Предисловие Заратустры
Предисловие Заратустры
1
Когда Заратустре исполнилось тридцать лет{1}, покинул он свою родину и озеро своей родины и пошёл в горы. Здесь наслаждался он своим духом и одиночеством и десять лет не утомлялся этим. Но наконец изменилось сердце его — и однажды утром поднялся он с зарёю, встал перед солнцем и так говорил к нему:
«Ты, великое светило! В чём было бы счастье твоё, если б не было у тебя тех, кому ты светишь!
Десять лет подымалось ты к моей пещере; ты пресытилось бы светом своим и этой дорогой, если б не было меня, моего орла и моей змеи.
Но мы каждое утро ожидали тебя, принимали преизбыток твой и благословляли тебя за это.
Взгляни! Я пресытился своей мудростью, как пчела, собравшая слишком много мёду, мне нужны руки, простёртые ко мне.
Я хотел бы одарять и раздавать, пока мудрые среди людей не стали бы опять радоваться безумию своему, а бедные — богатству своему.
Для этого я должен сойти вниз: как делаешь ты по вечерам, уходя за море и неся свет на другую сторону мира, ты, богатейшее светило!
Я должен, подобно тебе, закатиться, как называют это люди, к которым хочу сойти я.
Так благослови же меня, ты, спокойное око, без зависти взирающее даже на слишком большое счастье!
Благослови чашу, готовую пролиться, чтобы золотистая влага текла из неё и несла всюду отблеск твоего блаженства!
Взгляни! Эта чаша хочет вновь стать пустою, а Заратустра хочет вновь стать человеком».
— Так начался закат Заратустры.{2}
2
Заратустра спустился один с горы, и никто не повстречался ему. Но когда вошёл он в лес, перед ним неожиданно предстал старец, покинувший свою священную хижину, чтобы поискать кореньев в лесу. И так говорил старец Заратустре:
«Мне не чужд этот странник: несколько лет тому назад проходил он здесь. Заратустрой назывался он; но он изменился.
Тогда нёс ты свой прах на гору — неужели теперь хочешь ты нести свой огонь в долины?{3} Неужели не боишься ты кары поджигателю?
Да, я узнаю Заратустру. Чист взор его, и на устах его нет отвращения. Не потому ли и идёт он, точно танцует?{4}
Преобразился Заратустра, ребёнком стал Заратустра, пробудился Заратустра:{5} чего же хочешь ты среди спящих?
Как в море, жил ты в одиночестве, и море носило тебя. Горе! Ты хочешь выйти на сушу? Горе! Ты хочешь снова сам влачить своё тело?»
Заратустра отвечал: «Я люблю людей».
«Почему же, — сказал святой, — ушёл я в лес и пустыню? Разве не потому, что я слишком любил людей?
Теперь люблю я бога: людей не люблю я. Человек для меня нечто слишком несовершенное. Любовь к человеку убила бы меня».{6}
Заратустра отвечал: «Что говорил я о любви! Я несу людям дар».
«Не давай им ничего, — сказал святой. — Лучше отними у них что-нибудь и неси вместе с ними; это будет для них всего лучше — если только это лучше для тебя!
А если ты хочешь им дать, дай не больше милостыни, и пусть они ещё попросят её!»
«Нет, — отвечал Заратустра, — я не даю милостыни. Для этого я недостаточно беден».
Святой стал смеяться над Заратустрой и так говорил: «Смотри же, чтобы они приняли твои сокровища! Они недоверчивы к отшельникам, они не верят, что мы приходим, чтобы одаривать.
Наши шаги по улицам звучат для них слишком одиноко. И если они ночью, в своих кроватях, услышат человека, идущего задолго до восхода солнца, они, должно быть, спрашивают себя: куда крадётся этот вор?
Не ходи к людям, оставайся в лесу! Иди лучше к зверям! Почему не хочешь ты быть, как я, — медведем среди медведей, птицею среди птиц?»{7}
«А что делает святой в лесу?» — спросил Заратустра.
Святой отвечал: «Я слагаю песни и пою их, и когда я слагаю песни, я смеюсь, плачу и бормочу: так славлю я бога.
Пением, плачем, смехом и бормотаньем славлю я бога, моего бога. Но что же несёшь ты нам в дар?»
Услышав эти слова, Заратустра поклонился святому и сказал: «Что мог бы я дать вам! Позвольте же мне скорее уйти, чтобы я не взял ничего у вас!» — Так расстались они друг с другом, старец и человек, смеясь, как смеются двое детей.
