Социально-экономическое развитие России после 1861 года. Роль общинного землевладения

Социально-экономическое развитие России после 1861 года.

Роль общинного землевладения

Отражая тревогу народнически настроенной интеллигенции перед все более очевидным наступлением капитала, русские корреспонденты Маркса и Энгельса (Даниельсон, Засулич и др.) не раз просили их охарактеризовать пореформенное развитие России, в частности, рассмотреть возможные судьбы общины и ответить на самый острый для народников вопрос – должна ли Россия, как и все другие страны мира, обязательно пройти фазу капитализма[1037].

Хотя по различным причинам Маркс и Энгельс так и не смогли подготовить на эти темы большой специальной работы, над поставленными вопросами они много размышляли, изучая десятки томов статистических изданий, труды видных русских ученых. Об этой напряженной работе свидетельствуют заметки Маркса о подготовке и проведении реформы 1861 года, статьи Энгельса из цикла «Эмигрантская литература» и особенно его брошюра «О социальном вопросе в России», Послесловие к ней и Предисловие к русскому переводу «Манифеста Коммунистической партии»[1038]. Среди эпистолярных документов – письмо Маркса в редакцию журнала «Отечественные записки», ответ (и особенно наброски к нему) на письмо В.И. Засулич, переписка Энгельса с переводчиком «Капитала» Н.Ф. Даниельсоном.

В названных работах сформировалось марксистское понимание особенностей социально-экономического развития России в XIX веке.

Отправным пунктом новой истории России Маркс и Энгельс считали Крымскую войну 1853 – 1856 годов. Война, в которой государство с неразвитыми формами производства потерпело поражение от стран с современными его формами, сделала для России создание крупной промышленности и железных дорог, по их мнению, политической необходимостью. Россия не смогла бы удерживать независимое положение в мире, оставаясь сельскохозяйственной страной. Ей грозило бы, по образному выражению Энгельса, превращение в Индию – то есть колонию, экономически подчиненную Англии[1039]. Но создать крупную промышленность в России можно было только в рамках капитализма[1040].

Предпосылкой этой, по определению Энгельса, «капиталистической революции», призванной сломать натуральное хозяйство и осуществить переход к буржуазному индустриализму, стала реформа 1861 года. Отмена крепостничества означала коренной социальный переворот, который содействовал зарождению пролетариата, росту промышленности и тем самым подготовке условий, при которых могла быть уничтожена капиталистическая эксплуатация трудящихся[1041].

Внимательно изучая экономическую ситуацию в стране, Маркс и Энгельс обратили внимание на черты своеобразия в капиталистическом развитии России, где буржуазные отношения совмещались с пережитками крепостничества, капиталистические формы производства с архаичной общинной формой собственности. По замечанию Энгельса, в стране были представлены «все ступени социального развития, начиная от первобытной общины и кончая современной крупной промышленностью и финансовой верхушкой…»[1042].

Наряду с многоукладностью экономики Маркс и Энгельс отмечали и другие специфические черты запоздалого по сравнению с Западной Европой развития российского капитализма. Среди таких особенностей относительно большая роль государства, осознавшего после Крымской войны, что развитие крупной промышленности стало политической необходимостью, и создавшего для нее при помощи протекционизма тепличную атмосферу[1043]. Благодаря правительственному покровительству, в отличие от ведущих стран Запада, в России возник обратный порядок этапов формирования национального капитализма: строительство железных дорог, заимствование готовых технико-организационных форм капиталистического хозяйства (банковская система, акционерные общества[1044] и т.д.) не венчало, а опережало рост промышленности.

Наконец, особо тяжелые формы эксплуатации народных масс вызывали накопление в стране острейших социальных антагонизмов, которые насильственно сдерживались полицейско-деспотическим строем.

И все же, как бы подводя итоги своим наблюдениям, Энгельс приходил к выводу, что черты своеобразия российского капитализма лежат на общей линии мирового развития: «Но я не вижу, – писал он в 1892 году, – чтобы результаты промышленной революции, совершающейся на наших глазах в России, отличались чем-нибудь от того, что происходит или происходило в Англии, Германии, Америке»[1045].

