2.3. Горизонт бытия

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

2.3. Горизонт бытия

2.3.1. Понятие горизонта

Вводя понятие горизонта, мы должны пояснить, в каком смысле оно понимается. Это понятие возникает в феноменологии Э. Гуссерля, затем разворачивается М. Хайдеггером, как основное понятие оно вошло в новейшую герменевтику и может находить также метафизически осмысленное и проясняющее применение.

2.3.1.1. Э. Гуссерль понимает под горизонтом «зону» или «задний план» отдельного восприятия, которое, благодаря наличию такого горизонта, со-определяется[8]. Позднее он анализирует «структуру горизонта» совокупного опыта[9], всегда сопровождающего «предзнание» о дальнейших, нетематически данных содержаниях. Наконец, всякий частичный горизонт отсылает к целостности мира как «открытому горизонту пространства-временности» (там же).

Это понятие воспринял М. Хайдеггер, однако понимал под горизонтом не только эмпирически установленный, но прежде всего a priori спроектированный горизонт «способности-быть», в котором я предвосхищаю и ожидаю приближения будущего[10]. Этот горизонт есть мой «мир», в котором – во времени – обнаруживается бытие[11]. Даже если понимание Хайдеггером бытия как времени сомнительно, приемлемым все же остается само понятие горизонта.

«Горизонт» мира понимания превратился в основное понятие новейшей герменевтики, теологической у Р. Бультмана, философской у Г. Г. Гадамера (1961). Для понимания какого-либо другого, прежде всего исторического, текста (или события) необходимо обрести чужой или дальний горизонт понимания. В этом смысле Гадамер говорит о «слиянии горизонта». Возможно ли и нужно ли это, и в какой мере, – наверное лишь ограниченным способом, – мы не имеем возможности здесь обсуждать.

2.3.1.2. Понятие «горизонта», начиная от Гуссерля и Хайдеггера, вошло также в новейшее метафизическое мышление, которое говорит о горизонте мира или бытия (И. Б. Лотц, К. Ранер и др.)[12]. В этом смысле горизонт подразумевает определенную сферу предмета как поле зрения познания или, в целом, как поле действия исполнения акта. Это не является образным, расплывчатым словом, а может отчетливо уточняться в понятиях материального и формального объектов. В таком случае горизонт есть совокупность [Inbegriff] материального объекта (совокупность всех возможных отдельных объектов познавания), поскольку его сфера предопределена (или ограничена) формальным объектом способности познания. Быть может, еще точнее об этом также можно сказать по-другому: горизонт есть формальный объект способности познания (субъекта), поскольку ему a priori доступен этот формальный аспект (объекта), а следовательно, открыта определенная сфера возможных, формально определенных объектов. Это касается не только познания, но точно также, сообразно смыслу, стремления, воления и поступков, поскольку им также свойственен определенный горизонт.

Чувственное восприятие, как-то: видение, слышание и т. п., – ограничено определенным формальным аспектом, следовательно, их возможные предметы a priori (с самого начала) ограничены сферой видимого, слышимого и т. п.; это есть их горизонт. Но если я вопрошаю, мыслю и знаю, стало быть, исполняю духовное (интеллектуальное) познание, то в каком горизонте это происходит? На что простирается предзнание вопрошания? Какой горизонт благодаря этому открыт или, скорее, предположен как прежде открытый?

Если в дальнейшем должен быть обнаружен принципиально неограниченный горизонт, то следует принять во внимание: понятие горизонта тем самым уже вводится в некотором аналогично превосходящем смысле. Слово «горизонт» (от греч. «horizein» – ограничивать, фиксировать) изначально подразумевает определенно ограниченное поле зрения как сферу понимания или действия. Здесь, однако, обнаруживается, что сфера вопрошания превышает возможные границы, ее априорный «горизонт», стало быть, уже не ограничен. И все же мы остаемся при этом слове, ибо оно точно и наглядно выражает задуманное, хотя оно есть уже аналогическое применение понятия, что, как будет показано ниже, свойственно всем метафизическим понятиям (ср. 2.4.3 и cл.).

2.3.1.3. Всякое вопрошание имеет своим условием предзнание: эмпирическое предзнание – как условие определенного отдельного вопроса, чистое предзнание – как условие возможности вопрошания вообще. Таким образом, здесь мы точно так же можем различать эмпирический и априорный горизонты.

