Б. Яковенко . Философская система Жозиа Ройса 19

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Б. Яковенко.

Философская система Жозиа Ройса19

Вступление

Американская философская мысль определена в существе своем двумя следующими фундаментальными мотивами. С одной стороны, это – глубокое и непосредственное религиозное переживание мира, искони отличающее собою американский дух, составляющее его духовную традицию и прочно лежащее в основании его развития и всех его проявлений. Даже материалисты были в Америке религиозны и всегда стремились к той или другой форме пополнить механическое объяснение сущего некоторым спиритуалистическим придатком. При этом характерною особенностью американской религиозности является неукоснительный адогматизм, своего рода религиозное свободомыслие и свободолюбие, подлинный религиозный демократизм, истинная религиозная независимость. Гонения на религиозное самоопределение заставили первых американцев покинуть английские берега; в борьбе за свободу религиозного самоопределения, за осуществление полной религиозной свободы, протекало их дальнейшее духовное существование. В этом смысле исконное американское религиозное мировосприятие лучше всего будет охарактеризовать как мировосприятие типично-мистическое, являющее религиозность со всей свободой и во всей чистоте, присущей подлинной мистичности.

С другой стороны, фундаментальное же значение имело для американской философской мысли великое движение немецкого идеализма. При этом оно повлияло на американское мышление не какой-либо определенной из различных своих систем и не каждою из них в отдельности и последовательно, а общим своим идеалистическим духом, который сразу же был воспринят американской мыслью как нечто родственное и конгениальное и таким образом помог ей осознать также и свои собственные, в ее религиозности сокрытые и с ее чистой мистичностью внутренне связанные идеалистические начала.

Оба эти мотива свое первое внутренне объединенное уже, а вместе и высоко гениальное проявление нашли в философских размышлениях и писаниях Рольфа Уальда Эмерсона (1803– 1882). Систематическое же развитие и запечатление им дал замечательнейший современный мыслитель Америки – Жозиа Ройс. Что это так на самом деле, очень не трудно убедиться. Действительно, все большие произведения Ройса концентрируются на религиозной проблеме, ее духом живут, в ее разрешении находят свое завершение. В одном из них его система изложена им даже как философия божественного Логоса20. О своей же близости немецкому идеализму он сам свидетельствует неоднократно и с полнейшей откровенностью. В качестве примера достаточно будет привести следующие его слова: «Как Вы уже знаете, я – идеалист и считаю Кантовский анализ нашего познания по существу своему истинным. Кант утверждает, что всякое суждение есть по существу своему лишь простое обращение к нашему собственному более глубокому я, и что все познание зависит от нашего единения с этим более глубоким я. Это представляется мне глубочайшей истиной философии»21.

Философия Ройса, бесспорно, является венцом всех предыдущих философских стараний Америки и первым систематически более или менее полным осуществлением той цели, которую всегда преследовал американский философский дух. Правда, философским представителем Америки обычно почитается ныне Уильям Джемс. И даже сам Ройс высказывает это мнение, провозглашая Джемса вожаком современной философской эпохи и ставя его в один ряд со столпами американской философской мысли, с Эдвардсом и упомянутым Эмерсоном22. Однако такое суждение о Джемсе совершенно неправильно и нисколько не соответствует действительности. Ройс высказывает эго под влиянием двух обстоятельств: обаяния философической личности Джемса, у которого он сам учился философии и другом которого был потом не один десяток лет, и той необычайной внешней популярности, которую получило имя Джемса за последнее время. Но популярным имя Джемса стало за «популярность», а не за глубину и оригинальность. Как гносеолог, Джемс в значительной степени – простой сколок с англо-французского сенсуализма; как метафизик, он сам себя рекомендует учеником Бергсона23. Наконец, как представитель определенного философского течения, он неопределенен, неясен, противоречив, голословен24. Единственно ценным или более или менее оригинальным моментом в его философствовании является лишь мысль о плюрализме сущего, т. е. стремление демократически понимать мир. Однако же и эта мысль с одной стороны имеет в Америке более ясных, обстоятельных, принципиально резких выразителей25, а с другой – принадлежит к той самой исконной американской концепции, которая осознала себя впервые в мистическом идеализме Эмерсона, систематическое же завершение нашла ныне в абсолютном идеализме Ройса. Третья эпоха американской философии по существу своему запечатлена, таким образом, не именем Джемса, а именем Ройса. Джемс не внешне и популярно, а внутренне и систематически – один из второстепенных персонажей этой эпохи.

Перу Ройса принадлежит немало обширных и малых философских произведений26. Он несколько раз излагал систематически свою точку зрения на сущее, всякий раз углубляя и расширяя свое трактование. Систематичное и самостоятельнее всего она развита в замечательном сочинении его: The World and the Individual.

Правда, и здесь не дано системы философии в немецком смысле этого слова. Все произведения Ройса, в том числе и только что упомянутое, устремлены не к энциклопедическому построению философских наук, а к религиозной проблеме, которая у него стоит в центре философии и решение которой естественным образом венчает философскую концепцию. Но если им и не изложена еще «система философии», то «философская система» им развита уже достаточно подробно, расчлененно и систематически. Данный очерк послужит тому наглядным доказательством, представив ее в ее естественном течении и порядке.

