«АПОКАЛИПСИС СЕГОДНЯ»

«АПОКАЛИПСИС СЕГОДНЯ»

Коппола снимает свой фильм так, как американцы вели войну, — в этом смысле «Апокалипсис сегодня» лучшее из возможных свидетельств, — с таким же отсутствием чувства меры, с такой же избыточностью средств, с такой же ужасной откровенностью… и с таким же успехом. Война как бесконечное разрушение, война как технологическая и психоделическая фантазия, война как череда спецэффектов, война, ставшая кинофильмом прежде, чем он был снят. Война исчезает в технологическом тесте, и для американцев она является в первую очередь именно этим: полигоном, гигантской площадкой для тестирования своего вооружения, своих методов, своей мощи. Коппола занимается тем же: он тестирует интервенционную мощь кинематографа, тестирует влияние кинематографа, который стал раздутым сверх меры аппаратом спецэффектов. В этом смысле его фильм является как бы продолжением войны другими средствами, завершением этой незавершенной войны, ее апофеозом. Война стала фильмом, фильм стал войной, и то, и другое соединилось в своем общем кровосмешении с технологией. Настоящую войну ведет Коппола, который подобен в этом Вестморленду (за исключением гениальной иронии с филиппинскими лесами и деревнями, залитыми напалмом для изображения южновьетнамского ада); кино впитывает в себя все и все начинается снова: ликование Молоха от процесса съемки, жертвенная радость от такого количества потраченных миллионов, от такого холокоста средств, от такого количества несчастных случаев и очевидной паранойи. Изначально этот фильм был задуман как глобальное, историческое событие, в котором, по замыслу автора, война во Вьетнаме должна была предстать лишь тем, чем она и являлась — фантомом, и мы должны поверить в то, что война во Вьетнаме сама по себе, возможно, никогда не имела места, это фантазия, причудливая фантазия о напалме и тропиках, психотропный бред, целью которого было не «достижение» победы или какой-то политической цели, а, скорее, жертвенное и чрезмерное развертывание мощи, которая уже фиксировала себя на пленку, не ожидая, возможно, ничего другого, кроме освящения себя суперфильмом, который довершит массовый зрелищный эффект этой войны. Никакой реальной дистанции, никакого критического осмысления, никакого «осознания» войны: и в этом грубое качество этого фильма, неповрежденного морально-психологической атмосферой войны. Коппола, конечно, имеет право украсить фильм вертолетчиком в нелепой шляпе легкой кавалерии и заставить его уничтожать вьетнамскую деревню под музыку Вагнера — но это не критические, тусклые символы, они погружены в аппарат, они — часть спецэффектов, и он сам снимает кино таким же образом, с такой же ретроспективной манией величия, с такой же бессмысленной яростью, с таким же перегруженным шутовским эффектом. Но результат лишь вызывает недоумение, и задаешься вопросом: как возможен такой ужас (не ужас войны, ужас от фильма, строго говоря)? Ответ отсутствует, отсутствует и какой-либо возможный здравый смысл, и можно даже порадоваться этой ужасной шутке (точно как шутке с Вагнером) — однако можно все же обнаружить одну совсем незначительную идею, не такую уж и плохую, которая не является оценочным суждением, но которая подсказывает нам, что война во Вьетнаме и этот фильм сделаны из одного теста, что их ничто не разделяет, что этот фильм является частью войны, и если американцы проиграли ту войну (на первый взгляд), они, безусловно, выиграли эту. «Апокалипсис сегодня» — это победа в мировом масштабе. Кинематографическая мощь равна или даже превышает мощь промышленных и военных комплексов, равна или даже превышает мощь Пентагона и всего правительства. И тут выясняется, что фильм небезынтересен: он ретроспективно освещает то (даже не ретроспективно, потому что фильм — одна из фаз этой войны без развязки), что в этой войне уже было от сумасшествия, от иррационального в политическом плане: американцы и вьетнамцы уже примирились; сразу после окончания военных действий американцы уже предлагали им свою экономическую помощь; они уничтожали джунгли и города, точно так же, как сегодня они снимают свое кино. Нельзя ничего понять ни в войне, ни в кино (по крайней мере, в последнем), если не заметить эту неразличимость не только между идеологией и этикой, между добром и злом, но и между уничтожением и производством через их обратимость, имманентность вещи в своей революции, органический метаболизм всех технологий, от ковровых бомбардировок до киносъемок…