СИМУЛЯКРЫ И НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА
СИМУЛЯКРЫ И НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА
Есть три порядка симулякров: — Симулякры естественные, натуралистические, основанные на изображении, имитации и подделке, гармоничные, оптимистичные и направленные на реституцию или идеальную институцию природы по образу Божию; — Симулякры продуктивные, направленные на повышение производительности, основанные на энергии, силе, ее материальном воплощении в машине и всей системе производства, — прометеевское стремление к глобализации и непрерывной экспансии, к высвобождению безграничной энергии (это желание является частью утопий, связанных с данным порядком симулякров); — Симулированные симулякры, основанные на информации, моделировании, кибернетической игре, их цель — полнейшая операциональность, гиперреалистичность, тотальный контроль. Первому порядку соответствует воображаемое утопии. Второму соответствует научная фантастика в прямом смысле. Третьему порядку соответствует… — есть ли еще какое-то воображаемое, которое соответствовало бы этому порядку? Вероятный ответ таков, что старое доброе воображаемое научной фантастики умерло и что сейчас на поверхность всплывает что-то другое (и не только в художественной литературе, но и в теории). То же подвешенное состояние и неопределенность судьбы кладет конец научной фантастике — но вместе с ней и теории, как двум специфическим жанрам. И реальное, и воображаемое существуют лишь на определенной дистанции. Что происходит, когда эта дистанция, включая дистанцию между реальным и воображаемым, начинает исчезать, поглощаться исключительно в пользу модели? Примечательно, что переходя от одного порядка симулякров к другому, мы наблюдаем все ту же тенденцию к резорбции этой дистанции, этого промежутка, который оставляет место для проекции идеального или критического характера: — Эта дистанция максимизируется в утопическом, в котором вырисовывается сфера трансцендентного, коренным образом иной мир (романтическая мечта еще остается его индивидуализированной формой, в которой трансцендентность тщательно прорисована, в том числе и в структурах бессознательного, но в любом случае отрыв от реального мира максимальный, и перед нами остров утопии, который противостоит континенту реального); — Эта дистанция значительно сокращается в научной фантастике: последняя зачастую является лишь диспропорциональной, но качественно не отличимой проекцией реального мира производства. Происходит наращивание механических или энергетических возможностей, скорости или мощности достигают энной степени, но схемы и сценарии остаются такими же, как и в механике, металлургии и т. д. Это — прогнозируемые ипостаси автомата. (Ограниченному миру доиндустриальной эпохи утопия противопоставляла идеальный альтернативный мир. К потенциально бесконечному миру производства научная фантастика добавляет прирост своих собственных возможностей). — Эта дистанция полностью резорбируется в имплозивную эру моделей. Модели больше не являются трансцендентностью или проекцией, они больше не являются воображаемым относительно реального, они сами антиципация реального и, следовательно, не оставляют места для какой-либо фантастической антиципации — они имманентны, поэтому не оставляют места для какой-либо воображаемой трансцендентности. Поле, которое приоткрывается, — это поле симуляции в кибернетическом смысле, то есть поле всесторонней манипуляции моделями (сценарии, инсценировки симулированных ситуаций и т. д.), но тогда ничто не отличает этот процесс от управления самим процессом реального: фантастики больше не существует. Реальность могла бы превзойти фантастику: это было бы верным признаком возможностей эскалации воображаемого. Но реальное не может превзойти модель, всего лишь алиби которой оно является. Воображаемое было алиби реального в мире, в котором господствовал принцип реальности. Сегодня именно реальное стало алиби модели в мире, которым руководит принцип симуляции. И, как это ни парадоксально, именно реальное становится нашей подлинной утопией, но той утопией, осуществить которую уже невозможно, о которой можно лишь мечтать как о потерянном безвозвратно. Возможно, в кибернетическую и гиперреальную эру научная фантастика может лишь исчерпать себя, искусственно возрождая «исторические» миры. Она может лишь попытаться реконструировать «в пробирке» вплоть до малейших деталей перипетии предыдущего мира, события, действующих лиц, идеологии прошлого, лишенные смысла и подлинного звучания, но создающие иллюзии своей ретроспективной правдоподобностью. Так происходит в «Симулякрах» Ф. Дика с гражданской войной в США. Гигантская трехмерная голограмма, в которой фантастике больше никогда не суждено быть зеркалом, обращенным в будущее, но лишь повторной и безнадежной галлюцинацией прошлого. Мы больше не способны представить себе какой-либо иной мир, благодать