Но когда Заратустра остался один, говорил он так своему сердцу: «Возможно ли это! Этот святой старец в своём лесу ещё ничего не слыхал о том, что бог умер!» —{8}{9}
3
Придя в ближайший город, лежавший за лесом, Заратустра нашёл там множество народа, собравшегося на базарной площади: ибо ему обещано было зрелище — плясун на канате. И Заратустра говорил так к народу:
«Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что до?лжно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его?{10}
Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя — а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к зверю, чем превзойти человека?
Что такое обезьяна для человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором.{11}
Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас ещё от червя.{12} Некогда были вы обезьяною, и даже теперь ещё человек больше обезьяна, чем иная из обезьян.
Даже мудрейший среди вас есть только разлад и двойственность между растением и призраком.{13} Но разве я призываю вас стать призраком или растением?
Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке!
Сверхчеловек есть смысл земли. Пусть же ваша воля говорит: “Да будет сверхчеловек смыслом земли!”
Я заклинаю вас, мои братья, оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто говорит вам о надземных надеждах! Это отравители, всё равно, знают они это или нет.
Они презирают жизнь, умирающие и сами себя отравившие, от которых устала земля; пусть погибнут они!
Прежде хула на бога была величайшей хулой, но бог умер, и с ним умерли и эти хулители. Теперь самое ужасное — хулить землю и чтить недра непостижимого выше, чем смысл земли!
Некогда смотрела душа на тело с презрением, и тогда не было ничего выше, чем это презрение: она хотела видеть тело тощим, отвратительным и голодным. Так думала она ускользнуть от тела и от земли.
О, эта душа сама была ещё тощей, отвратительной и голодной, и жестокость была наслаждением этой души!{14}
Но и вы, братья мои, скажите мне: что говорит ваше тело о вашей душе? Разве ваша душа не бедность и грязь и жалкое довольство собою?
Поистине, человек — это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым.
Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он — это море, в нём может потонуть ваше великое презрение.{15}
В чём то высшее, что можете вы пережить? Это час великого презрения.{16} Час, когда ваше счастье становится для вас отвратительным, как и ваши разум и добродетель.
Час, когда вы говорите: “Что мне моё счастье! Оно бедность, и грязь, и жалкое довольство собою. А ведь ему следовало бы оправдывать само существование!”
Час, когда вы говорите: “Что мне мой разум! Жаждет ли он знания, как лев своей пищи? Он — бедность и грязь и жалкое довольство собою!”
Час, когда вы говорите: “Что мне моя добродетель! Она ещё не заставила меня безумствовать. Как устал я от добра моего и от зла моего! Всё это бедность и грязь и жалкое довольство собою!”
Час, когда вы говорите: “Что мне моя справедливость! Я не вижу, чтобы был я пламенем и углём. А справедливый — это пламень и уголь!”
Час, когда вы говорите: “Что мне моё сострадание! Разве оно — не крест, к которому пригвождается тот, кто любит людей?{17} Но моё сострадание не есть распятие”.
Говорили вы уже так? Восклицали вы уже так? Ах, если бы я слышал, как вы так восклицаете!
Не ваш грех — ваше самодовольство вопиет к небу, ваша скаредность в самих ваших грехах вопиет к небу!{18}{19}
Но где же та молния, что лизнёт вас своим языком? Где то безумие, которым надо бы вас заразить?{20}
Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он — эта молния, он — это безумие!» —
В то время как Заратустра так говорил, кто-то крикнул из толпы: «Мы наслушались уже довольно о канатном плясуне; пусть нам покажут его!» И весь народ смеялся над Заратустрой. А канатный плясун, подумав, что эти слова относятся к нему, принялся за своё дело.
4
Заратустра же глядел на народ и удивлялся. Потом он говорил так:
«Человек — это канат, закреплённый между зверем и сверхчеловеком, — канат над пропастью.
Опасно переходить, опасно быть в пути, опасно оглядываться, опасны страх и остановка.
Великое в человеке то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель.
Я люблю тех, кто не умеет жить иначе, как погибая, ибо они переходят.{21}
Я люблю великих ненавистников, ибо они великие почитатели и стрелы тоски по другому берегу.
