О бледном преступнике{74}
О бледном преступнике{74}
Вы не хотите убивать, вы, судьи и жертвователи, пока зверь не склонит голову? Взгляните, бледный преступник склонил голову: из очей его говорит великое презрение.
«Моё Я есть нечто, что до?лжно превзойти; моё Я для меня великое презрение к человеку» — так говорят глаза его.
Он сам осудил себя, и это было его высшим мгновением; не допускайте, чтобы тот, кто возвысился, опять опустился вниз!
Нет спасения для страдающего так от себя самого, кроме быстрой смерти.
Ваше убийство, судьи, должно быть жалостью, а не мщением. И, убивая, смотрите, чтобы сами вы оправдывали жизнь!
Мало примириться с тем, кого убиваете. Пусть ваша печаль будет любовью к сверхчеловеку: так оправдаете вы то, что ещё живёте!
«Враг» должны вы говорить, а не «злодей»; «больной» должны вы говорить, а не «негодяй»; «сумасшедший» должны вы говорить, а не «грешник».{75}
И ты, красный судья, если бы ты решил громко высказать всё, что уже совершил в мыслях, каждый закричал бы: «Прочь эту грязь и этого ядовитого червя!»{76}
Но одно — мысль, другое — дело, третье — образ дела. Между ними не вращается колесо причинности.
Образ содеянного сделал этого бледного человека бледным. Ему по плечу было дело, когда он его совершал: но он не вынес его образа, когда оно совершилось.{77}
Всегда смотрел он на себя как на совершившего только одно дело. Безумием называю я это: исключение превратилось в существо его.
Черта завораживает курицу; удар, что он нанёс, околдовал его бедный разум — безумием после дела называю я это.{78}
Слушайте, вы, судьи! Есть ещё другое безумие: безумие перед делом. Ах, вы проникли недостаточно глубоко в эту душу!
Так говорит красный судья: «Но почему убил этот преступник? Он хотел ограбить». Я же говорю вам: душа его хотела крови, не грабежа: он жаждал счастья ножа!
Но его бедный разум не понял этого безумия и убедил его. «Что толку в крови! — говорил он. — Не хочешь ли ты по крайней мере совершить при этом грабёж? Отомстить?»
И он послушался своего бедного разума: как свинец, легла на него эта речь, — и вот, убивая, он ограбил. Он не хотел стыдиться своего безумия.{79}
И вот снова свинец вины лежит на нём, его бедный разум стал таким застывшим, таким подавленным, таким тяжёлым.
Если бы он мог встряхнуть головой, его бремя скатилось бы с него; но кто встряхнёт эту голову?
Что такое этот человек? Куча болезней, через дух вырывающихся в мир: там ищут они своей добычи.
Что такое этот человек? Клубок диких змей, которые редко вместе бывают спокойны, — и вот они расползаются и ищут добычи в мире.{80}
Взгляните на это бедное тело! Что оно выстрадало и чего страстно желало, — вот что пыталась объяснить себе эта бедная душа; она объясняла это как радость убийства и жажду счастья ножа.
Кто теперь становится больным, на того нападает зло, то, что ныне есть зло: страдание хочет он причинять тем самым, что ему причиняет страдание. Но были другие времена и другое зло и добро.
Некогда были злом сомнение и воля к самому себе. Тогда становился больной еретиком и колдуном; как еретик и колдун, страдал он и хотел заставить страдать других.
Но это не проникает в ваши уши: это вредит вашим добрым, говорите вы мне. Но что мне до ваших добрых!
Многое в ваших добрых вызывает во мне отвращение, но, поистине, не их зло.{81} Но как бы я хотел, чтобы охватило их безумие, от которого они бы погибли, как этот бледный преступник!
Поистине, я хотел бы, чтобы их безумие называлось истиной, или верностью, или справедливостью; но у них есть своя добродетель, чтобы долго жить в жалком довольстве собой.
Я — перила над потоком; ухватись за меня, кто может за меня ухватиться! Но я не ваш костыль. —
Так говорил Заратустра.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.