4.3. Творчество как способ существования

4.3. Творчество как способ существования

Вернемся к тому, о чем уже шла речь.

Да действительно, особенности любого языка таковы, что уже сами по себе не позволяют нам в точности сформулировать именно то, что занимает наше сознание. Да, в большинстве своем и мы сами не так уж хорошо владеем им, чтобы сделать самих себя до конца понятными любому другому человеку. Добавим сюда и все различия в накопленном опыте, впитанной культуре, роде занятий, которые существуют между нами и которые еще более затрудняют самую возможность человеческого общения. А это значит, что и восприятие кем-то другим всего того, что мы вкладываем в наши слова, не может быть уподоблено получению денежного перевода на исправно работающей почте. Это только там отправляемая и получаемая суммы должны сходиться (и сходятся) до последней копейки – здесь же, как следует из всего сказанного выше, они могут расходиться в обе стороны на какую угодно величину.

Но вспомним и другое. Мы уже могли видеть, что восприятие любой информации может быть обеспечено только в процессе самостоятельного ее воссоздания каждым из тех, кому она адресуется. Простое пассивное созерцание полностью исключает любую возможность какого бы то ни было информационного обмена. Таким образом, любой информационный обмен – это всегда творчество. Оно и только оно лежит в основе самой возможности нашего общения.

Строго говоря, в утверждении того, что человек – это существо творческое и что именно творчество является, вероятно, самым глубоким нашим отличием от животных, нет ничего нового. Но если уж мы принимаем такое положение, то нужно согласиться и с другим. Не просто абстрактная способность к созидательной деятельности должна быть изначально заложена в каждом из нас, – живое творчество обязано быть глубинной основой повседневной жизни каждого, больше того, творчество должно носить принудительный характер.

Здесь нет никакого преувеличения: когда мы говорим о каких-то закономерностях или движущих силах человеческой истории, мы обязаны объяснить себе, почему иначе просто не может быть, ибо в противном случае вообще непонятно, что заставляет нас пускаться в длящуюся тысячелетия гонку за чем-то новым.

Нам говорят, что в основе исторического прогресса лежит обыкновенная материальная нужда. Именно неудовлетворенная потребность вынуждает человека напрягать все свои силы в поисках насущного, и именно этот непрерывный тысячелетия длящийся тренинг пробуждает его творческий дух. (Кстати, заметим: если в этом случае все, что составляет существо цивилизации, и получает какое-то рациональное и вполне правдоподобное объяснение, то все достижения нашей культуры оказываются совершенно случайным побочным продуктом разрешения чисто прикладных утилитарных задач. Просто искали новые пригодные к освоению земли, а попутно сложилась романтическая песнь о золотом руне и об отважных аргонавтах.) Но ведь сам по себе хронический дефицит всего необходимого не в состоянии объяснить вообще ничего. Вдумаемся: обделенное разумом животное должно находиться в еще более тяжелом положении, чем занимающий высшую ступень в единой иерархии живого человек, и следовательно, оно должно было бы испытывать куда больший и настоятельный позыв к изменению однажды сложившихся стереотипов своего бытия. Известно, что даже "царя зверей" чувство голода сопровождает едва ли не всю его жизнь. Но если бы одна только материальная нужда и в самом деле могла лежать в основе материального и духовного прогресса, то пределом совершенствования еще задолго до человека должно было бы стать какое-нибудь одноклеточное. Однако в действительности этого не случилось: ничто не заставляло и не заставляет животное ни изобретать орудия, ни слагать стихи, ни тем более задумываться над вечной тайной посмертной жизни. Даже через миллиарды лет после зарождения жизни все в живой природе ограничивается лишь простым регулированием численности биологических популяций. Почему же в таком случае столь ненасытен человек, который благодаря дару сознания получает огромное преимущество перед любым самым совершенным созданием природы?

