Ф. ЭНГЕЛЬС ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ШВЕЙЦАРСКОЙ РЕСПУБЛИКИ[88]

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Ф. ЭНГЕЛЬС

ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ШВЕЙЦАРСКОЙ РЕСПУБЛИКИ[88]

Лондон, 1 мая 1853 г.

В королевских семьях в прежние времена обычно держали мальчиков для битья, которые пользовались почетным правом получать соответствующее число ударов по своей плебейской спине всякий раз, когда королевские отпрыски совершали то или иное нарушение правил хорошего поведения. Нынешняя политическая система Европы продолжает до известной степени эту традицию, создавая маленькие буферные государства, которые играют роль козлов отпущения при любых мелочных дрязгах, способных нарушить гармонию «равновесия сил». А для того чтобы эти мелкие государства могли с надлежащим достоинством выполнять столь завидную роль, они с общего согласия «собравшейся на конгресс» Европы[89] и по всем правилам торжественного церемониала были объявлены «нейтральными» государствами. Таким козлом отпущения, или мальчиком для битья, является Греция; такую же роль играют Бельгия и Швейцария. Единственное различие состоит в том, что эти современные политические козлы отпущения, в силу ненормальных условий их существования, редко удостаиваются порки совершенно незаслуженно с их стороны.

Наиболее характерным образцом государств такого рода была в последнее время Швейцария.

Quidquid delirant reges, plectuntur…{6}

швейцарцы. Всякий раз, когда в каком-нибудь европейском государстве народ приходил в столкновение со своими правителями, швейцарцы могли быть также уверены, что и у них не обойдется без волнений, — пока, наконец, с начала текущего года Швейцария, сама навлекшая на себя презрение революционной партии, не подверглась своего рода отлучению со стороны правителей континентальной Европы. Конфликт по вопросу об эмигрантах с императором Бонапартом, из-за которого Швейцария однажды чуть было не оказалась втянутой в войну; конфликт с Пруссией по поводу Невшателя; конфликт с Австрией по поводу тессинцев и миланского восстания[90]; конфликты с мелкими германскими государствами по вопросам, которые никого не интересуют; конфликты буквально со всех сторон, угрожающие ноты, высылки, препятствия, чинимые при выдаче паспортов, объявления блокады обрушиваются на голову несчастной Швейцарии, как град во время бури. И тем не менее — такова человеческая натура! — швейцарцы счастливы, довольны и по-своему горды, чувствуя себя лучше под этим градом оскорблений и издевательств, чем если бы политический горизонт был безоблачным и ясным.

Это почетное политическое положение Швейцарии общественное мнение Европы охарактеризовало, правда, несколько туманно и грубовато, распространенной поговоркой: властители Европы выдумали Швейцарию, чтобы дискредитировать республиканский образ правления. И действительно, Меттерних или Гизо не раз могли бы воскликнуть: если бы Швейцарии не существовало, ее надо было бы создать. Для них такая соседка, как Швейцария, была настоящей находкой.

Не следует ожидать, что мы станем повторять разнообразные обвинения, выдвинутые недавно против Швейцарии и швейцарских учреждений действительными или мнимыми революционерами. Еще задолго до движения 1848 г. органы революционной коммунистической партии Германии анализировали этот вопрос; они показали, почему Швейцария как независимое государство неизбежно должна плестись в хвосте европейского прогресса и почему эта страна при всем ее показном республиканизме навсегда останется реакционной по существу[91]. Они даже подверглись за этот взгляд в то время ожесточенным нападкам со стороны разных демократических болтунов и авторов нелегальной декламаторской стряпни, прославлявших Швейцарию как свою «образцовую республику», пока им не пришлось на собственном опыте изведать ее образцовые учреждения. Теперь это положение уже стало прописной истиной; никто его не оспаривает, и нам достаточно будет нескольких слов, чтобы выяснить истинное положение вещей.