Эмпирическое предзнание, возникшее из предшествующего опыта, причем не только из чувственных впечатлений, но и из совокупно-человеческого опыта, образует эмпирический горизонт как условие осмысленного, содержательно определенного отдельного вопроса. Эмпирический горизонт образует поле зрения моего опыта, позволяющее ставить дальнейшие вопросы. Соответственно эмпирическому предзнанию можно также говорить о некотором конститутивном и модификативно расширенном горизонте (ср. 2.2.2).

Следует, однако, принять во внимание, что эмпирический совокупный горизонт содержит множественность частичных горизонтов. Мы совершаем опыты различного вида в частичных сферах или аспектах жизни. Мы говорим и ведем себя по-разному в «мире» науки (и различных наук), в «мире» искусства, морали, религии, в повседневно переживаемом «жизненном мире». В этом состоит понимание, но отсюда же вытекает и проблема «языковых игр» Л. Витгенштейна, т. е. различного, всякий раз регионально упорядоченного языкового поведения. Такие «частичные миры» хотя и различаются, но полностью не распадаются, резко не разграничиваются; они пересекаются и взаимодействуют. Только это множество образует совокупный горизонт, в котором мы живем, говорим и определенным образом ведем себя, а также все далее вопрошаем.

Однако вопрошание предполагает не только эмпирическое, но и чистое предзнание, которое, не образуя эмпирический, проектирует априорный горизонт. Это касается уже чувственного восприятия. Мы можем видеть лишь потому, что с самого начала (a priori) имеем способность видения глазами, следовательно, все видимое есть их возможный предмет. Мы слышим, ибо нам, благодаря наличию слуха, с самого начала (a priori) свойственна способность слышать, следовательно, все слышимое попадает в сферу возможного слухового восприятия. Всякому восприятию «a priori», до всякого опыта, но только в нем, открыта определенная сфера. Всякая способность (потенция) познавания, а также воления и деяния, с самого начала имеет соответствующую ей предметную сферу возможных актов.

И уж тем более имеют a priori определенную, пред-спроектированную, пред-открытую сферу своего исполнения вопрошание и знание (интеллектуальное познавание). Мы можем назвать ее горизонтом возможного вопрошания и знания. Как таковой, он есть горизонт мышления.

Но строго взятый горизонт свойственен не потенциальной способности, а только актуальному исполнению. Очевидно, осуществляясь посредством потенции, свой горизонт обретает и проектирует только исполнение акта: из опыта (эмпирического горизонта) и в чистом предвосхищении (априорного горизонта); причем потенция может познаваться и определяться лишь через исполнение акта (ср. 3.2.1; 4.3.5 и др.).

2.3.2. Вопрошание о бытии

На что простирается предзнание вопрошания и чему открыт горизонт вопрошания? Может ли это предзнание сколько-нибудь содержательно определяться? Безусловно, эмпирически оно не определимо, так как предшествует опыту. Однако оно также не может полностью быть лишенным определения – в таком случае оно было бы ничем. Знание о ничто не есть знание, да и не есть предзнание. Проект предзнания, который зарождался бы из ничто, был бы ничтожным и снимал бы себя самого. Итак, на что же направлено предвосхищение вопрошания и, соответственно, его предзнание?

2.3.2.1. Этот вопрос опять-таки сам (через реторсию) дает ответ: простирание вопрошания направлено на все, о чем я вообще могу вопрошать, на возможный предмет моего вопрошания и, следовательно, находится в горизонте вопрошания. Возводя в понятие, это можно назвать вопрошаемым. Но я действительно могу вопрошать обо всем, горизонт вопрошания неограничен, поэтому и сфера того, о чем я могу вопрошать, а стало быть, горизонт вопрошаемого, принципиально безгранична (ср. 2.2.4).

Вопрошание как условие своей возможности предполагает предзнание, и не только эмпирическое предзнание, но и чистое (априорное) предзнание как предвосхищение всего, о чем я могу вопрошать. Все это обретено и охвачено первым, хотя еще неопределенным и ненаполненным, но уже все-таки знанием. Вопрошание как стремление к знанию возможно лишь тогда, когда можно ожидать ответа, снимающего вопрошание знанием, наполняющего его благодаря знанию. Отсюда следует, что вопрошаемое предположено как принципиально знаемое, горизонт вопрошаемого, стало быть, есть горизонт знаемого, т. е. того, что принципиально доступно (интеллигибильно) интеллектуальному познанию (ср. 5.3.3 и сл.). Неограниченным оказался как горизонт вопрошаемого, так и горизонт знаемого. Вопрошать я могу обо всем, следовательно, в качестве условия возможности, я обязан также принципиально как-либо знать обо всем. Но как и что я знаю об этом всем?

