОСТОЯЛОМ ДВОРЕ
9.03.85. Открытие. С утра, попив пива, отправились с Флоренским доводить дело до конца. Но уткнулись носом в замок. Поднялись в другую Серёжину квартиру, где вчера я встретил двух маленьких девочек лет шести. Кто-то спал на матрасе, а в соседней комнате спала Оксана. Хозяина не было. Оказывается, он ушёл в пять утра и ключ от выставки забрал с собой. Вскоре стали собираться посетители, и нам пришлось извиняться.
Квартира постепенно превращалась в постоялый двор. Чтобы время не пропадало даром, принесли «Абу-Симбел». На полу спали дети, а за столом мы с Сашей Флоренским объедались картошкой. Вдруг пронёсся слух, что пришёл Серёжа. Все ринулись вниз. Мы с Сашей поспешили вслед, дабы укорить хозяина. Однако выставка была уже им за ночь развешана. Правда, всё вперемешку. А может, так и правильно?
Посетителей (вчерашней категории) — полным-полно. Поняв, что мы чужие на этом празднике жизни, я и Флоренский покинули экспозицию и направили стопы на лучшие поприща. Причём в разные стороны.
ВАКХАНАЛИЯ. ДЖЕНТЛЬМЕНЫ У БУФЕТА
10.03.85. На следующий день я пришёл часам к трём-четырём. Триумф искусства полнейший: вакханалия в полном разгаре.
Художник Шинкарёв, забыв о присущей его опьянению грусти и даже с некоторой злобой, потребовал, чтобы я увёл всех со второй квартиры Чекменёва, ибо ему необходимо остаться наедине с одной дамой. Дама бегала по комнате очень взволнованная, в пальто, суетилась, но вскоре обречённо утихла. Я выполнил просьбу художника жизни, да так старательно, что увёл даже того молодого человека, с которым эта дама пришла.
Всех изгнанных я повёл на выставку, где встретил Флоренского. Спустились во двор. Навстречу из подворотни вышли две девицы: Оксана и Котлетка. Руки их были заняты бутылками портвейна, поэтому наши объятия были краткими. Мы как истинные джентльмены не могли позволить Девушкам нести такую тяжесть и овладели портвейном.
Долгие поиски места, пригодного для распития нашей неожиданной добычи, закончились на первом этаже знакомой лестницы. Здесь мы обнаружили заброшенную квартиру, где и расположились.
Посреди комнаты стоял буфет 50-х годов, в котором были две очаровательные баночки из тех, в которых в аристократических домах кухарки сдавали свои анализы. Одну из них Саша впоследствии подарил своей жене, а вторую я забрал себе, хотя у меня и нет кухарки. Мы пили портвейн, я опасаюсь, что даже и на брудершафт. Покинув наших молодушек (было им лет по семнадцать), всё же отправились в соседний дом (в котором, как оказалось, не так уж нас и ждали), где и заснули.
ПРОДОЛЖЕНИЕ ВЕЛИКОГО ПОСТА
10.03.85. Отоспавшись, вернулись на выставку, где увидели поистине вавилонское столпотворение в обеих квартирах. Потребность в алкоголе усугублялась его наличием. Без семи девять начались гонки за лидером. Лидером выступал я, так как мне первому удалось собрать три рубля 10 коп. Я ринулся в темноту.
В магазине меня с распростёртыми объятиями встретила продавщица второго отдела и, хотя на витрине было вино только по три десять, выдала мне из-под прилавка бутылку за два семьдесят, да еще белого.
Тут вижу подбегающего к магазину Чекменёва, которого мне удалось втащить внутрь — магазин закрывался. Я взял еще три из-под прилавка, а он подхватил валявшегося у прилавка алкоголика странного вида, почти голого, и потащил его домой, хорошо хоть не к себе: только такого посетителя нам не хватало.
Я был перегружен бутылками, к тому же от штанов оторвалась пуговица и передвижение мое было затруднено.
Во дворе Серёжиного дома мы расстались: он понёс две бутылки на выставку, а я две — во вторую квартиру.
На лестнице меня встретила многочисленная делегация во главе с А. Флоренским, которая преградила мне путь в квартиру. Я не противился, и мы раскрыли первую бутылку на лестнице. Из квартиры доносился страшный шум: оказывается, там были танцы. Из двери изредка высовывалась чья-то любопытная голова, которую мы тут же впихивали обратно. На шум поднялись соседи снизу, яростно настроенные. Двух первых мне удалось успокоить, но за ними наступала старуха с веником в руках. Она страшно ругалась и пыталась веником ударить меня.
Далее в моём сознании всё происходящее смешалось в сплошную кашу. Поэтому последующее описание вечера воспроизводится с чужих слов, зачастую предвзятых.
После поединка с соседями распитие на лестнице продолжалось. Я, не обращая внимания на окружающих дам, стал приставать к другим окружающим дамам. Говорят даже, что я ущипнул Котлетку за то место, которое у других женщин называется попкой. Боже мой, и это в Великий Пост!