Основная масса швейцарского населения занимается либо скотоводством, либо земледелием; скотоводством — в высокогорных районах, а земледелием — там, где это позволяет состояние почвы. Пастушеские племена, — мы вполне можем назвать их племенами, — принадлежат к числу наименее цивилизованных слоев европейского населения. Если они и не рубят голов и не отрезают ушей, подобно туркам и черногорцам, то они совершают акты не меньшего варварства на своих судебных собраниях. На какую свирепость и зверскую жестокость они способны — достаточно доказали швейцарские наемники в Неаполе и в других местах. Земледельческое население так же косно, как и пастушеское; оно не имеет ничего общего с земледельческим населением американского Дальнего Запада, для которого перемены являются подлинным источником существования и которое каждый год расчищает земельную площадь/ намного превосходящую всю территорию Швейцарии. Швейцарский крестьянин обрабатывает тот же клочок земли, который до него обрабатывали его отец и дед; он обрабатывает его так же небрежно, как и они, и выручает с него приблизительно столько же; он живет примерно так же, как жили они, а потому и мыслит почти совершенно одинаковым образом. Если бы не феодальные повинности и поборы, взимаемые с крестьян частью аристократическими семьями, частью городскими патрицианскими корпорациями, швейцарское крестьянство постоянно оставалось бы таким же косным в политической жизни, каким до сего дня остаются его соседи — пастухи. Третья составная часть швейцарского народа — промышленное население, — естественно, продвинулась по пути цивилизации гораздо дальше, чем оба упомянутых класса, но и она живет в условиях, лишающих ее в значительной степени того гигантского прогрессивного воздействия, которое оказала на Западную Европу современная промышленная система. Использование пара почти неизвестно в Швейцарии; крупные фабрики имеются лишь в немногих местностях; дешевизна рабочих рук, редкость населения, обилие небольших горных рек, пригодных для постройки мельниц, — все это, а также многие другие обстоятельства способствуют созданию мелкой и разбросанной промышленности, тесно переплетенной с сельским хозяйством, что является наиболее подходящим для Швейцарии типом промышленной жизни. Так, в некоторых кантонах развита часовая и ленточная промышленность, производство соломенных изделий и вышивок и т. д., но это не привело ни к возникновению новых, ни даже к росту имеющихся городов; Женева и Базель, два богатейших и вместе с Цюрихом наиболее развитых в промышленном отношении города, почти не расширились за целые столетия. Если, таким образом, промышленность в Швейцарии существует почти исключительно в той форме, которая была распространена во всей Европе до изобретения паровой машины, то как можно ожидать, что в умах производительного населения мы обнаружим какие-либо другие идеи, кроме тех, которые соответствуют этому уровню. Если пар не революционизировал швейцарское производство и способы сообщения, то мог ли он вызвать переворот в традиционном образе мышления?

Венгерская конституция имеет некоторое сходство с конституцией Великобритании, и этим обстоятельством воспользовались некоторые мадьярские политики, пытавшиеся на этом основании заставить нас прийти к поспешному выводу, что венгерская нация почти не отстала от английской. Но в действительности не только много сотен миль, по и много сотен лет отделяют мелкого торговца из Буды от хлопчатобумажного лорда из Ланкашира или бродячего лудильщика из пушты {венгерской степи. Ред.} от чартистского рабочего из английского промышленного центра. Подобно этому и Швейцария хотела бы изобразить себя Соединенными Штатами в миниатюре. Но если отвлечься от внешнего сходства политических учреждений, едва ли найдутся две страны, менее похожие друг на друга, чем непрерывно развивающаяся, непрерывно изменяющаяся Америка, страна с исторической миссией, о масштабах которой люди по обе стороны Атлантического океана только теперь начинают догадываться, и застывшая Швейцария, которую нескончаемые мелочные распри обрекли бы в конце концов на вечное топтание на месте, если бы ее насильно, против собственной воли, не толкали вперед промышленные успехи ее соседей.

Тот, кто еще сомневается, может убедиться в этом, ознакомившись с историей швейцарских железных дорог. Если бы не транзитные пути с юга на север, охватывающие Швейцарию с обеих сторон, в этой стране вообще не было бы построено ни одной железной дороги. Те же дороги, которые существуют, построены с опозданием на двадцать лет.