трансцендентности покинула нас так же. Классическая научная фантастика была фантастикой расширяющейся вселенной, к тому же она черпала свои силы из рассказов об исследовании космического пространства, которые перекликались с более земными формами исследования и освоения, присущими XIX и XX столетиям. В этом нет четкой причинно-следственной связи: мировой рынок, рынок не только товаров, но и ценностей, знаков, моделей не оставляет никакого места воображаемому — примерно из-за этого и исследовательский (технический, психический, космический) мир научной фантастики также прекратил свое существование, но совсем не потому, что земное пространство сегодня виртуально выражено с помощью кода, нанесено на карты, переписано, насыщено и таким образом будто замкнуто в себе вследствие глобализации. Однако оба этих явления четко связаны между собой и являются двумя сторонами одного и того же общего процесса имплозии, пришедшего на смену гигантскому процессу эксплозии и экспансии, характерному для прошлых веков. Когда система достигает своих собственных границ и полностью насыщается, происходит реверсия — возникает нечто иное, в том числе и в воображаемом. До сих пор у нас всегда был резерв воображаемого — коэффициент реальности пропорционален резерву воображаемого, которое и делает реальное полновесным. Это также верно относительно географических и космических исследований: когда не остается девственной территории, а значит территории, доступной для воображаемого, когда карта покрывает всю территорию, такие вещи, как принцип реальности, исчезают. Завоевание космоса представляет в этом плане ту черту, после которой потеря земного референтного становится необратимой. Когда границы мира отступают в бесконечность, происходит утечка реальности как внутренней связности ограниченного мира. Завоевание космоса, которое состоялось после завоевания планеты, эквивалентно дереализации человеческого пространства, переходу его в гиперреальность симуляции. Как свидетельство — эта двухкомнатная квартира (кухня + душ), выведенная на орбиту, так сказать, возведенная в космическую степень, вместе с последним лунным модулем. Обыденный характер этого земного жилья, возведенного в ранг космической ценности, гипостазирование его в космическом пространстве, сателлитизация реального в трансцендентности космоса, — это конец метафизики, конец фантазма, конец научной фантастики — и начало эры гиперреальности. С этого момента что-то должно измениться: прогноз, экстраполяция, эта разновидность пантографической избыточности, все, что придавало шарм научной фантастике, становятся невозможными. Теперь невозможно выстроить нереальное на основе реального, воображаемое на основе данных о реальном. Процесс будет протекать скорее в обратном направлении: он будет состоять в децентрации ситуаций и моделей симуляции, в изобретательных попытках прибавить им красок реального, повседневного, пережитого, в переосмыслении реального как фантастического, и именно потому, что оно исчезло из нашей жизни. Иллюзия реального, пережитого, повседневного, но воспроизведенного, иногда с такими странными деталями, что они начинают смущать, воспроизведенного как животный или растительный заповедник, выставленного на обзор в своей прозрачной точности, но лишенного сущности, заранее дереализованного, гиперреализованного. Пожалуй, научная фантастика в этом случае уже не будет чем-то романическим, раздающимся вширь со всей той свободой и «наивностью», которую дает ей очарование открытия, скорее наоборот — она будет развиваться имплозивно, так же, как развивается нынешняя концепция вселенной, пытаясь возродить, перевоссоздать, оповседневить фрагменты симуляции, фрагменты той общей симуляции, которая заменила нам так называемый «реальный» мир. Так где же те произведения, которые отныне должны соответствовать этой ситуативной инверсии, этой ситуативной реверсии? Очевидно, что новеллы Филипа Дика «гравитируют», если можно так сказать (но сказать так уже не очень-то и можно, и именно потому, что этот новый мир «антигравитационный», или если он и гравитирует, то вокруг дыры реального, дыры воображаемого) в этом новом пространстве. Дик не изображает альтернативную вселенную, у него нет космической экзотики, фольклора или галактических подвигов — потому что у него мы сразу же попадаем в тотальную симуляцию, имманентную, без первопричины, без прошлого, без будущего, в диффузию всяких координат (ментальных, временных, пространственных, семантических) — речь идет не о параллельном мире, дублированном мире или даже о потенциальном мире, — ни о возможном, ни о невозможном, ни о реальном, ни о нереальном: о гиперреальном — мире симуляции, являющемся чем-то иным. И не потому, что Дик говорит конкретно о симулякрах (научная фантастика всегда делала это, но она обыгрывала копию, искусственное или воображаемое дублирование или раздвоение, тогда как здесь копия исчезла, копии