Познание

1. Философская мысль есть прежде всего сомнение и критика. «Мы наделены в жизни верой и нуждаемся в оценке этой веры чрез посредство размышления. Мы чувствуем себя в мире, наделенном законами и смыслом. Но то, почему мы переживаем это интимное чувство реальности и ценности, это – предмет критики. Такая критика жизни, разработанная, законченная, есть философия»27. Философ, стало быть, «размышляет, не проповедует; он критикует, а не создает»28. «Он ничего не изобретает, он только признает. Пророки создают идеалы: он их критически интерпретирует»29. «Тот не философ в действительности, кто сначала не сомневался глубоко в правоте своей системы»30, кто не подвергал коренной критике своего собственного миропонимания.

«Критицизм же означает самосознание»31, самопознание или отчет себе в своих познавательных силах, правополномочиях и наличных владениях. Подлинная философская мысль начинается, значит, гносеологическим анализом, для которого сначала ничто не должно быть абсолютной догмой и любую мысль должно быть позволено поставить под вопрос. И такое начало заповедано ей по отношение к любой, даже самой возвышенной и священной проблеме. И «наша религиозная философия должна начинаться с проблемы всякой теоретической философии: чем может быть наше познание этого мира и на чем оно может основываться?»32. Ибо для того, чтобы порешить вопрос о сущности Бога, нужно выработать уже основные понятия онтологии; для этого же будет необходимо произвести анализ познания, начинающийся неизбежно критикой и сомнением.

Два вопроса стоят в центре правомерного гносеологического анализа: что такое идея и как она может быть связана с реальностью? На самом деле! Ведь вы знаете наш мир в действительности как систему идей, трактующих вещи, причем временами Вы находите, что система эта нам предписывается опытом. Даже материю вы знаете просто как массу связанных идей, которую вы не можете не иметь. Пространство и время, как вы мыслите их себе, суть несомненно наши идеи. Но что же в таком случае может быть естественнее утверждения, что внешний нам реальный мир должен быть сам по себе тоже системой чьих-либо идей? Если это так, то вы в состоянии понять, что означает собой его существование. Если же это не так, то в виду того, что все то, что вы можете знать об этом мире, идеально, реальный мир должен оставаться совершенно непознаваемым, должен быть круглым X. Я в состоянии понимать душу, так как я сам есмь дух. Существование же, лишенное каких бы то ни было духовных атрибутов, погружено для меня в совершеннейшую тьму»33. «Если я в силах познать какую-либо истину, то лишь постольку, поскольку она является по существу своему духовной истиной, есть идеал воли… Только идеи доступны познанию»34. Но в таком случае и естественно и необходимо, чтобы философская мысль, приступая к анализу познания и укрепление своего фундамента, исходила из вопроса об идее, а не из вопроса о факте или непосредственно воспринимаемом внешнем бытии, чтобы не в этом последнем, а именно в идее видела она свой опорный пункт и даже в известном смысле свой надежнейший критерий. Факт сам по себе, во-первых, слеп и смутен; исходить из него будет данью догматизму и наивной вере, будет забвением и критических задач философии, и всех тех противоречий, в которых тотчас же запутывается всякий, кто в своем мышлении берет его за исходный пункт. Во-вторых же, всякий факт есть не более, чем только и просто факт, ибо всякий факт бессознательно предполагает идею, более того, – насыщен идеями, конститутивно определен ими. Критически сознательно относиться к факту будет значить смотреть на него с точки зрения его идеальной основы; и, как критическая метода, философское мышление неизбежно должно, стало быть, избрать своим базисом идею35.

2. Итак, что же такое идея? Каждая идея есть столько же интеллектуальный процесс, сколько и волевой. Она может хорошо или плохо представить нечто от нее отличное, хорошо или плохо ему соответствовать, но она должна во всяком случае более или менее ясным образом выявлять свою собственную наличную цель36. «Эта цель, насколько она входит налично и сознательно в содержание и форму сложного состояния, именуемого идеей, представляет собою то, что я буду в дальнейшем называть внутренним смыслом (Internal Meaning) идеи»37. То же, что представляется ею через посредство этого внутреннего смысла, как нечто отличное от нее, является в таком случае смыслом внешним (External Meaning), в своем роде трансцендентным ей38. Непосредственно ясно, что заключаемая ею цель, «этот внутренний смысл данного акта, есть conditio sine qua non для ясного внешнего смысла»39. Этот последний связывается с идеей и достигается ею только через посредство ее внутренней цели, и потому только в терминах этой последней может быть ей понятен. «Идея сказывается в выборе. Она ищет своего собственного выражения»40.

