75

Если в юности Иерониму большого труда стоило смирять свою материальную плоть, как показывает его борьба в пустыне с прекрасными женскими образами, то в зрелом возрасте столь же трудно было ему сладить со своей духовной плотью. «Я предстал мысленно», — рассказывает он, например, — «пред судией мира», «Кто ты?» — спросил голос. «Я христианин». «Лжешь», — загремел судия мира, — «ты только цицеронианец»[45].