Затем проследовали на выставку, потеряв по дороге оставшуюся бутылку. Вакханалия продолжалась и там. Как вышел, не помню. Говорят, что пошёл в соседний дом, где меня уже и вовсе не ждали, в плаще повалился на кровать и уснул.
БЫТИЕ БОГА. МАТЕРИАЛИЗАЦИЯ
11.03.85. Снова у Чекменёва. Посредине комнаты — Серёжа за этюдником, рисует картинки и тут же раскладывает их на полу, множа экспозицию. Полкомнаты уже занимали его произведения, как вытащенные из запасников, так и только что выполненные. Пустые места на стенах тоже были завешаны его работами. Причём рисунок иногда продолжался на обоях и переходил в другую картину. Везде пестрели маразматические надписи о любви к ближнему и трёх десяти. Тут же валялась работа Шинкарёва, проткнутая гвоздем самим автором, а хозяином разукрашенная пастелью — кружочками и лучами. Под ногами увидел схему математического доказательства бытия Бога, выполненную Сережей с помощью тех же кружочков и линий. Налицо была, как впоследствии скажет А. Флоренский, буквальная материализация пословицы: «Заставь дурака Богу молиться — он и лоб разобьёт», хотя более полное её воплощение, насчёт лба, ждало Серёжу в будущем.
ЧП. НАРЦИССЫ ДЛЯ НЕВЕСТЫ
Первые сведения о загадочной истории, происшедшей вечером 12 марта, были получены от некоего Миши, семьи Касыма и девочки Любы, со слов которой я и рассказываю.
В этот вечер Серёжа был особенно необычен: много говорил, кричал. В его доме собралось много гостей. Часам к семи он объявил, что собрался сегодня жениться на девочке Свете. На вопросы гостей «а знает ли об этом невеста? а согласна ли она?» он отвечал, что невеста не знает об ожидающем её счастье, но если она откажется, то «будет просто праздник!». Под намеченную свадьбу занял он у Миши сто рублей и закупил к столу кучу продуктов. Гости произвели уборку в квартире, накрыли стол. Всё уже было готово, не хватало только невесты и цветов, за коими и отправились Миша и Серёжа. Естественно, начали они с цветов. Было уже поздно, Серёжа каким-то образом проник в закрытый магазин «Польский букет», взял цветы, положил деньги на прилавок и собрался уходить, но тут его повязали сотрудники милиции. Мишу, хотя он и не проникал в магазин, забрали как соучастника.
В милиции Серёжа вел себя соответственно своим привычкам и взглядам. Милиционеры проявили себя «достойными слушателями», ответив на его проповеди мордобоем. По словам Миши, Серёжа при этом страшно визжал, но продолжал проповедовать. Интересно, приглашал ли он их на выставку? По крайней мере, они посетили её на следующий день с обыском. Об этом сообщила жена Касыма, которую милиционеры пригласили в качестве понятой. По её словам, они особенно тщательно осматривали обратные стороны картин. Обнаружив Серёжину надпись с просьбой помочь художникам тремя десятью во имя Бога и любви, они сделали заключение, что Сережа под прикрытием Бога занимался вымогательством. Чтобы подтвердить свою гипотезу, они отправились на другую квартиру Зекменёва, где обнаружили набор вилок и ножей — единственное, что можно было там найти.
ЭВАКУАЦИЯ
Среди соседей ползли слухи о том, что выставкой овладела одна из соседок, доведённая ею до белого каленья, заперлась там, изрезала картины и порвала рисунки. К счастью, слухи оказались ложными, и пострадали лишь некоторые работы Авдеева и Шинкарева, пара рисунков Д. Шагина, затоптанных на полу милицейскими сапогами, да ялтинский пейзаж Кузнецова, изображающий едущих на фуникулёре Филиппова и Флоренского. Так вот, на Флоренского был намертво приклеен кусок газеты.
На следующее утро (14.03.85) я стал организовывать эвакуацию выставки. Группа спасателей в составе пяти человек встретилась у ларька, что у Кокушкина. Во двор вошли тихо, только снег предательски поскрипывал под ногами. Дальнейшие действия происходили чётко и оперативно, что обеспечило успех операции.
В следующие дни история с Серёжиным арестом обрастала новыми подробностями и слухами. Как оказалось, обыск был и у Миши, который добавил к своему рассказу, что дверь магазина Серёжа открыл своим ключом, но цветов в магазине не оказалось. Интересно, что в тот злополучный вечер в мастерской Флоренского появилось несколько ящиков нарциссов, происхождение которых до сих пор остаётся тайной. Интерес также представляют и слухи, порождённые Серёжиными коллегами по работе — дворниками.
Одна из дворничих сказала буквально следующее: «А знаете, за что Сережку взяли? За сифилис! И у всех его друзей, которые были там,— сифилис! И у моего сына тоже — сифилис! Потому что в Ленинграде у пятидесяти процентов — си-фи-лис!!