Что же такое то, чего ищет идея, что такое тот объект, на который она направляется? Идея имеет своим объектом такой «объект, который в конечном счете зависит от того, что идея избирает в качестве своего объекта»41. «Когда я имею идею о мире, эта моя идея есть воление, а мир моей идеи есть просто сама же моя идея, только получившая определенность»42. «Стремясь к своему объекту, любая идея не ищет абсолютно ничего другого, кроме своего собственного раскрытия и полного, в конце концов, определения как данной сознательной цели, осуществляемой единственно лишь данным путем. Полное содержание присущей идее цели является единственным объектом, который идея может вообще иметь в виду. Только это и только это есть то Другое, что ищется»43. Значит, «каков бы то ни был объект, он является объектом для данной идеи только потому, что идея эта хочет, чтобы он был таков»44. «Отсюда следует, что последней определенной формой объекта каждой конечной идеи является та форма, которую стремится принять сама идея, как только она становится совершенно определенной идеей, – идеей или волей, заполненной совершенно адекватным ей эмпирическим содержанием»45. Идея стремится, значит, к индивидуализации своего содержания и самовыражении в индивидуальных суждениях. «Простая общность всегда означает собою практическую недостаточность»46и по отношению к объекту идеи является простым ограничением или отрицанием целого ряда возможностей, с косвенною целью тем установить общие границы объекта, не определяя при этом его подлинно индивидуальной природы47. В равной мере и простая объективность всегда означает собою некоторую искомую цель идеи, необходимость индивидуализировать общее, придать большую определенность неопределенному; и только. Никакого предмета, трансцендентного в собственном смысле слова, идея иметь не может. «Кантовская вещь в себе просто-напросто не может быть допущена. Само понятие такой вещи бессмысленно. Утверждение ее противоречиво»48, ибо «то, что я определенно признаю чем-то непознаваемым, должно обладать настолько познаваемой природой, чтобы я мог убедить себя в том, что оно непознаваемо… Незнание, если только это определенное незнание, несомненно представляет собою частичное познание»49. Всякая трансцендентная вещь, поскольку она полагается как трансцендентная, полагается таковою в познании и, стало быть, определяется в этом своем достоинстве идеей. Следовательно, «непознаваемое это – наш старый друг абракадабра, слово, лишенное смысла и никогда не могущее его получить по самому положению»50.

Как же связывается идея с реальностью? Что такое и как возможна истина? What is truth?51Согласно приведенному только что описанию идеи и ее объекта, ее связь с реальностью не может ни в коем случае быть причинною связью, причем идея порождалась бы трансцендентным ей предметом, а есть связь внутреннего смысла идеи с ее внешним смыслом; истину же составляет тоже не соответствие идеи ее трансцендентному объекту, а взаимосоответственность двух ее смыслов; адекватность их взаимной связи52. Однако этим вовсе не выясняется еще один очень существенный пункт. А именно: внешний смысл тоже ведь в известном смысле трансцендентен внутреннему, ибо он знаменует собою нечто «другое», стать чем стремится идея, но что она присвояет себе не как таковое, не всецело, а лишь как цель, лишь как внутренний смысл. Эту трудность лучше всего будет формулировать в виде следующей антиномии: с одной стороны, «по-видимому, в объекте идеи, поскольку он является объектом именно этой идеи, нет никакой существенной черты, которая не была предопределена уже целью, внутренним смыслом, сознательным намерением самой идеи53; с другой же стороны, конечная идея не предопределяет с точностью в своем объекте той черты, которая, будучи налична в его объекте, сообщает идее желанную истинность»54. И лучшим доказательством тому служит возможность заблуждения55. Как же быть в таком случае? – После всего сказанного, ответ на этот вопрос очень прост: «Идея ищет своего собственного выражения, судить о ней и ценить ее можно только по тому, что заключается в ее собственном намерении»56. «Каждая конечная идея должна быть ценима с точки зрения своей собственной специфической цели. Идеи подобны орудиям. Он существуют для некоторой цели. И они истинны подобно тому, как орудия хороши, именно в силу своего соответствия этой цели»57. Другими словами, «идея истинна, если обладает такого рода соответствием своему объекту, каковым сама же стремится обладать»58; «не простое, а предусмотренное согласие составляет истину»59. «Чисто внешнего критерия истины не существует»60; «идея сама определяет в этом отношении свой собственный смысл»61. Искомый объект есть просто точное самоопределение этой идеи до своего единственного и недвусмысленного выражения, есть самопополнение ее до своего целостного выявления. «Такое пополнение представляется для нас чем-то другим только потому, что наши идеи, в их мгновенной отрывочной наличности, открываются нам как общие идеи, т. е. как идеи, наделенные лишь относительным осуществлением и лишенные осуществления всецелого»62. «Ну, а такое финальное осуществление и является конечным, а вместе и единственно подлинным объектом, которого каждая наличная идея ищет как чего-то по отношению к себе другого»63. «Но в таком случае ведь тезис и антитезис нашей антиномии получает подлинное примирение. Ибо объект тут являет собою нечто подлинно другое, и в то же время он является объектом лишь как содержание данной идеи»64. «Если такого тождества во внутренней структуре между идеей и объектом, какого требует специальная цель, содержащаяся в данной идей, не имеется, идея ошибочна»65. «Ошибка есть несовершенная мысль, которая открывается более высокой мысли, заключающей в себе и ее и ею замысленный объект, как мысль, погрешившая против той цели, которую она более или менее явственно имела и которая всецело осуществляется этой более высокой мыслью»66.