Я люблю тех, кто и за звёздами не ищет основания, чтобы погибнуть и сделаться жертвою, — но приносит себя в жертву земле, чтобы земля когда-нибудь стала землёй сверхчеловека.
Я люблю того, кто живёт, чтобы познавать, и кто хочет познать для того, чтобы когда-нибудь жил сверхчеловек. Ибо так хочет он своей гибели.{22}
Я люблю того, кто трудится и изобретает, чтобы построить жилище для сверхчеловека и приготовить для него землю, животных и растения: ибо так хочет он своей гибели.
Я люблю того, кто любит свою добродетель: ибо добродетель есть воля к гибели и стрела тоски по другому берегу.
Я люблю того, кто не бережёт для себя ни капли духа, но хочет всецело быть духом своей добродетели: так, подобно духу, проходит он по мосту.
Я люблю того, кто из своей добродетели делает привычку и судьбу: так хочет он ради своей добродетели ещё жить и не жить более.{23}
Я люблю того, кто не хочет иметь слишком много добродетелей. Одна добродетель больше добродетель, чем две, ибо скорее она тот узел, на котором держится судьба.{24}
Я люблю того, чья душа расточается, кто не хочет благодарности и не воздаёт за неё: ибо он постоянно одаривает и не хочет беречь себя.{25}
Я люблю того, кто стыдится, когда игральная кость выпадает ему на счастье, и кто тогда спрашивает: “Неужели я нечестный игрок?” — ибо он хочет гибели.{26}
Я люблю того, кто предваряет золотыми словами свои дела и исполняет всегда ещё больше, чем обещает: ибо он хочет своей гибели.{27}
Я люблю того, кто оправдывает людей будущего и избавляет людей прошлого: ибо он хочет гибели от людей настоящего.
Я люблю того, кто карает своего бога, так как любит его: ибо он должен погибнуть от гнева бога своего.{28}
Я люблю того, чья душа глубока даже в ранах и кто может погибнуть от малейшего переживания: так охотно идёт он по мосту.{29}
Я люблю того, чья душа переполнена, так что он забывает себя самого, и все вещи содержатся в нём: так становятся все вещи его гибелью.{30}
Я люблю того, кто свободен духом и свободен сердцем: ибо голова его есть лишь утроба сердца его, а сердце влечёт его к гибели.{31}
Я люблю всех тех, кто подобен тяжёлым каплям, падающим по одной из тёмной тучи, нависшей над человеком: они возвещают, что приближается молния, и гибнут как провозвестники.
Смотрите, я провозвестник молнии и тяжёлая капля из тучи — и эта молния называется сверхчеловек». —
5
Произнеся эти слова, Заратустра снова посмотрел на народ и умолк. «Вот стоят они, — говорил он своему сердцу, — вот смеются они: они не понимают меня, мои речи не для этих ушей.{32}
Неужели нужно сперва разодрать им уши, чтобы они научились слушать глазами? Неужели надо греметь, как литавры и проповедники покаяния? Или верят они только заике?{33}
У них есть нечто, чем они гордятся. Но как называют они то, что делает их гордыми? Они называют это образованностью, она отличает их от козопасов.
Поэтому не любят они слышать о себе слово “презрение”. Тогда я буду говорить к их гордости.
Тогда я буду говорить им о самом презренном, а это — последний человек».{34}
И так говорил Заратустра к народу:
«Настало время, чтобы человек поставил себе цель свою. Настало время, чтобы человек посадил семя своей высшей надежды.
Его почва ещё достаточно богата для этого. Но эта почва будет когда-нибудь бедной и бесплодной, и ни одно высокое дерево не сможет больше расти на ней.
Горе! Приближается время, когда человек не пустит более стрелу тоски своей выше человека и тетива лука его разучится дрожать!
Я говорю вам: нужно ещё носить в себе хаос, чтобы родить танцующую звезду. Я говорю вам: в вас ещё есть хаос.{35}
Горе! Приближается время, когда человек не родит больше звезды. Горе! Приближается время самого презренного человека, который более не сможет презирать самого себя.
Смотрите! Я показываю вам последнего человека.
“Что такое любовь? Что такое творение? Что такое тоска? Что такое звезда?” — так спрашивает последний человек и моргает.
Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий всё маленьким. Его род неистребим, как земляная блоха; последний человек живёт дольше всех.
“Мы нашли счастье”, — говорят последние люди и моргают.
Они покинули места, где было трудно жить: ибо им необходимо тепло. Они ещё любят соседа и жмутся к нему: ибо им необходимо тепло.