Если я все же вопрошаю о чем-либо, то я вопрошаю, «есть» ли оно и что оно «есть». Ничто из того, что вообще как-либо есть, не может избежать вопроса; ничто из вопрошаемого и (как бы то ни было) знаемого не находится вне горизонта вопроса, «есть» ли оно и как оно «есть». Это доказывает, что нечто не потому оказывается вопрошаемым и знаемым, что оно так или иначе устроено, но единственно лишь потому, что оно «есть», что оно есть «сущее» – нечто, которому присуще бытие. Это понятие сущего (to on, ens) со времен Аристотеля стало всеохватывающим понятием, и потому – основным понятием метафизики. Я могу вопрошать о чем-либо лишь настолько, насколько оно «есть» я могу знать о чем-либо лишь постольку, поскольку оно «есть».

2.3.2.2. Понятие сущего здесь не просто предполагается, но и вводится оперативно, т. е. через рефлексию над исполнением вопрошания и знания – как то, о чем я могу вопрошать, и как то, о чем я могу знать. Вопрошаемое и знаемое как таковое оказывается тем нечто, что «есть». Только приняв это во внимание, я могу вопрошать и знать об этом. Оно есть формальный объект вопрошания и знания, т. е. мышления (интеллектуального познания) вообще; тем самым ему, как материальному объекту вопрошания и знания, открыт горизонт всего сущего как такового.

Сущее есть «нечто, что есть», т. е. нечто, которому (по-своему) присуще или может быть свойственно бытие. Если я могу вопрошать обо всем вообще, то я еще не вопрошаю (с самого начала) обо всем в особенности и в частности; для этого понадобилось бы эмпирическое предзнание. Я могу вопрошать лишь обо всем в одном, в каковом все согласуется. Однако все, о чем я могу вопрошать или знать, должно «быть» и, следовательно, положено в бытии как сущем. Бытие есть то, в чем все решительно согласуется. Речь еще не идет о том, чтобы истолковывать бытие как внутренний принцип всего сущего (ср. 3.2.2), пока что бытие предстает лишь как совокупный горизонт всего только возможного вопрошания и знания. Принципиально неограниченный горизонт, в котором мы вопрошаем и о котором мы, предвосхищая, знаем, оказывается горизонтом бытия.

2.3.3. Безусловная значимость

Если я вопрошаю, «есть» ли нечто и что оно «есть» или как оно «есть», то я вопрошаю о его «бытии»: о том, как ему в целом того, что есть, присуще бытие. Отсюда можно понять, что бытие оказывается безусловным и потому неограниченным горизонтом значимости, предположенным во всем вопрошании и знании: бытие выступает как безусловное и неограниченное.

2.3.3.1. Решающее значение здесь имеет понимание момента безусловной значимости, содержащегося во всяком вопросе и во всяком суждении (поскольку оно есть ответ на вопрос)[13].

Всякий отдельный вопрос о том или об этом уже предполагает предварительное знание о спрошенном. Я прежде уже знаю, как оно мне до сих пор является или представляется, как я его мыслю или подразумеваю. Это еще не есть ответ на вопрос, но лишь его предусловие. Вопрос превосходит полученное до сих пор знание (или мнение) и устремляется к знанию того, как есть спрашиваемое «само по себе», а не только в обусловленной значимости «для меня» или для других подобных познающих существ. Пока я знаю лишь то, как оно может являться, мыслиться или подразумеваться, интенция вопрошания не наполнена. Вопрошание движется далее – к тому, как оно действительно есть.

Интенция вопрошания требует достоверного знания, которое высказывается в суждении: это «есть» так. Если я знаю нечто из собственного опыта и понимания и утверждаю это с убеждением, тогда я не только знаю, как оно мне кажется, как я его подразумеваю или как оно мне представляется, но знаю и то, как оно есть само по себе, и поэтому значимо не только для меня, а благодаря тому, что оно «есть», – для всякого разумного, способного к истине существа, и прежде всего тем, что оно есть, утверждается в своей значимости бытия. Если это так, то (субъективно) всякий, кто это отрицает, заблуждается; он не достигает [verfehlt] истины бытия. И если это так, то (объективно) нет ничего, что могло бы противоречить этой значимости бытия или упразднить ее. Что есть поистине, то имеет безусловную значимость и находится в некотором безусловном горизонте значимости.