Всякая идея, таким образом, указывает за свои пределы; но, поступая так, она только проявляет свою собственную природу, ибо такое указание есть, с одной стороны, – со стороны полагаемого объекта, – фактическое осуществление составляющей ее воли, а с другой стороны, – со стороны субъективной, т. е. со стороны самой воли, – утверждение ее в ее подлинной сущности, в ее неограниченном и данным объективным осуществлением совсем неисчерпанном волении. И это – общая характерная черта всех обнаружений сознания. Всякий сознательный акт, всякий сознательный миг указывает за свои пределы, ибо, как таковой, он отнюдь не исчерпывает всей сознательности сознания. В этом акте или миге сознание не осознает себя, как сознание, но с тем, будучи сознанием, оно и тут, все же, требует такого осознания, предполагает все – целое – сознание. «Я, сомневающееся или утверждающее или даже чувствующее все свое неведение относительно какого-нибудь объекта, по тому самому есть уже некоторое мнение (meaning) этого объекта, некоторое устремление (aiming) на него, и по своей сущности, стало быть, тождественно с тем я, для которого этот предмет представляется в свете совершенно и сознательно познанной истины»67. Отсюда ясно, что «я конечного сознания не является целым и подлинным я. Истинное я включает в себя мир объектов целиком»68. «Это – то я, которое познает в единстве всю истину. И такое я – не гипотеза. Оно представляет собою актуальную предпосылку самых глубоких сомнений наших»69. Это – «такое я, которое органически рефлексивно, сознательно заключает в себе всех я, а, стало быть, и всю истину. Я назвал его Логосом, проблемо-решителем, всезнателен»70.

3. Какова же логическая структура нашего опытного познания? Каковы те основные категориальные черты, которые конституируют и характеризуют собою человеческий образ? Каковы логические основания нашего научного представления о мире? – «Всякое познание есть познание опытного материала»71, фактов. «Наш наличный опыт является нашим единственным руководителем; но, руководя нами, он всегда указывает за свои собственные пределы»72. «На обязанности того, что дано нам, как наличный факт, лежит указывать на то за своими пределами, что не налично»73. «В таком случае факт является одновременно и тем, что моя настоящая воля содержит и предполагает, и тем, что поэтому самому представляется в некотором отношении другим по сравнению с тем, что я в данный момент произвожу, совершаю или чего достигаю»74. Другими словами, – «факты, как реальная наличность, суть воплощения моей цели, но не в той ее форме, в какой она сказывается в данный момент, а в той ее форме, в какой она должна быть рассматриваема»75. «Факт есть для меня всегда то, что я должен признать, как нечто определяющее или ограничивающее собою то, что я в данном случае сознательно делаю или чего достигаю»76. «Полное выражение моей воли, определяемое долгом, имеет… свое коррелятивное воплощение в реальном. Это воплощение составляет мой мир признанных фактов»77. Отсюда ясно, что наше опытное познание, прежде всего, на всем своем протяжении определяется категорией познавательного долга: «Первый определяющий принцип, именно долг, требует от нас ежеминутно познавать, как нечто реальное, некоторые отдельные факты, которые, будучи воспринимаемы как нечто такое, что ограничивает, стесняет и таким образом определяет наши акты, благодаря этому самому воспринимаются как то, что позволяет нам в данный именно момент выполнить нашу волю лучше, чем если бы мы не познавали этих фактов»78.

Этот высший принцип долга категориально проявляется в сфере познания прежде всего в установлении подобий и различий, т. е. в классифицировании предметов, без чего нет и не может существовать ни один познавательный акт. Действительно, подобия и различия «суть объекты нашего заинтересованного внимания»79. «Мир фактов не просто дан нам в подобиях или различиях, а ежеминутно рассматривается, как нечто, наделенное ими, соответственно нашему вниманию к ним в данный момент»80. «Наш собственный интерес очевиднейшим образом содействует определению того, что за классы содержатся в познаваемом нами мире фактов»81. Наиболее основной и непосредственной классификацией в сфере познания является, следовательно, деление фактов на действительно «наличные» и всю массу остальных только «подразумеваемых»82. Что касается до этих последних, то «мы заведомо знаем их все сразу, но знаем их при этом отвлеченно, воспринимая их реальность как реальность остальной части мира», находящейся за пределами тех немногих вещей, которые мы познаем в данный момент подробно»83. «Наша конечность подразумевает, стало быть, действенное невнимание»84, факты же, «познаваемые нами как реальные, суть для нас в каждый миг сознания объекты возможного внимания»85. А это значит, что познаваемые нами факты таковы, «что каждая пара их познается чрез посредство какого-либо возможного акта различения и сравнения»86, что такой акт можно всегда повторить, так как сфера «подразумеваемых» фактов неограничена, и что рабочим постулатом нашего дознания вещей является в первую голову положение: «между любыми двумя фактами можно найти различные серии посредствующих звеньев»87, как то наглядно иллюстрируется примером пространственных разграничений88. Этим полагается начало для ряда различий, процессу познавательного различения и внимания сообщается определенное «логическое» направление, а в сами факты вводится момент логической связи и взаимозависимости89. «Мир, рассматриваемый таким образом, будет состоять для нас из всевозможных таких взаимопереплетающихся рядов и составлять единую систему»90. Очевидно, что все промежуточные факты должны при этом иметь нечто общее, а именно то, что общего имеют сами исходные факты, между которыми они продвигаются. Это общее «остается неизменным на протяжении относящихся к делу рядов видоизменения»91. Оно составляет «инвариантный характер данной системы видоизменений». А это и суть законы92.