Захворать или быть недоверчивым считается у них грехом; ступают они осмотрительно. Безумец, кто ещё спотыкается о камни или о людей!
Время от времени немного яду: это вызывает приятные сны. А в конце побольше яду, чтобы приятно умереть.
Они ещё трудятся, ибо труд — развлечение. Но они заботятся, чтобы развлечение не утомляло их.
Не будет больше ни бедных, ни богатых: то и другое слишком обременительно. Кто захотел бы ещё управлять? Кто — ещё повиноваться? То и другое слишком обременительно.
Нет пастуха и одно стадо!{36} Каждый желает того же, все равны; кто чувствует иначе, тот добровольно идёт в сумасшедший дом.
“Прежде весь мир был сумасшедшим”, — говорят самые проницательные и моргают.
Они умны и знают всё, что было, так что можно насмехаться без конца. Они ещё ссорятся, но вскоре мирятся — иначе это расстраивало бы желудок.
У них есть своё маленькое удовольствие для дня и своё маленькое удовольствие для ночи; но в чести у них здоровье.
“Мы нашли счастье”, — говорят последние люди и моргают». —
Здесь окончилась первая речь Заратустры, называемая также «Предисловием»: ибо на этом месте его прервали крик и радость толпы. «Дай нам этого последнего человека, о Заратустра, — так восклицали они, — сделай нас этими последними людьми! Тогда не нужен нам твой сверхчеловек!» И весь народ радовался и щёлкал языком. Но Заратустра стал печален и сказал своему сердцу:
«Они не понимают меня: мои речи не для этих ушей.
Пожалуй, слишком долго жил я на горе, слишком часто слушал я ручьи и деревья: теперь я говорю им, как козопасам.
Непоколебима душа моя и светла, как горы в утренний час. Но они думают, что я холоден и что насмехаюсь я ужасными шутками.
И вот они поглядывают на меня и смеются; и, смеясь, они ещё ненавидят меня. Лёд в их смехе».
6
Но тут случилось нечто, что сделало уста всех немыми и взор неподвижным. Ибо тем временем канатный плясун начал своё дело: он вышел из маленькой двери и пошёл по канату, натянутому между двумя башнями и висевшему над базарной площадью и народом. Как раз когда он находился на середине своего пути, маленькая дверь вновь открылась, и парень, пёстро одетый, как шут, выскочил из неё и быстрыми шагами пошёл вслед за первым. «Вперёд, хромоногий, — кричал он своим страшным голосом, — вперёд, ленивая скотина, ворюга, набелённая рожа! Смотри, чтобы я не пощекотал тебя своей пяткой! Что делаешь ты здесь между башнями? Тебе бы в башне сидеть, запереть надо бы тебя, тому, кто лучше тебя, загораживаешь ты дорогу!» — И с каждым словом он всё ближе и ближе подходил к нему; и когда он уже был от него на расстоянии одного только шага, случилось ужасное, сделавшее уста всех немыми и взор неподвижным: он испустил дьявольский крик и прыгнул через того, кто стоял у него на дороге. Тот же, увидев, что его соперник побеждает, потерял голову и канат; отбросил свой шест и ещё быстрее, чем он, полетел вниз, как будто вихрь из рук и ног. Базарная площадь и народ походили на море, когда проносится буря: всё бежало в разные стороны, особенно там, где должно было упасть тело.
Но Заратустра оставался на месте, и прямо возле него упало тело, изуродованное и разбитое, но ещё не мёртвое. Немного спустя к разбившемуся вернулось сознание, и он увидел Заратустру, стоявшего возле него на коленях. «Что ты тут делаешь? — сказал он наконец, — я давно знал, что дьявол подставит мне ногу. Теперь он тащит меня в преисподнюю; не хочешь ли ты помешать ему?»
«Клянусь честью, друг, — отвечал Заратустра, — не существует всего того, о чём ты говоришь: нет ни дьявола, ни преисподней. Твоя душа умрёт ещё скорее, чем твоё тело; не бойся же теперь ничего!»