Наибольшее внимание Маркс и Энгельс уделяли рассмотрению аграрных отношений в России как «самого важного для России социального вопроса»[1046]. Их особенно интересовали проблемы землевладения и землепользования, земельной ренты и положения русского крестьянства. На основании русских источников они выясняли, каким же образом было проведено освобождение крестьян, какую землю они получили, сколько за нее заплатили, каково их фактическое положение по отношению к помещику[1047]. Так называемое освобождение крестьян Маркс рассматривал как «чудовищный обман»[1048] со стороны царского правительства. Неудивительно, что реформу 1861 года сопровождали «общее волнение и бунты среди крестьян»[1049]. Энгельс объяснял, что за образец был принят «прусский» метод отмены крепостничества в ухудшенном для крестьян виде. В итоге при разделе земли помещики получили львиную долю, и притом наиболее плодородной земли[1050]. Крестьянин попал в экономическую зависимость от своего прежнего владельца. Непомерный выкуп в пользу помещика, невыносимое бремя податей в пользу государства приводили крестьян к разорению и голоду[1051]. Переход от натурального хозяйства к денежному привел к появлению в сельской общине большого имущественного неравенства. «Из всего этого ясно, – делал вывод в 1875 году Энгельс, – что общинная собственность в России давно уже пережила время своего расцвета и по всей видимости идет к своему разложению»[1052].

Объясняя, что дальнейшее развитие капитализма в России обрекает на гибель общину, Маркс и Энгельс критически оценивали общинные утопии А.И. Герцена, П.Н. Ткачева и народников 70-х годов.

К сожалению, стена отчужденности встала между Герценом и основоположниками марксизма. Основных произведений Герцена (таких, например, как «Письма об изучении природы») они не знали, остались почти неизвестны им и его антикрепостнические выступления, проникнутые революционным духом, и его гуманистическое мировоззрение в целом.

С недоумением и настороженностью встретили они в начале 50-х годов XIX века статьи Герцена, заявлявшего, что Запад может спасти только русская община, а взятие Константинополя явится началом новой России, началом панславянской демократической и социалистической федерации[1053]. Эти неосторожные пророчества, так же как и более поздние либеральные колебания Герцена, его обращения к Александру II по поводу крестьянской реформы сыграли роковую роль в отношениях Маркса и Энгельса к Герцену, которого они подозревали, так сказать, в демократическом панславизме и недопустимых уступках либеральной оппозиции[1054]. Спустя десять лет, оценивая полемику Герцена и Чернышевского по поводу положения дел в России после реформы 1861 года, Маркс и Энгельс решительно встали на сторону последнего. В сочинениях Н.Г. Чернышевского они нашли более строгую, чем у Герцена, постановку вопроса об общине.

Чернышевский в отличие от Герцена видел в общине не завидное преимущество перед Западом, а результат неблагоприятных условий, запоздания исторического развития России. Вместе с тем, Чернышевский поставил вопрос так, как не ставили его Герцен и другие защитники общины.

Под влиянием передовых народов другие народы, преодолевая отжившие формы общественного устройства, могут, полагал он, в своем развитии «подниматься с низшей степени прямо на высшую, минуя средние логические моменты»[1055]. Условиями развития и усовершенствования общины, по Чернышевскому, была организация общественного производства и помощь техническими средствами, имеющимися на Западе, так как помимо духа коллективизма и товарищеской ассоциации он считал необходимым использование в сельскохозяйственном производстве усовершенствованных орудий и машин[1056].

По справедливому наблюдению Энгельса, Чернышевский не был свободен от веры в «чудодейственную силу крестьянской общины»[1057] и потому был утопистом. Однако выдвинутая им гипотеза о возможности страны с еще неразвитыми буржуазными отношениями перейти от феодализма к социализму, минуя капитализм, подкреплялась достаточно убедительными социально-экономическими аргументами.

Маркс внимательно изучал изданный в Женеве в 1872 году сборник статей Чернышевского об общинном владении землей. Он отметил сообщение о том, что сохранившиеся в России общинный дух и владение землей способствуют общинному производству работ, что было бы трудно исполнимо на Западе. Отчеркнул Маркс и место, где говорится об условиях организации общественного труда[1058].