4. Получающаяся таким образом картина мира представляет реальное в терминах описания, т. е. формально и отвлеченно93. Она отнюдь не передает подлинной сущности реальных предметов, так как берет их в их теоретической ограниченности и неопределенности, т. е. с точки зрения независимого «внешнего смысла», а не в их полной волевой определенности, т. е. не с точки зрения всецелого воплощения во «внешнем смысле» целевого «внутреннего смысла», как того требует установленное выше понятие познания. Следовательно, такое описательное представление мира не может быть признано единственным возможным и истинным94. В нем говорит не столько стремление адекватно передать подлинную природу существующего, сколько необходимость наиболее удобно и экономно примениться к нему и выработать такое представление о нем, которое бы оказывало больше всего помощи в этом направлении95. «Наша наука представляет собою своего рода теоретическое распространение нашего промышленного искусства… Понятия, употребляемые в дело любой эмпирической наукой, суть идеальные орудия или своего рода механические изобретения. Пользуясь ими, мы воздействуем на данности нашего общего опыта до тех пор, пока эти данности не подчиняются целям нашего предсказания и описания»96. «И промышленное искусство и наука даны нам нашим интересом к социальной организации»97.

Все это, а равно и очерченная выше общая природа познавательного акта, указывает на практический, прагматический смысл познания: «мысль есть действие»98. И постольку безусловно прав современный прагматизм, подчеркивая настойчиво инструментальную сторону познания и науки, т. е. полную относительность «мира описания»99. Но он совершенно не прав, утверждая на этом основании полную относительность наших мыслей вообще. Мысль безусловно относительна в своей теоретическом и абстрактном противостоянии фактам: но она столь же безусловно абсолютна в своей определяющей это противостояние волевой, целесообразной направленности. Не подлежит сомнению, «что всякая истина является относительным выражением нашей воли, но воля с необходимостью определяет при этом для себя такие формы действия, которые объективно значимы и абсолютны именно потому, что стараться отменить их будет тоже действием, действием, протекающим согласно этим самым формам. Такие формы суть категории одновременно и нашей мысли и нашего действия»100. «Существуют такие истины, которые мы познаем не из того, что какая-либо гипотеза оказывается подходящей в каком-либо отдельном случае, а потому, что имеются такие модусы деятельности, такие законы рациональной воли, которые снова полагаются и оправдываются в своей истинности как раз тем, что мы стараемся предположить несуществование этих модусов и незначимость этих законов»101. «Например, абсолютной истиной является положение, что существует определенное различие между утверждением и отрицанием данного положения, а также между осуществлением и неосуществлением данного поступка»102. Равным образом «доказательством того, что существуют абсолютно истинные положения, служит наличность науки чистой математики»103. Отсюда ясно, что вполне возможен и законен вопрос о том, какие «логические сущности» необходимы, и каковы их необходимые законы? Какие объекты должен содержать в себе мир логика? Какие системы порядка должен логик счесть не за случайные и произвольные, а за относящиеся к самой природе нашей рациональной деятельности?104«На этот вопрос отвечает чистая логика, «теория чистых форм мышления»105, «наука об общем порядке, учение о формах любой упорядоченной области реальных или идеальных объектов»106. – «Если это – реалятивизм, то это – реалятивизм системы вечных отношений»107. Если это и прагматизм, то прагматизм абсолютный108. Релятивизм же простой и скептический, как и всякое вообще сомнение, уничтожается сам собою, ибо, сомневаясь, претендует на безусловную истинность самого сомнения как познавательного акта109.

Бытие

1. Развитие философской мысли обнаруживает в общем четыре следующих главных представления о бытии: реалистическое, мистическое, критическое и конструктивное или синтетически-идеалистическое110. «Реалист по существу своему дуалист»111. Он утверждает, что «голое познание какого-нибудь бытия кем-либо, кто не есть само это познаваемое бытие», не вносит никаких различий «в это познаваемое бытие»112, и что бытие независимо от познания и запредельно ему в этом смысле. Значит, познание («идея») и бытие (объекты) противостоят друг другу как отдельные сущности, между которыми нельзя перекинуть моста, и связь которых друг с другом непостижима и внутренне противоречива. Но в таком случае внутренне противоречива и сама реалистическая теория, так как ведь и она говорит о бытии, т. е. о том, что ей запредельно и недоступно113. Мистик, наоборот, крайний монист. Он отрицает множественность как человеческую иллюзию; в раздельности познающего от бытия он видит несовершенство человека и требует полного теоретического самоуничтожения пред абсолютным, полного погружения в его непосредственную наличность. Этим, однако, он пресекает для себя всякую возможность говорить «об» абсолютном и быть познавателем. «Точно так же, как мы рассчитываемся с реалистом, устанавливая, что его идеи, в конце концов, так же реальны, как его предполагаемые независимые объекты, в случае с мистиком мы кончаем указанием на то, что его абсолютное, в его отвлеченности, является совершенно столько же и совершенно в том же самом смысле слова ничем, как ничем является, согласно мистической гипотезе, собственное сознание мистика»114.