Человек посмотрел на него с недоверием. «Если ты говоришь правду, — сказал он, — то, теряя жизнь, я ничего не теряю. Я немногим лучше зверя, которого ударами и голодом научили плясать».{37}
«Нет же, — сказал Заратустра, — ты из опасности сделал своё ремесло, тут нечего презирать. Теперь ты гибнешь от своего ремесла; за это я хочу похоронить тебя своими руками».{38}
На эти слова Заратустры умирающий уже ничего не ответил; он только пошевелил рукою, как бы ища, в благодарность, руки Заратустры. —
7
Тем временем наступил вечер, и базарная площадь скрылась во мраке: тогда рассеялся народ, ибо устают даже любопытство и страх. Но Заратустра сидел на земле возле мёртвого, погружённый в свои мысли, забыв о времени. Наконец наступила ночь, и холодный ветер подул на одинокого. Тогда поднялся Заратустра и сказал своему сердцу:
«Поистине, прекрасный улов был сегодня у Заратустры! Он не поймал человека, зато поймал труп.{39}
Тревожно человеческое существование и всё ещё лишено смысла: шут может стать для него судьбой.
Я хочу учить людей смыслу их бытия: этот смысл есть сверхчеловек, молния из тёмной тучи человека.
Но я ещё далёк от них, и моя мысль не говорит их мыслям. Для людей я ещё середина между безумцем и трупом.
Темна ночь, темны пути Заратустры.{40} Идём, холодный, неподвижный спутник! Я несу тебя туда, где похороню своими руками».
8
Сказав это своему сердцу, Заратустра взвалил труп на спину и пустился в путь. Но не прошёл он и ста шагов, как подкрался к нему какой-то человек и стал шептать на ухо — и гляди-ка! тот, кто говорил, был шут с башни. «Уходи из этого города, о Заратустра, — шептал он, — слишком многие ненавидят тебя здесь. Ненавидят тебя добрые и праведные, и они зовут тебя своим врагом и ненавистником; ненавидят тебя правоверные, они зовут тебя опасным для массы. Счастье твоё, что смеялись над тобою: и в самом деле, ты говорил, как шут. Счастье твоё, что ты пристал к мёртвой собаке; унизившись так, ты спас себя на сегодня. Но уходи прочь из этого города — или завтра я перепрыгну через тебя, живой через мёртвого». Сказав это, человек исчез; Заратустра же продолжал свой путь по тёмным улицам.
У ворот города повстречались ему могильщики; они факелом посветили ему в лицо, узнали Заратустру и очень потешались над ним: «Заратустра несёт отсюда мёртвую собаку; браво, Заратустра стал могильщиком! Ведь наши руки слишком чисты для этой поживы. Не хочет ли Заратустра стащить у дьявола его кусок? Давай! Счастливого ужина! Если только дьявол не лучший ещё вор, чем Заратустра! — он украдёт их обоих, он сожрёт их обоих!» И они смеялись и перешёптывались между собой.
Заратустра не сказал на это ни слова и шёл своей дорогой. Пока он шагал два часа по лесам и болотам, он часто слышал голодный вой волков, и на него самого напал голод. И вот он остановился перед одиноким домом, в котором горел свет.
«Голод нападает на меня, как разбойник, — сказал Заратустра. — В лесах и болотах нападает на меня голод мой и в глубокую ночь.
Удивительные капризы у моего голода. Часто приходит он только после обеда, а сегодня не приходил целый день: где же замешкался он?»
С этими словами Заратустра постучался в дверь дома. Появился старик; он нёс фонарь и спросил: «Кто идёт ко мне и нарушает мой скверный сон?»
«Живой и мёртвый, — отвечал Заратустра. — Дайте мне поесть и попить, днём я забыл об этом. Тот, кто кормит голодного, насыщает собственную душу: так говорит мудрость».{41}
Старик ушёл, но тотчас вернулся и предложил Заратустре хлеб и вино. «Здесь плохие места для голодных, — сказал он, — поэтому я живу здесь. Зверь и человек приходят ко мне, отшельнику. Но позови же своего спутника поесть и попить, он устал ещё больше, чем ты». Заратустра отвечал: «Мёртв мой спутник, мне было бы трудно уговорить его поесть». «Это меня не касается, — ворча произнёс старик, — кто стучится в мою дверь, должен принимать то, что я ему предлагаю. Ешьте и будьте здоровы!» —
После этого Заратустра шёл ещё два часа, доверяясь дороге и свету звёзд: ибо он был привычным ночным путником и любил всему спящему смотреть в лицо. Но когда стало светать, Заратустра очутился в глубоком лесу, дальше не было видно дороги. Тогда он положил мёртвого в дупло дерева у своего изголовья (ибо он хотел защитить его от волков) — а сам лёг на землю, на мох. И тотчас уснул, усталый телом, но с непреклонной душою.{42}
9
Долго спал Заратустра, и не только заря, но и утренний час прошли по лицу его. Наконец он открыл глаза; с удивлением посмотрел Заратустра на лес и тишину, с удивлением заглянул он в себя самого. Потом быстро поднялся, как мореплаватель, завидевший внезапно землю, и возликовал: ибо он увидел новую истину. И так говорил он тогда своему сердцу:
«Свет взошёл для меня: мне нужны спутники, и живые, — не мёртвые спутники и не трупы, которые я ношу с собой, куда хочу.