Французское вторжение 1798 г. и французская революция 1830 г. дали возможность крестьянству избавиться от феодальных повинностей, а промышленному и торговому населению от тяготевшего над ними средневекового контроля патрициев и цехов. Этим прогрессом исчерпывалась революция в кантональном управлении. Наиболее передовые кантоны получили конституции, соответствующие их интересам. Эта кантональная революция оказала в свою очередь влияние на центральные учреждения: Союзный сейм и исполнительную власть. Партия, побежденная в отдельных кантонах, была еще сильна в центре, и борьба разгорелась вновь. Общее политическое движение 1840–1847 гг., приведшее повсюду в Европе к предварительным стычкам или подготовившее почву для решающих битв, оказалось во всех второстепенных и третьестепенных государствах — вследствие соперничества великих держав — благоприятным для оппозиции, которую можно охарактеризовать как партию буржуазии. Так же обстояло дело и в Швейцарии; моральная поддержка со стороны Англии, нерешительность Гизо, затруднения в Италии, связывавшие руки Меттерниху, — все это помогло швейцарцам благополучно пережить войну с Зондербундом. Партия, победившая в 1830 г. в либеральных кантонах, теперь завоевала центральную власть. Революции 1848 г. дали швейцарцам возможность реформировать свою феодальную конституцию и привести ее в соответствие с новой политической организацией большинства кантонов; и можно прямо сказать, что Швейцария достигла теперь наивысшего пункта того политического развития, на какое она как независимое государство вообще способна. Что новая конституция Швейцарского союза вполне отвечает потребностям страны, — это убедительно доказывают неуклонно проводимые реформы в области денежной системы, средств связи и другие законодательные меры, касающиеся промышленной жизни страны. Но — увы! — любое другое государство стыдилось бы подобных реформ при наличии такого множества традиционных пут и при столь допотопном состоянии общества, что до сих пор обнаруживается всякий раз, когда проводятся эти реформы.

Самое большее, что можно сказать в пользу швейцарской конституции 1848 г., это то, что ее введением наиболее цивилизованная часть швейцарцев выразила свое стремление перейти, в определенных рамках, от средневековья к современному обществу. Но сумеют ли они когда-нибудь разделаться с привилегированными торговыми корпорациями, цехами и тому подобными средневековыми прелестями — весьма сомнительно для всякого, кто имеет хотя бы малейшее представление о характере страны и видел хотя бы раз, с каким неистовым упорством респектабельные круги, обладающие «стародавними правами», противятся даже самой необходимой реформе.

Мы видим, таким образом, что швейцарцы, верные самим себе, продолжают спокойно жить в своем узком домашнем кругу, между тем как вокруг них вся былая устойчивость континентальной Европы в корне подорвана 1848 годом. Революции в Париже, в Вене, в Берлине, в Милане свелись для них к многочисленным предлогам для кантональных интриг. Европейское землетрясение интересовало даже радикальных швейцарцев только с той точки зрения, что оно может причинить неприятность их консервативному соседу, разбив посуду в его доме. Во время борьбы за итальянскую независимость Сардиния настойчиво предлагала Швейцарии заключить союз, и не подлежит сомнению, что если бы к сардинской армии присоединилось 20 или 30 тысяч швейцарцев, австрийцы были бы очень скоро изгнаны из Италии. Коль скоро 15000 швейцарцев сражались в Неаполе против итальянской свободы, можно было ожидать, что Швейцария ради сохранения своего хваленого «нейтралитета» пошлет такое же количество людей на помощь итальянцам. Но предложения о союзе были отвергнуты, и дело итальянской независимости было загублено в такой же мере швейцарскими, как и австрийскими штыками. Затем последовали поражения революционной партии, и вся эмиграция — из Италии, Франции, Германии — хлынула на нейтральную швейцарскую землю. Но тут нейтралитету пришел конец; швейцарский радикализм был вполне удовлетворен своими достижениями, и те самые инсургенты, которые сковывали силы опекунов и естественных властителей Швейцарии — абсолютистских правительств континента — и дали швейцарцам возможность беспрепятственно провести свои внутренние реформы, подвергались теперь в Швейцарии всевозможным оскорблениям и высылались из страны по первому требованию их преследователей. А потом наступила целая серия унижений и оскорблений, которыми осыпало Швейцарию одно соседнее правительство за другим и от которых должна была бы закипеть кровь в жилах каждого швейцарца, если бы швейцарская национальность имела какую-либо основу и если бы швейцарская независимость существовала не только в легендах и хвастливых речах.