Критическое представление о бытии видит реальность в значимости или истинности. Бытием является тут «то, что в познании сообщает идеям их значение», «то, чему идеи должны соответствовать», «то, существенной ролью чего по отношению к идеям является роль образца»115. Бытие становится и является наличным для этого представления в самом познании и в тесной связи с познавательным актом. Этим отменяются обе крайности реализма и мистицизма и отпадают их разъедающие противоречия. Однако же и такой формулировкой бытия не все разрешается и уясняется. «Значимость в том виде, как она является тут, представляет собою двусмысленный термин. Относясь к идеям, нами непосредственно подтверждающимся, она имеет в виду то, что они находят себе конкретное выражение в том опыте, которым мы их подтверждаем. Относясь к царству значимой истины во всем его целом, к миру природы, поскольку она еще не подвергнута нами наблюдению, или к миру еще неналичных для нас математических истин, она подразумевает этим, что царство это обладает как-нибудь таким характером, которого мы не должны подтверждать и который никогда не может быть исчерпывающе представлен в нашем человеческом опыте»116. Что же? Имеется, что ли, два различных сорта бытия, – оба значимые, но при этом одно индивидуальное, другое универсальное, одно эмпирическое, другое только идеальное, одно наличное, другое лишь возможное, одно конкретное, другое чисто формальное?117Но не должен ли мир, по самой сущности своего существования, быть реален в одном общем смысле, жить одной конкретной жизнью?118«И что такое простая возможность до опытного подтверждения? Может быть, она являет собою только один внутренний смысл?

Но в чем же тогда ее истина? Или она знаменует собою лишь внешний смысл? Но что же такое тогда ее бытие?»119. На этот вопрос критическое представление о бытии не отвечает определенным образом и потому должно быть признано недостаточным.

2. Четвертое конструктивно-идеалистическое понятие бытия всем корпусом своим опирается на вышеизложенный анализ познания. «То, что существует, или то, что реально, есть, как таковое, совершенное воплощение в идеальной форме и финальном осуществлении внутреннего смысла конечных идей»120. Сущность реального в том, чтобы быть индивидуальным или же сделать невозможным что-либо другое, в точности такое же»121; «Истинное бытие есть, по сущности своей, целый индивидуальный факт»122. Отсюда ясно, что в своем целом мир бытия есть мир индивидуально выраженного смысла, индивидуальная жизнь, состоящая из индивидуальных воплощений воль, представляемых всеми конечными идеями… Это – индивидуальная жизнь, взятая как целое, totum simul… Эта жизнь есть в одно и то же время и система фактов и осуществление всяческой цели, какую бы фрагментарно уже ни заключала в себе любая конечная идея, поскольку она истинна по отношению к своему смыслу. Эта жизнь есть совершенная воля, а равно и совершенный опыт, соответствующие воле и опыту любой конечной идеи»123. Словом, бытие есть «высшее осуществление категории индивидуальности, индивидуальное индивидуального»124.

Давая такой ответ на основной ответ онтологии, конструктивный идеализм в сущности объединяет в себе и пополняет односторонности трех предыдущих представлений. «То, что есть, играет руководящую роль по отношению к конечным идеям, как то утверждает реализм, составляет одно и то же с истинным смыслом идеи, как того хочет мистицизм, и является значимым, как того требует критический рационализм. То, что есть, являет собою осуществление всей цели подлинной идеи, ищущей такого бытия»125. Однако этим общим ответом далеко не все еще уясняется в понятии бытия. И, прежде всего, что такое то единство и та всеобъемлемость, которыми бытие тут наделяется? Это – единство и всеобъемлемость абсолютного сознания126. «То, что есть, налично постижению единого самостоятельного познавателя, жизнь которого заключает в себе все то, что он знает, смысл которого вполне осуществлен в его фактах, и самосознание которого совершенно»127. Это подтверждается эмпирическим миром на каждом шагу, ибо каждое отдельное явление в нем более или менее тесным образом связано и временно и пространственно и в иных более или менее общих и более или менее специальных отношениях с любым другим явлением. И того же самого требует чисто формальным образом выше развитое понятие познания бытия. «Наш мир, как бы множественны и разнообразны ни были его объекты, обладает тем, что мы можем назвать онтологическим единством, поскольку все типы его бытия, конкретные и абстрактные, сказываются как различные аспекты единого типа бытия»128. Правда, указания эмпирического мира в этом отношении не могут быть признаны окончательными, ибо мир этот есть мир человеческий, ограниченный и, стало быть, неспособный адекватно экземплифицировать единую сущность бытия. Но их вполне достаточно для признания наличности какого-то бытийного единства вообще, которое в мире сем находит себе лишь не адекватный, чисто человеческий отзвук, т. е. для признания наличности единого абсолютного сознания или опыта. «Существует абсолютный опыт, для которого концепция абсолютной реальности, т. е. концепция системы идеальной истины, выполняется теми самыми содержаниями, которые представляются его испытанию. Этот абсолютный опыт связывается с нашим опытом, как органическое целое – со своими собственными фрагментами. Это – такой опыт, для которого выполнено все то, что наисовершеннейшая мысль может счесть за подлинно возможное. В этом заключается определение его как абсолютного»129. Бытие изначала есть «некоторая абсолютная система идей»130. «Истинный мир есть… система мыслей Логоса»131.