2.3.3.2. Сказанному противопоставляется следующая позиция: я вовсе не хочу требовать безусловной значимости для всех и всякого; я довольствуюсь относительной значимостью для меня. Это высказывание тем не менее упраздняет само себя, выдвигая утверждение, которое все-таки претендует на безусловную значимость.

С позиций «принципа фальсификации» (К. Поппер), ныне также возражают, что положением о безусловной значимости игнорируется возможная ошибка, а чтобы защитить рациональную критику и дискуссию, должна предприниматься стратегия «иммунизации». Здесь можно возразить, что формальное требование безусловной значимости не равнозначно утверждению содержательной правильности или точности познания. Отдельное высказывание может быть предметно ложным, может оказаться ошибкой. Однако отдельное, пусть даже и ограниченное, незначительное познание и высказывание может оказаться истинным, ибо так и «есть» всякий, кто это отрицает, ошибается. Наше познание, в том числе и научное, всегда содержательно обусловлено и аспектно ограничено; оно никогда не достигает целого истины. Но если я нечто познал и утверждаю как истинное, то я уже превышаю обусловленную значимость для меня, обретая безусловный горизонт значимости. Стремление достичь и обосновать его присуще и новейшему философскому мышлению[14].

2.3.3.3. Как бы то ни было, всякий теоретико-познавательный релятивизм (субъективизм, психологизм, историцизм и т. п.) может определять свою позицию лишь благодаря размежеванию «для меня» значимого и «самого по себе» значимого, т. е. абсолютно значимого, которое уже у Канта предполагается как «вещь сама по себе», хотя и остается непознаваемой. Когда идеалисты, от Фихте до Гегеля, вычеркивали «вещь-саму-по-себе» Канта как противоречивую, на ее место они ставили то, что у Канта называлось «явлением», и придавали ему абсолютную значимость как объекту некоего абсолютного субъекта.

Отсюда ясно, что нам не избежать безусловного горизонта значимости. Даже если я говорю: это есть лишь явление, оно значимо лишь «для меня», – то этим я хочу сказать, что так оно и «есть», и данное высказывание должно быть значимо как истинное. Если бы это не подразумевалось, то высказывание само себя упраздняло бы своей бессмысленностью; мы имели бы противоречие в исполнении. Но в силу этого всякое высказывание предстает объемлемым истиной бытия и опять-таки понуждает определить, что и как есть. Безусловную значимость невозможно исключить; она предполагается даже ее отрицанием.

2.3.3.4. Во всяком вопрошании и знании речь всегда идет о безусловной значимости того, что «есть». Постольку, поскольку «нечто» (некая вещь или некое положение вещей) как раз «есть», постольку, поскольку оно положено как сущее в бытии, оно имеет значимость бытия и положено в горизонте безусловной значимости. Бытие оказывается последним и безусловным, а значит безусловным условием всего вопрошания. Это предположено всегда и необходимо, неупраздняемо и непредваряемо. Оно со-подтверждается в исполнении вопрошания и знания как его первое условие; иначе я даже не мог бы вопрошать.

Тем самым не сказано, будто все, что вообще есть, становится решительно безусловным и, следовательно, необходимым. Конечное сущее многообразно обусловлено и, следовательно, контингентно. Но если и поскольку ему присуще бытие, то оно переведено в безусловную значимость бытия. Оно, стало быть, есть обусловленно безусловное, т. е. обусловлено оно не только условиями, которые сами опять-таки обусловлены и поэтому переменчивы, но и тем, что оно «есть», т. е. положено независимо от всех обусловленных условий в некоем последнем и безусловном горизонте значимости. Это означает далее, что «обусловленно безусловное» в качестве предельного условия своей безусловности предполагает «безусловное как таковое» – абсолютное бытие (ср. 7.1.3).

2.3.4. Неограниченная сфера

2.3.4.1. Из безусловной значимости последовательно вытекает неограниченный горизонт бытия. Выше было показано, что вопрос устремлен к безусловной значимости знания, и знание, которое утверждается в суждении, выдвигает требование безусловной значимости: «это [есть] так». Тем самым сказано: оно значимо не только «для» меня или других сходным образом познающих субъектов и вообще не только «для» определенно ограниченной сферы, но принципиально сверх всяких границ.

