§ 56

Всякого писателя нужно излагать с благоприятной для него точки зрения; это и справедливо по отношению к нему, и полезно для нашего поучения. Поэтому я понимаю под Extensio Спинозы материю, а под его Cogitatio — представление вообще[25]; он сам ведь говорит также: substantia extensa et substantia cogitans una eademque est substantia, quae jam sub forma extensionis jam sub forma cogitationis concipitur.

Ибо одинаково правильно и одинаково односторонне сказать: «мир — не что иное, как представление» и «мир — не что иное, как материя»[26]. Оба эти воззрения дополняют друг друга; и понимание их обоюдной относительности и объединенной истинности было, как мне кажется, основным арреrси Спинозы, за которое, однако, он не вышел далеко. Собственно говоря, его утверждение единства духа и материи представляет собою, главным образом, оппозицию против Картезия, согласно которому природа вещей состоит из двух совершенно различных субстанций, именно — из духа и тела; дело Спинозы является здесь, следовательно, скорее отрицательным, простым отклонением заблуждения. Напротив, Спиноза никогда не сказал: substantia cogitata et substantia extensa una eademque est, — следовательно, никогда не утверждал Шеллингова тождества объективного и субъективного, что абсурдно[27]. Хотя материю и нельзя мыслить без познающего субъекта, но и субъект нельзя мыслить без объекта, а пребывающий объект — это материя.

Между тем идеалистическая исходная точка зрения, которую я избрал в своем изложении, всегда имеет преимущество, потому что она из обеих точек зрения наиболее непосредственна: ведь нас самих, как познающее начало, мы всегда сознаем прежде всего, материю же — лишь с помощью познания; поэтому совершенно непосредственно можно доказать, что материя, протяженное — это простая модификация нашего познания, представление; напротив, доказать, что познание является простою модификацией материи, очень трудно, так как доказательство это предполагает такую физиологию, которой до сих пор еще не было осуществлено; наконец, субъект как таковой предполагает лишь объект вообще, а не непременно пребывающий во времени пространственный субстрат, материю. Следовательно, мой исходный пункт взят по существу, а не произвольно. Материя, как протяженное — это представление, она субъективна; определяемая ближе, она — сплошь причинность. Чисто объективное — это вещь в себе. Поэтому материя, как вещь в себе, — воля.

Но после всего этого, с субъектом и объектом, или с extensio et cogitatio, представлением и материей, мы вовсе не приходим еще к сущности и ядру мира, к вещи в себе; ибо, лишь взятые вместе, субъект и объект (отношение которых друг к другу Кант и Спиноза каждый объясняли по-своему) только и порождают явление. Кант подходит здесь очень близко к истине, выделяя вещь в себе из области и субъекта, и объекта и обозначая ее как х. Спиноза же допускает величайшую свою ошибку — тем, что вместо extensio он превращает в modus cogitationis волю, — т.е. причисляет ее к явлению. Впрочем, эту ошибку допустили все философы, и я в этом пункте отделяюсь от всех их.

Лишь воля остается вещью в себе и как таковая исключена из объясненной здесь, касающейся лишь явления, противоположности двух Relativa и Correlata. Можно, пожалуй, когда-нибудь на физиологическом пути, отчетливо понять познание как функцию тела, т.е. материи, приблизительно так, как в настоящее время земной магнетизм выводят из электричества, — но никогда так не объяснишь воли; ибо волю никогда нельзя свести на что-либо другое или объяснить из другого; воля одна только служит необъяснимым далее основанием объяснения всех вещей; она ни из чего не происходит, но все происходит из нее; воля возникает не из повышения функций, не имеет степеней, но одинаковым образом присутствует во всех без различия вещах; иначе не было бы и вещей; и поэтому воля обнаруживается в каждой, самой последней и ничтожнейшей вещи, как необъяснимое начало, и сообщает ей ее сущность.