3. Далее, не вполне уясненным остается в данном, еще слишком общем ответе также и то, что такое означает собою индивидуальность бытия и в его отдельных моментах, и в его целом. Это – индивидуальность волевого воплощения; индивидуальное «определимо лишь как объект воли»132. Индивидуально то, «что позволяет нашим идеям не искать ничего другого, сверх его наличности»133. «Как индивидуальное, объект воли является объектом исключительного интереса или любви, который не может позволить чему-либо другому занять его место»134. Словом, индивидуальность означает собою определенность и незаменимость. А рост в определенности означает собою всегда рост в исключении различных возможностей, в выборе и фиксации только одной из них135. Таким образом, индивидуальность «обнаруживается в нашей конечной человеческой мысли гораздо более в терминах отборного (selective) исключения, чем в терминах эмпирически наблюдаемого совершенства»136; и это «нисколько не содействует обеднению нашего сознания того, что реально, а, наоборот, обогащает его, ибо как раз путем исключения пустых возможностей оказываемся мы в состоянии одновременно и определить сознательно цель, и получить ее осуществление в определенном направлении»137. Индивидуальное «не есть ни только воля, ни только содержание жизни, а жизнь, взятая в ее отношении к тому, что, как индивидуированное, являет собою исключительный интерес, составляющий его характерную индивидуальную волю»138. И то же самое нужно сказать об абсолютном индивидуальном или «индивидуальном индивидуального»: «мир, как целое, есть… индивидуальный факт не просто благодаря полноте содержания абсолютного опыта, а в силу определенности отбора того объекта, которому должно быть позволено осуществить финальный смысл»139. «Мир образует целое, потому дело обстоит так, как будто бы абсолютное сказало… что для того, чтобы абсолютная система идей была осуществлена в этом мире, «не должно существовать помимо этого мира никакого другого», т. е. никакого иного случая осуществления; и поэтому иные абстрактно возможные осуществления в сущности остаются невозможными»140. Итак, «этот мир выражает божественное или абсолютное познание благодаря тому единству сознания, в котором являются связанными все его факты, а также благодаря той универсальности смысла, которая объемлет все разнообразие идеи таким образом, что каждая конечная идея, поскольку только она относится к чему-то другому или наделена внешней отнесенностью, является общею, между тем как целостное выражение этих идей единственно и индивидуально… С другой же стороны, этот мир выражает волю и выражает ее при этом не в том смысле, как если б божественная воля была внешней силой, причинно создающей мир, а – постольку, поскольку единство целого является телеологическим единством, к которому идеи стремятся; или же – постольку, поскольку мир достигает целостности и для своей полноты не нуждается ни в чем за своими пределами; и, наконец, – постольку, поскольку эта целостность и единственность мира есть выражение идеального отбора»141.

В терминах этого телеологического или селективного смысла индивидуальности бытия становится также ясным то, в каком отношении друг с другом находятся конечное индивидуальное и божественное «индивидуальное индивидуального». «Если целый мир является одновременно совершенным выражением плана, а также и единственным его выражением, то каждый факт в нем поскольку, поскольку мы отличаем этот факт от других фактов и рассматриваем его внутренний смысл, тоже является неизбежным образом единственным, разделяя таким образом единственность целого»142; «если целый мир являет собою, как целое, единственное выражение божественной цели, то отсюда следует, что всякая конечная цель именно постольку, поскольку она налична, являет собою частичное выражение и достижение божественной воли, и что, стало быть, каждое конечное осуществление цели постольку именно, поскольку мы – конечные существа – находим его, являет собою частичное осуществление божественного смысла»143. «Множественность мира есть внутренняя, но не менее обильная и генуинная множественность целей и их осуществлений, наличная в единстве единого божественного сознания»144. «Самосознание каждой конечной индивидуальности есть часть божественного самосознания. Единая воля абсолютного есть такое единое, которое по органическому существу своему состоит из многого»145. «Абсолютное единство есть единство множества взаимно связующихся и проникающих друг друга сознательных функций, которые, контрастируя друг с другом, существенно объединяются и осуществляются – каждая в другой и чрез посредство другой, так что в силу этого контраста их можно назвать сознательными самостями, каждая из коих дает себе отчет в том, что другие самости, ее божественные сотоварищи, в сущности своей осуществлены и вполне выражены. Так и только так может абсолютное сознавать самого себя»146.