Нет, совсем не материальная потребность гонит его в неизведанное. Впрочем, и сама потребность, скорее всего, является довольно поздним продуктом социологического мифотворчества, чем реальной действительностью: ведь в живой природе устроено так, что при относительном равновесии запросов биологического вида со всем тем, что может предоставить ему окружающая среда, наступает его стабилизация. Лишь граничащие с катастрофой региональные изменения природных условий в состоянии нарушить сложившийся баланс и стимулировать процесс биологического видообразования. Многие же виды живых организмов существуют на Земле рядом с человеком (и его предками) вот уже миллионы и миллионы лет. Современная палеонтология свидетельствует о том, что, если не считать полного исчезновения, ни один из распространенных на Земле биологических видов не подвергся за это время никаким существенным изменениям. Известно о существовании бактерий, не претерпевших вообще никаких видимых трансформаций почти за миллиард (!) и даже более лет. Между тем, по современным представлениям история эволюционного выделения человека из животного царства не превышает 10–15 миллионолетий. Это составляет примерно триста-пятьсот тысяч поколений. В отличие от него, срок жизни бактерии исчисляется не годами, и даже не днями – всего лишь считанными минутами, а следовательно, за это время сменяются свыше 10 триллионов поколений организмов. И вот за все это время решительно никаких перемен. И это при том, что именно низший уровень организации жизни отличается наибольшей гибкостью; ведь всем известна потрясающая приспособляемость болезнетворных бактерий, позволяющая им выживать несмотря на все новые и новые средства борьбы с ними, которые изобретает человек.

Единственная доступная биологическому телу форма приспособления к своей среде – это преобразование собственной структуры и функций; и если верить тому, что к такому преобразованию его может подвигнуть только неудовлетворенная потребность, то стабильность существующих видов может быть объяснена только отсутствием сколь-нибудь серьезного дисбаланса между их потребностями и ресурсами регионов. Другими словами, развитой способностью организмов обеспечить полное удовлетворение всех настояний своей природы.

Но если полностью обеспечить себя способно даже самое примитивное из всех живых существ, то почему же "венец творения" должен находиться в постоянном разладе с окружающей его действительностью? Ведь, в отличие от приносимого волхвами, дары и богов, и природы должны иметь не только символическое значение, а значит, не может быть, чтобы, как запретное яблоко вместо добра и зла обнаружило перед человеком всего лишь его наготу, дарованное ему сознание оказалось способным только на то, чтобы сделать явственным вечную его обделенность в насущном.

Нет, непрестанная погоня за чем-то новым, как кажется, может быть объяснена только тем фактом, что не прерываемое ни на мгновение творчество оказывается единственно возможным способом существования нашего сознания, иначе говоря, является столь же принудительным для нас, сколь и само дыхание или кровообращение.

Мы уже видели, что даже ритуальная, то есть предшествующая собственно знаковым формам общения, коммуникация решительно немыслима без творчества. Единственным залогом людского взаимопонимания может служить только самостоятельное воссоздание каждым всего того, что выступает предметом любого информационного обмена. Но одно дело – самостоятельно воспроизвести какое-то явственно обозначаемое действие, совсем другое – воссоздать по существу из порождаемого кем-то информационного хаоса нечто содержательное и законченное. Именно так – хаоса, ибо, как уже говорилось, полная аура слова (или, говоря шире, любого знака вообще) на самом деле может скрывать в себе все что угодно, вплоть до прямого опровержения каких-то фиксированных конвенциональных его значений. Поэтому полнота и точность восприятия транслируемого нам смысла обеспечивается отнюдь не автоматически, и чем более сложным и отвлеченным от сиюминутного расклада внешних условий оказывается доводимое до нас содержание, тем острее становится потребность в развитии и диверсификации встречной работы всех задействованных в его дешифрации структур организма. Словом, переход от ритуальной коммуникации к собственно знаковому речевому общению нисколько не облегчает взаимопонимание людей.

Точно так же, как и у тяготеющих едва ли не к противоположному полюсу единой эволюционной шкалы организмов, никакой информационный обмен между разумными существами не может быть реализован в процессе простого пассивного созерцания происходящего вне их. Это всегда напряженная работа, пусть и скрытая от внешнего наблюдателя, но от того не перестающая требовать от обеих сторон общения довольно значительных затрат на синхронное порождение и встречное воссоздание любой единицы смысла. И уж тем более справедливым это становится там, где обмен начинает осуществляться на основе знака. Ведь, кроме всего прочего, знаковая коммуникация – это уже совершенно иной, куда более высокий и сложный, уровень абстракций, фигурирующих в процессе информационного взаимодействия. А значит, она требует значительно больших усилий от всех, кто пользуется ею. Поэтому собственное несовершенство языка вместе с нашей неспособностью его средствами абсолютно точно воспроизвести какой бы то ни было предмет лишь усугубляют необходимость постоянной работы, связанной с самостоятельным воссозданием всего фиксируемого нами.

Но жирно подчеркнем последнее: и несовершенство языка и наша собственная нерадивость в его освоении лишь усугубляют строгую необходимость именно такой организации сознания, но отнюдь не объясняют ее. Само же объяснение лежит куда как глубже.