С одной стороны, со стороны субъекта, это означает, что есть нечто безусловно значимое для всякого познающего, способного к постижению истины субъекта, и оно требует соответствующего признания. Тот же, кто хотел бы это отвергнуть, заблуждался бы. Подобное утверждается благодаря безусловной значимости для принципиально неограниченной сферы возможных субъектов разумного (интеллектуального) познания. Правда, эмпирически не существуют ни «идеальная ситуация диалога» (Хабермас), ни «неограниченная общность коммуникации» (Апель), в которых могла бы подтверждать себя истина. Однако здесь подразумевается нормативный идеал, т. е. предвосхищение безусловного горизонта значимости для всякого возможного субъекта разумного понимания. Безусловное требование того, что «есть», оказывается, в этом смысле, субъективно неограниченным.

С другой стороны, а именно со стороны объекта, это предполагает: то, что «есть», утверждается до всего другого, что бы то ни «было». Не может быть ни вещи, ни положения вещей, вообще какого-либо сущего, которое могло бы противоречить бытию этого сущего, упразднять значимость его бытия. Бытие непротиворечиво включается в совокупность того, что вообще есть. Стало быть, то, что «есть», находится в принципиально неограниченном горизонте всего сущего – в горизонте бытия.

2.3.4.2. Сказанное выше подтверждается обратным образом: если бы наше вопрошание и знание исполнялось в некоем принципиально ограниченном горизонте, то мы ничего не могли бы достичь с абсолютной значимостью. Все оставалось бы относительным, преходящим, поскольку из иных сфер и измерений положение вещей могло бы представляться по-другому. Здесь следует еще раз подчеркнуть: наше познание содержательно всегда ограничено определенным аспектом, а следовательно, дополняемо и исправляемо, и в этом смысле превосходимо. Однако то, что «есть», положено в безусловной значимости бытия, а следовательно, в некоем неограниченном горизонте значимости. Иначе все оставалось бы в крайней неопределенности, не было бы знания, не было бы достоверности. Я даже не мог бы вопрошать о том, как нечто действительно «есть», ибо этот вопрос предполагает уже безусловный – неограниченный – горизонт значимости.

Если я наверняка знаю лишь нечто, и пусть это было бы лишь то, что я вопрошаю, сознаю себя актом вопрошания и уверен [gewib] в этом, или имею самую банальную и обыденную уверенность, без которой я не могу жить, то тем самым уже положена безусловная значимость, которая предполагает некий неограниченный горизонт значимости. То, что я есмь и что я вопрошаю, никто не может опровергнуть; это так, это значимо для всех и относительно всего, что есть. Никто не мог бы это опровергнуть и ничто, что бы то ни было, не могло бы упразднить значимость бытия.

2.3.4.3. Косвенно это подтверждается также у Канта. Экстенсивно он ограничивает наше (теоретическое) познание сферой возможного опыта и (можно сказать) интенсивно, или качественно, – в рамках опыта – сферой голого явления. В основе этого лежит правильное, но не рефлектированное Кантом уразумение, что познание, экстенсивно сведенное к ограниченной сфере (опыту), в рамках этой сферы также может обретать предмет лишь интенсивно обусловленным и ограниченным (явление), отнюдь не безусловно значимым способом.

Между тем если мы хотя бы что-то знаем надежно, то оно уже имеет некую безусловную, а следовательно, неограниченную значимость. Мы ведь можем вопрошать обо всем, вопрошать сверх всяких границ. Наше вопрошание открывает уже неограниченный горизонт вопрошания и возможного знания. Но мы вопрошаем о том, что «есть» мы знаем о том, что «есть». Ну а поскольку нечто «есть», оно положено в безусловной значимости бытия, в неограниченном горизонте бытия. Совокупный горизонт безусловной и неограниченной значимости есть бытие.

Следует принять во внимание, что тем самым еще не доказана актуальная бесконечность (абсолютного) бытия, но, пожалуй, подготовлен подход к этому. Здесь лишь показано, что сфера бытия не имеет границ, ибо безусловная значимость предполагает неограниченную сферу значимости. Однако бытие в этом смысле мы называем здесь лишь «неограниченным» (illimitatum), дабы понятие «бесконечного» (infinitum), которое должно опосредствоваться через конечное сущее, сохранить за абсолютным бытием.