Никогда ни один народ не подвергался такому обращению, какое испытали швейцарцы со стороны Франции, Австрии, Пруссии и второстепенных германских государств. Никогда ни одной стране не предъявлялись требования даже наполовину столь унизительные без того, чтобы она не ответила на них сопротивлением не на жизнь, а на смерть. Соседние правительства осмелились осуществлять через своих агентов полицейские функции на швейцарской территории; они осуществляли их не только по отношению к эмигрантам, но и по отношению к самому персоналу швейцарской полиции. Они выражали недовольство низшими полицейскими чинами и требовали их увольнения; они дошли даже до того, что намекнули на необходимость изменений в конституциях нескольких кантонов. Что касается швейцарского правительства, то на любое наглое требование оно давало униженный ответ. А когда в его словах и звучало что-то вроде протеста, можно было не сомневаться, что на деле оно загладит это удвоенной угодливостью. Одно оскорбление проглатывалось за другим, один приказ выполнялся за другим, пока всеобщее презрение Европы к Швейцарии не достигло крайних пределов, пока ее не стали презирать даже больше, чем ее двух соперниц по «нейтралитету» — Бельгию и Грецию. И теперь, когда требования ее главного противника, Австрии, сделались до такой степени наглыми, что их с трудом может перенести без хотя бы показного протеста политический деятель, обладающий даже таким нравом, как г-н Дрюэ, — теперь в своих самых последних и наиболее энергичных нотах Вене Швейцария только демонстрирует, как низко она пала.

Борцы за итальянскую независимость, люди, которые не только далеки от проявления каких-либо нечестивых социалистических или коммунистических тенденций, но которые, вероятно, сочтут чересчур смелым пожелать для Италии даже такую конституцию, какая действует в Швейцарии, — эти люди, не притязающие даже на демагогическую славу Мадзини, клеймятся в швейцарских нотах как убийцы, поджигатели, разбойники и разрушители всякого общественного порядка. По отношению к Мадзини употребляются, конечно, еще более сильные выражения; а между тем всем известно, что Мадзини, со всеми его заговорами и восстаниями, является таким же защитником современного общественного строя, как и сам г-н Дрюэ. Таким образом, в результате всего этого обмена нотами, выяснилось только, что в вопросе принципа швейцарцы уступили австрийцам. Можно ли после этого ждать, что они не уступят им и в практических делах?

Несомненно одно: любое дерзкое и настойчивое правительство может добиться от швейцарцев чего ему угодно. Изолированность, в которой протекает жизнь большинства швейцарцев, лишает их всякого чувства общности национальных интересов. Конечно, жители одного села, одной долины, одного кантона держатся сообща. Но подняться как единая нация на борьбу за общую цель, какой бы она ни была, — этого они никогда не пожелают. При всех иноземных вторжениях, лишь только опасность становилась серьезной, как например в 1798 г., один швейцарец предавал другого, один кантон изменял другому. Австрийцы выселили 18000 тессинцев из Ломбардии без всякого повода. Швейцарцы поднимают большой шум вокруг этого и собирают деньги для своих злополучных сограждан по Союзу. Но стоит только Австрии настоять на своем и не допустить возвращения этих тессинцев, — и очень скоро мы явимся свидетелями поразительной перемены в общественном мнении швейцарцев. Им надоест собирать деньги; они станут говорить, что тессинцы всегда вмешивались в итальянскую политику и заслужили свою участь, что на деле они не были надежными членами Швейцарского союза (keine guten Eidgenossen). Далее, изгнанные тессинцы будут-де расселяться в других кантонах Швейцарии и «лишать работы местных уроженцев». Ведь в Швейцарии человек считается не швейцарцем, а уроженцем того или иного кантона. И когда дело дойдет до этого, вы увидите, как наши бравые сограждане по Союзу дадут волю своему негодованию, как против жертв австрийского деспотизма начнутся всевозможные интриги, как тессинские швейцарцы сделаются такими же объектами ненависти, преследований и клеветы, какими были эмигранты во время их пребывания в Швейцарии, и тогда Австрия получит все, что она пожелает и вдобавок еще многое другое, если она только захочет этого потребовать.

Когда европейские нации обретут возможность для своей свободной и нормальной деятельности, они поставят вопрос о том, как быть с этими мелкими «нейтральными» государствами, которые угодничают перед контрреволюцией в период ее торжества и занимают нейтральную и даже враждебную позицию по отношению к любому революционному движению, выдавая себя тем не менее за свободные и независимые нации. Но к тому времени, быть может, уже не останется и следа от этих наростов на больном организме.

Написано Ф. Энгельсом около 26 апреля 1853 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 3770, 17 мая 1853 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

Подпись: Карл Маркс