в) Сон и место

в) Сон и место

Действительно, в чем состоит сон? Спать — значит приостановить психическую и физическую деятельность. Но абстрактному существу, витающему в воздухе, недостает основного условия такого прерывания — места. Зов сна осуществляют, ложась спать. Лечь — как раз и значит ограничить существование местом, позицией.

Место — не безразличное «где-то», но основа, состояние. Конечно, мы обычно воспринимаем свою локализацию как локализацию расположенного где угодно тела. Дело в том,что позитивная свя зь с местом, поддерживаемая нами во сне, замаскирована нашими связями с вещами. И лишь конкретные детерминации места, окружения, привычных исторических привязанностей придают индивидуальный характер месту, ставшему своим — родному городу, родине, миру. Вне своего окружения локализация обычно становится присутствием в абстрактном пространстве, подобно звезде в бесконечности космоса. Сон восстанавливает связь с местом как основой. Ложась спать, забиваясь в угол, мы доверяемся месту — оно становится нашим убежищем, тылом. Весь наш труд бытия состоит тогда в сне. Спать — будто войти в контакт с защитными свойствами места; искать сна — значит как бы наощупь искать такого контакта. Просыпающийся обнаруживает, что скован неподвижностью, как яйцо в скорлупе. Доверие к основе, одновременно служащей убежищем, составляет сон, благодаря которому бытие приостанавливается, не разрушаясь.

Сознание приходит из отдыха, положения, уникальной связи с местом. Положение не добавляется к сознанию как руководимое им действие; сознание приходит в себя исходя из положения, неподвижности. Сознание — это вовлеченность в бытие, состоящая в сохранении невовлеченности сна. У него «есть» база, место. Сознание — единственное необременительное имущество, являющееся состоянием, — бытует здесь. В свою очередь, нахождение сознания здесь — не факт сознания, не мысль, не чувство, не волевой акт, но позиция сознания. Речь идет не о контакте с зш-лей: опереться о землю — больше, чем ощутить контакт, больше, чем познать основу. То, что является здесь «объектом» познания, не противостоит субъекту, но поддерживает его до такой степени, что субъект утверждается в качестве субъекта благодаря своей опоре на основу.

Антитеза позиции — не свобода субъекта, висящего в воздухе, но разрушение субъекта, распад ипостаси. Его предвещает эмоция. Эмоция — это то, что потрясает. Исходя из эмоции-шока, физиологизирующая психология представляла эмоции вообще как потерю равновесия; нам кажется, что в этом отношении, при всей элементарности языка, она постигла истинную природу аффективности более верно, чем феноменологический анализ, несмотря ни на что сохраняющий за ней характер понимания и, следовательно, восприятия (Хайдеггер), говорящий об эмоциональном опыте и объекте, приобретающем новые свойства (Гуссерль, Шелер). Эмоция ставит под сомнение не существование, а субъективность субъекта: она мешает ему собраться, реагировать, быть личностью. То позитивное, что заключено в субъекте, проваливается в никуда. Эмоция — способ удержаться, утратив основу. По сути это — само головокружение, проникнувшее в нее, факт нахождения над пустотой. Мир форм разверзается как бездонная пропасть. Космос взрывается, оставляя зияющий хаос, то есть пропасть, отсутствие места, il у а.

Здесь сознания — место его сна и бегства в себя — радикально отличается от Da [26], включенного в хайдеггеровское Dasein. Последнее уже включает в себя мир. Здесь, из которого исходим мы. — здесь позиции, — предшествует всякому пониманию, любому гори зонту и времени. Это сам факт того, что сознание является истоком, исходит из себя самого^- оно — существующее. В самой своей жизни сознание исходит из собственной позиции, то есть предварительной «связи» с основой, с тем местом, с которым но сне полностью сливается. Обретая основу, отягощенный бытием субъект собирается, выпрямляется и становится хозяином всего того, что его обременяет; его здесь дает ему исходную точку. Субъект обязуется. Содержание сознания — это состояния. Неподвижность, устойчивость субъекта связаны не с неизменной соотнесенностью с какими-либо идеальными пространственными координатами, но со стансом, событием позиции, отсылающим лишь к себе — истоком устойчивости вообще, началом самого понятия начала.

Место — это основа (до геометрического пространства, до конкретной атмосферы хайдеггеровского мира). Тем самым тело является именно пришествием сознания. Оно никоим образом не есть вещь. Не только потому, что в нем обитает душа, но и потому, что его бытие принадлежит к разряду событий, а не существительных. Оно не располагается, оно — позиция. Оно не помещается в заранее данном пространстве, а врывается в анонимное бытие самого факта локализации. Этого события не учитывают, когда настаивают на внутреннем опыте тела в плане сенестезии[27] — вне его внешнего опыта.

Сенестезия состоит из ощущений, то есть элементарных сведений. Тело — наша собственность, но связь собственности в конечном итоге оборачивается совокупностью опытов и знаний. Материальность тела остается опытом материальности. Можно ли сказать, что сенестезия — это больше, чем познание, что интимность внутренней чувствительности доходит до отождествления; что Я — это моя боль, дыхание, мои органы; что у меня не только есть тело, но что Я есть тело? Но и тогда тело все еще остается существом, существительным, в крайнем случае, средством локализации, а не способом, которым человек ангажируется в существование, утверждает себя. Постичь тело как событие означает признать, что это не инструмент или символ, либо симптом позиции, но сама позиция: в нем происходит само превращение события в бытие.

Конечно, тело всегда считалось чем-то большим, чем грудой материи. В нем жила душа, которую оно было способно выразить. Тело могло быть более или менее выразительным — части тела тоже. Лицо и глаза, зеркало души, были по преимуществу органами выражения. Но одухотворенность тела не заключается в способности выражать внутреннее. Благодаря самому своему положению оно осуществляет состояние внутренности. Оно не выражает событие, но само является этим событием. Это одно из самых сильных впечатлений, остающихся от скульптур Родена. Его существа никогда не расположены на условном или абстрактном цоколе. Осуществляемое его статуями событие заключается в их связи с основой, в их позиции, в гораздо большей мере, чем в связи с душой: знанием или мыслью, которые они могли бы выразить.