Маркс и Энгельс сочли подобную постановку вопроса о «сокращенном пути развития» (т.е. некапиталистическом пути) вполне правомерной и с тех пор с высоким уважением ссылались на Чернышевского, который «в своих замечательных статьях исследовал вопрос – должна ли Россия, как того хотят ее либеральные экономисты, начать с разрушения сельской общины, чтобы перейти к капиталистическому строю, или же, наоборот, она может, не испытав мук этого строя, завладеть всеми его плодами, развивая свои собственные исторические данные»[1059].

Маркс, по свидетельству Г.А. Лопатина, высоко ценил Чернышевского как ученого, называя его единственным оригинальным современным мыслителем, сочинения которого заслуживают изучения[1060]. В послесловии ко второму немецкому изданию первого тома «Капитала» Маркс назвал Чернышевского «великим русским ученым и критиком», мастерски показавшим «банкротство буржуазной политической экономии»[1061].

До знакомства со взглядами Чернышевского Маркс связывал общину прежде всего с историческим прошлым России, указывал на ее поразительное сходство с древнегерманской общиной, подчеркивал патриархальный характер ее управления, видел в общине лишь объект бесцеремонной эксплуатации со стороны государства[1062].

Статьи Чернышевского дали Марксу импульс для углубленного изучения состояния русской общины, натолкнули на выводы о возможностях ее конструктивной роли в социальном преобразовании России. В письме к Даниельсону от 12 декабря 1872 года Маркс сообщал, что он намерен во II томе «Капитала», в отделе о земельной собственности, заняться очень подробно ее русской формой[1063]. С этого времени направлявшийся Марксу из Петербурга поток литературы о русских поземельных отношениях, о сельской общине не ослабевал ни на один год.

Размышляя о судьбах русской общины, Маркс широко изучал труды по истории общинного устройства у других народов (древних германцев, американских индейцев, коренного населения Индии и Алжира). Так, знакомство с исследованиями Маурера, Моргана, Ковалевского и других авторов позволило Марксу выявить исторические корни возникновения земледельческой общины. Он проследил стадии ее развития, увидел в ней не только реликтовый институт первобытного общества, но и несомненные внутренние достоинства: человеческую взаимопомощь, коллективное производство и демократию. Основательное изучение этой литературы и особенно русских статистических источников убеждало его в наличии внутренней противоречивости общины. Взаимодействие в ней общественной и частной собственности, совместного и индивидуального труда обусловливало врожденный дуализм общинного устройства, допускающий, в зависимости от общественных условий, альтернативу – либо побеждает коллективное начало, либо собственническое[1064].

Установление внутренней противоречивости общинного устройства, а также причин, порождающих его неизбежное разложение, явилось научной заслугой Маркса. Исходя из дуализма сельской общины, он вывел две альтернативные, но отнюдь не равные по потенциальным возможностям, линии дальнейшей ее судьбы – абстрактную возможность ее эволюции в более высокую общественную форму или же, реально более вероятную, неизбежность ее гибели.

Теоретическая постановка вопроса о возможности некапиталистического пути развития на основе общинно-коллективистских отношений побудила Маркса внести довольно существенное уточнение во французское издание «Капитала» (1875). Анализируя в первом немецком издании «Капитала» (1867) происхождение капиталистического производства, Маркс сделал вывод, что в классической форме экспроприация земли у сельского населения совершается только в Англии[1065]. Поскольку перед этим заключением речь шла о процессе экспроприации крестьян в различных странах и в различные периоды истории, могло сложиться представление (и оно порой складывалось), что Маркс считал этот процесс неизбежным и общеобязательным для всех стран.

Признание альтернативного пути развития русской общинной собственности, то есть возможности ее сохранения и преобразования в подлинно социалистическую, потребовало уточнения текста о первоначальном капиталистическом накоплении. Во французском издании, вслед за упоминанием экспроприации земледельцев в Англии, была добавлена фраза: «Но все другие страны Западной Европы идут по тому же пути»[1066]. Данной фразой Маркс четко ограничивал историческую неизбежность процесса экспроприации крестьянской земли только Западной Европой. Иными словами, допускалось, что Восточная Европа и Россия могут развиваться другим путем. Вместе с тем, еще в 1872 году, подготовляя второе немецкое издание «Капитала», Маркс снял помещенное в добавлении к первому изданию полемическое замечание в адрес Герцена, который в общине видел средство к возрождению Европы[1067].