Мне нужны живые спутники, которые следуют за мною, потому что они хотят следовать за самими собой, — и туда, куда хочу.
Свет взошёл для меня: не к народу должен говорить Заратустра, но к спутникам! Заратустра не должен быть пастухом и собакой стада!
Сманить многих из стада — для этого пришёл я. Негодовать будут на меня народ и стадо: разбойником хочет называться Заратустра у пастухов.
Пастухи, говорю я, но они называют себя добрыми и праведными. Пастухи, говорю я, но они называют себя правоверными.
Посмотри на добрых и праведных! Кого ненавидят они больше всего? Того, кто разбивает их скрижали ценностей,{43} разрушителя, преступника, — но это и есть созидающий.
Посмотри на верующих всех вер! Кого ненавидят они больше всего? Того, кто разбивает их скрижали ценностей, разрушителя, преступника, — но это и есть созидающий.
Спутников ищет созидающий, не трупов, а также не стада и верующих. Созидающих как и он ищет созидающий, тех, что пишут новые ценности на новых скрижалях.
Спутников ищет созидающий и тех, кто собирал бы с ним жатву: ибо всё созрело у него для жатвы. Но недостаёт ему сотни серпов: поэтому он вырывает колосья и негодует.{44}{45}
Спутников ищет созидающий и тех, кто умеет точить свои серпы. Разрушителями будут называть их и ненавистниками доброго и злого. Но они те, кто пожинает и празднует.
Созидающих ищет себе Заратустра, собирающих жатву и празднующих с ним ищет Заратустра; что может он созидать со стадами, пастухами и трупами!
А ты, мой первый спутник, прощай! Хорошо схоронил я тебя в дупле дерева, хорошо спрятал я тебя от волков.
Но я расстаюсь с тобой, время вышло. Между утренней зарёй и утренней зарёй осенила меня новая истина.
Ни пастухом не должен я быть, ни могильщиком. Я больше не хочу говорить с народом; в последний раз говорил я к мёртвому.
К созидающим, к собирающим жатву и празднующим хочу я присоединиться: радугу хочу показать им и все ступени к сверхчеловеку.
Отшельникам буду я петь свою песню и тем, кто одиночествует вдвоём; и у кого есть ещё уши, чтобы слышать неслыханное, тому хочу я обременить его сердце счастьем своим.
К своей цели стремлюсь я, иду своей дорогой; через медлительных и нерадивых перепрыгну я. Пусть будет мой путь их гибелью!»
10
Так говорил Заратустра своему сердцу, а солнце стало уже на полдень; тогда он вопросительно посмотрел ввысь — ибо он услышал над собою резкий крик птицы. И смотрите! Орёл описывал широкие круги в воздухе, а на нём висела змея, но не как добыча, а как подруга: ибо она обвила своими кольцами его шею.
«Это мои звери!» — сказал Заратустра и возрадовался сердцем.
«Самый гордый зверь под солнцем, и самый умный зверь под солнцем — они отправились на разведку.
Они хотят выяснить, жив ли ещё Заратустра. И правда, жив ли я ещё?
Опаснее оказалось быть среди людей, чем среди зверей, опасными путями ходит Заратустра. Пусть же ведут меня звери мои!»
Сказав это, Заратустра вспомнил слова святого в лесу, вздохнул и говорил так своему сердцу:
«Если б мог я стать мудрее! Если бы мог стать до глубины мудрым, как моя змея!
Но невозможного прошу я; попрошу же я свою гордость идти всегда рядом с моей мудростью!
И если когда-нибудь моя мудрость покинет меня — ах, она любит улетать! — пусть тогда моя гордость улетит вместе с моим безумием!»{46}{47}
— Так начался закат Заратустры.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.