4. Однако простой ссылки на самосознание, самоцель и самоволение мало для полного уяснения конечного и целого. Ибо, ведь и относительно самосознания должен быть поставлен основной и труднейший онтологический вопрос о том, как единое может быть множественно, а множественное едино? Ответом на это служит утверждение, что сознание представляет собою до бесконечности возвратную и в каждый отдельный миг себе самой самопредставительствующую систему бесконечно разнообразных и до бесконечности множащихся актов. Это прекрасно иллюстрируется хотя бы нашим мышлением. «Ибо единый план представления какой-нибудь моей – рефлективной или непосредственной мысли – рефлективной мыслью в форме: это одна из моих мыслей – подразумевает, что около любой моей начальной мысли, скажем мысли: сегодня вторник, идеально накопляется бесконечная система мыслей N, в которой эта мысль: сегодня вторник – может быть сделана первым членом. Эти мысли могут следовать друг за другом во времени. Но логически все они определяются разом одною целью рефлексии. Система состоит из первичной мысли и, затем, из ряда рефлективных мыслей в форме: это одна из моих мыслей; да и эта последняя рефлексия есть одна из моих мыслей; и эта дальнейшая рефлексия есть одна из моих мыслей, и так без конца. Однако система познается как бесконечная не счетом ее членов до тех пор, пока мы не прекратим его от усталости, а благодаря некоторому универсальному плану, согласно которому каждый из составляющих его членов должен сопровождаться соответствующей рефлективной мыслью, в свою очередь долженствующей принадлежать к системе. Ну, а этим уже N определяется как бесконечное раньше, чем мы вообще станем считать»147. «Но ведь система N по своему определению есть просто такая система мыслей, которая, будучи дана сразу, выражает полное самосознание, – что касается до акта мысли, утверждающего, что сегодня вторник. Если я действительно буду мыслить не только эту мысль, но и все то, что непосредственно содержится в том простом факте, что я мыслю эту мысль, я буду иметь перед собою сразу в наличности целую систему N, как упорядоченную систему мыслей. Точно также целый определенный мир мыслей, будучи наличен сразу, будет представлять собою некоторую самость, с исчерпывающей рефлексией содержащую тот факт, что все эти мысли суть ее собственные мысли»148. Не менее блестящей иллюстрацией того же самого в своей бесконечности определенного самопредставительства является система чисел. «Тут ведь интеллект “своим собственным движением”, “сам собою” определяет то, что нигде вообще не дано в нашем временном опыте, ни в сфере чувственной, ни в сфере мысленной, а именно самопредставительствующую себе систему объектов, параллельную по своей структуре тому, чем будет мир мыслей, если он будет знаменовать собою мир вполне самостоятельной мысли, каждый из актов которой является ее же собственным интеллектуальным объектом»149.

Согласно всему выше и только что сказанному, совершенно ясно, что «реальность есть подобная самопредставительствующая и бесконечная система. И в этом именно заключается основание для подлинного объединения внутри нее единого и множественного. Ибо единая цель самопредставительства требует бесконечной множественности своего выражения, тогда как, с другой стороны, множественность несводима к единству иначе, как через процесс, содержащий в себе самопредставительство»150. «Бесконечный мир определен, так как он осуществляет собою в точности определимую цель тем единственным способом, который не позволяет ничему другому занять его место в качестве воплощения абсолютной воли. И единое примиряется при этом с множественным в том смысле, что абсолютная самость, именно как самость вообще, выражается в бесконечной серии индивидуальных актов, являясь, таким образом, explicite индивидуальным целым индивидуальных элементов»151.

Космос и Человек

1. Как было уже упомянуто, «мир описания» дает только отвлеченную, неадекватную картину существующего, ибо он совсем не отвечает основному устремлению познания к индивидуальности и познавательно возникает лишь из побуждения экономически-прагматического характера. Только что развитое представление о бытии служит новым и притом окончательным подтверждением такого приговора. Действительно, «мир описания» характеризуется повторным процессом интерполяции между двумя различными моментами третьего момента, неспособным объяснить наличность дискретной и более уже не делимой индивидуальности; между тем как бытие по своему существу есть повторный процесс самопредставительства или самосознания вполне уясняющей и обосновывающих наличность неделимых дискретностей152. Далее, «мир описания» есть «мир каждого»153, «любая избираемая мною точка зрения приводит меня к тому же самому идеальному результату, если только я продолжаю этот процесс описания»; между тем как истина имеет всегда чисто индивидуальную форму и открывается только индивидууму в его высшем индивидуальном воплощении. Наконец, «мир описания» есть мир, внутренне объединяющийся отвлеченной схемой закономерной «инвариантности», тогда как бытие объединяется телеологическим единством: в нем «истинной множественностью является множественность индивидуальных самостей, вообще в их совокупности составляющих индивидуальное индивидуального, абсолютное»154. «Для своего полного выражения наша наличная воля требует не только содержаний или фактов, подлежащих различению, а других воль, иных по сравнению с этой нашей наличной и сознательной волей, других целей, чем те, которые занимают нас в пределах данного сознательного мгновения. Наша реакция на предстоящий нам мир может получить рациональный и определенный характер и согласоваться с долгом лишь в том случае, если мы будем познавать не просто другие данности, иные по сравнению с сознательно наличными в данный момент, а другие жизни, самости, иные, чем наша собственная конечная оболочка155. Стало быть, мир описания, будучи взят, как таковой, ни в коем случае не знаменует собою целой истины. Он нуждается в том, чтобы быть истолкованным в терминах мира оценки»156. «Подлинный мир, мир ценностей или оценки, будучи адекватно рассматриваем глазами абсолютного постижения, является миром самостей, образующих в единстве составляемой ими системы единую самость. Этот мир открывается подобному постижению как социальный порядок»157. И это тем более верно, что и сам отвлеченный и схематический «мир описания» определяется, в конце концов, в существе своем ценностно-волевым мотивом и социальными потребностями; и «его происхождение было социальным»158.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.