Эти поправки, на первый взгляд незначительные, носили принципиальный характер, они не только свидетельствовали об изменении отношения Маркса к судьбам русской общины, но и являлись серьезной заявкой на дальнейшее исследование совершенно новой проблемы, иного типа общественного процесса по сравнению с тем, который был всесторонне рассмотрен им в «Капитале». Маркс признавал исторически оправданной попытку русских народников «найти для своего отечества путь развития, отличный от того, которым шла и идет Западная Европа»[1068]. Вместе с тем, как добросовестный исследователь, он не считал себя вправе распространять выводы «Капитала», полученные при изучении центра мирового капитализма, на его периферию, какой являлась в то время Россия. Более того, он решительно возражал против утверждения известного идеолога народничества Н.К. Михайловского о том, что будто бы из текста «Капитала» следует, что все народы роковым образом обречены пройти путь Западной Европы, каковы бы ни были исторические условия, в которых они находятся[1069]. Маркс не соглашался с такой фаталистической интерпретацией своего труда и напоминал, что его анализ происхождения капитализма ограничен странами Западной Европы[1070].

В письме в редакцию русского демократического журнала «Отечественные записки» (1878)[1071] он предостерегал от попыток рассмотрения хотя бы «поразительно аналогичных» общественных явлений вне их конкретной исторической обстановки. Только изучение эволюции этих явлений в отдельности, а затем сопоставление результатов позволяет найти ключ к их пониманию, «но никогда нельзя достичь этого понимания, пользуясь универсальной отмычкой в виде какой-нибудь общей историко-философской теории, наивысшая добродетель которой состоит в ее надысторичности»[1072]. В этом замечании Маркс определил исключительное значение конкретности социального исследования, неприятие как оторванной от реальности теории, так и абсолютизации тех или иных исторических процессов и форм, исключающей возможность различных «отклоняющихся» вариантов общественного развития.

Основываясь на необходимости конкретного анализа российской действительности, Маркс отмечал, что «западный прецедент здесь ровно ничего не доказывает»[1073], и потому в специальном труде собирался исследовать вопрос о своеобразии исторического развития России. В сочетании полукрепостнических и буржуазных форм эксплуатации, обрекавших крестьянство на безземелье и нищету, Маркс увидел не только другую, по сравнению с Англией, форму экспроприации крестьян, не только страдания масс, пауперизацию сельского населения, но также сопровождаемый этими явлениями все более неизбежный процесс формирования крупного капиталистического производства в недрах полуфеодального государства. «Если Россия будет продолжать идти по тому пути, по которому она следовала с 1861 г., – писал он, – то она упустит наилучший случай, который история когда-либо предоставляла какому-либо народу, и испытает все роковые злоключения капиталистического строя»[1074].

Народнические экономисты иногда сообщали Марксу о признаках разложения общинных порядков, о дифференциации крестьянских хозяйств[1075], но освободиться от «мечтательного преувеличения значения общины»[1076] они не могли.

Классового антагонизма внутри крестьянства они не видели, ибо в то время еще мало было сведений об экономике деревни, о выделении в ней двух новых типов населения – сельской буржуазии и сельского пролетариата (батраки, поденщики и т.д.). К тому же фактам разложения общины большого значения не придавалось, их считали тревожными, но случайными явлениями. Все беды общинного владения землей приписывались внешним неблагоприятным условиям, в первую очередь подавляющему общину административному и податному гнету.

В то время как народники склонны были затушевывать факты разложения общины, Маркс в книгах, имевшихся в его библиотеке, отчеркивал как раз те места, где сообщалось о негативных явлениях внутренней жизни деревни – о разделе общинных земель и обращении их в частную собственность, о появлении кулаков и бедняков и т.д.[1077] Пересчитав цифровые данные в статье известного статистика П.П. Семенова, Маркс пришел к заключению, что после 1861 года в деревне появилось 40% бедных и неимущих дворов. Пометка его гласила: «Хорош результат общинного владения землей!»[1078]

На решающую роль внутренних факторов в разложении общины указывал и Энгельс, который увидел возможность появления большого неравенства в благосостоянии отдельных членов общины, в индивидуальной обработке земли. Для Энгельса было очевидно, что «дальнейшее развитие России в буржуазном направлении мало-помалу уничтожило бы и здесь общинную собственность без всякого вмешательства „штыков и кнута“ русского правительства»[1079].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.