больше не существует, мы навсегда попали в иной мир, который уже не другой мир, который является миром без зеркала, без проекции или утопии, способных отразить его, — симуляция такова, что ее невозможно преодолеть, невозможно выйти за ее пределы, она тусклая, плоская и не имеет внешнего проявления, — мы даже не сможем больше перейти «по ту сторону зеркала», как это было возможно в «золотой век» трансцендентности. Другим примером, возможно, еще более убедительным, мог бы быть пример Балларда и его эволюции, начиная с первых новелл, очень «фантасмагорических», поэтических, сказочных и дезориентирующих, к «Автокатастрофе», которая, безусловно (больше, чем «IGH» или «Бетонный остров»), является современным образцом той научной фантастики, которая перестала таковой быть. «Автокатастрофа» — это наш мир, в нем ничего не «выдумано»: в нем все гиперфункционально, — дорожное движение и авария, техника и смерть, секс и фотообъектив, — в нем все будто какая-то большая, синхроническая и симулированная машина: то есть акселерация наших собственных моделей, всех моделей, которые окружают нас, перемешанных и гипероперационализированных в пустоте. Это то, что отличает «Автокатастрофу» почти от всей научной фантастики, которая в основном все еще вращается вокруг старой (механической и механистической) пары — функция/дисфункция, перенося ее в будущее с теми же силовыми линиями и с теми же целями, которые существуют и в «обычном» мире. Фантастика превосходит в ней реальность (или наоборот: это более тонко), но по тем же правилам игры. В «Автокатастрофе» больше нет ни фантастики, ни реальности, их отменяет гиперреальность. Это и есть, если она все же существует, наша современная научная фантастика. Может еще «Джек Бэррон», некоторые отрывки из «Все на Занзибар!» Фактически, научная фантастика в прямом смысле нигде больше не существует, и вместе с тем она повсюду — в циркуляции моделей, здесь и сейчас, в самой аксиоматике окружающей симуляции. Она может внезапно возникнуть в грубом виде вследствие самой инерции этого операционного мира. Какой фантаст мог бы «выдумать» (как раз такое уже больше не «выдумывается») эту «реальность» западногерманских заводов-симулякров, заводов, которые повторно нанимают безработных, чтобы те изображали производственный процесс, но которые не производят ничего, и вся деятельность которых сводится к игре в заказ, конкуренцию, обмен документами, в бухгалтерский учет внутри одной большой общей сети? Все материальное производство взрастает в пустоте (один из этих заводов-симулякров даже «реально» обанкротился, во второй раз оставив без работы своих безработных). Это и есть симуляция: не потому, что эти заводы фальшивые, а именно потому, что они реальны, гиперреальны, и поэтому они отсылают «истинное» производство, производство «серьезных» заводов, к той самой гиперреальности. И самое интересное здесь не оппозиция между настоящими и фальшивыми заводами, а наоборот, отсутствие четкого различия между ними, тот факт, что остальные предприятия имеют не более референтной основы или фундаментальной цели, чем эти «симулякры» бизнеса. Именно в этой гиперреальной индифферентности и заключается истинное «научно-фантастическое» свойство этого казуса с заводами. И становится очевидным, что выдумывать его нет нужды: он здесь, он вынырнул на поверхность мира без тайн, без глубины. Без сомнения, самым трудным сегодня в сложном мире научной фантастики является распознать то, что еще соответствует (а это значительная часть) воображаемому второго порядка, порядка продуктивного/проективного, и то, что уже принадлежит к этой невнятности воображаемого, к этой флуктуации, характерной для третьего порядка симуляции. Так, можно четко провести различие между механическими машинами-роботами, характерными для второго порядка, и кибернетическими машинами, компьютерами и т. д., принадлежащими по своей аксиоматике к третьему порядку. Но один порядок вполне может смешиваться с другим, и компьютер вполне может функционировать как механическая супермашина, некий суперробот, сверхмощная машина, демонстрируя продуктивный дух симулякров второго порядка: в таком случае он не втягивается в процесс симуляции и по-прежнему является отражением мира, наделенного целью (включая амбивалентность и способность восставать, как компьютер в «Космической одиссеи» или Шелмейнезер во «Все на Занзибар!»). Между оперным (театральный статус, статус фантастической театральности машин, «Гранд-Опера» техники), что соответствует первому порядку, оперативным (индустриальный статус, статус производительности энергии и силы), что соответствует второму порядку, и операционным (кибернетический, алеаторный статус, неопределенный статус «метатехники»), что соответствует третьему порядку, на уровне научной фантастики сегодня еще могут иметь место любые случаи взаимодействия. Однако лишь последний порядок еще может заинтересовать нас по-настоящему.