Выпуск № 21. 21 июня 2011 года

Выпуск № 21. 21 июня 2011 года

На этом этапе нашего интеллектуального и политического марафона хотелось бы очень доверительного разговора. Даже не знаю, возможен ли сейчас такой доверительный разговор. Но, поскольку он очень нужен, я все-таки попробую его начать — с глубокой надеждой на то, что это получится.

Некоторые из тех, кто очень внимательно смотрит передачу «Суть времени», реагируют на это понятным, но уж слишком простым и прямолинейным способом. Они говорят: «Вот Вы говорите о каких-то там повреждениях. Считаете, что те, с кем Вы разговариваете, повреждены. А это значит, что Вы стоите в позе высокомерия, смотрите на нас, как на какой-то поврежденный материал, и назидаете по поводу того, как именно этот материал должен исправляться».

По-моему, это не честно. По-моему, все, кто обладает хоть какой-то психологической чувствительностью, понимают, что я разговариваю не с позиций невероятного высокомерия и не с позиций обладания некой абсолютной истиной, которая глядит в долину, видит, как там что-то копошится, и пытается как-то этим манипулировать.

Я разговариваю с позиций настоящей человеческой боли за то, что происходит, за то, что сделано с людьми. Ведь с ними действительно что-то сделано в ходе так называемой перестройки, когда с невероятной силой было разгромлено их Идеальное. Когда, в ответ на этот разгром, люди действительно поддались. Когда потом произошли криминализация страны и создание преступного класса-монстра, который теперь беспощадно пожирает страну и обязательно дожрет ее до конца, если что-то не сделать. Я не назидаю, я делюсь с другими своей болью и своим пониманием ситуации — и не более того.

Когда я заговорил о «кривой козе», на которой русские «ехали» столетиями, в ответ вдруг начался возбужденный разговор: «Что за кривая коза? Почему такой неопрятный и некрасивый образ? Лучше Конек-Горбунок или какой-нибудь огнедышащий конь…»

Ну что на это можно ответить? Мы с вами находимся в катастрофически тяжелой ситуации. Мы очень сильно залетели, страшно залетели. И если мы не поймем, насколько мы залетели и в какой катастрофической ситуации мы находимся, то мы из этой ситуации не выйдем, понимаете? Мы никогда из нее не выйдем.

Первое условие — это адекватное понимание состояния дел, как бы плохи они ни были. Чем бы вы лично или ваши близкие ни были больны, вы хотите, прежде всего, одного — правильного диагноза. Как бы тяжел, ужасен ни был этот диагноз — он лучше лжи. Из любого, самого страшного заболевания есть шанс выйти выздоровевшим. Это может быть одна тысячная, одна миллионная, одна миллиардная процента. Но шанс есть всегда. И чем меньше этот шанс, тем больше должна быть воля и разум того, кто пытается выйти из тяжелейшей ситуации. Я видел людей, которые выходили из невероятно сложных, тяжелейших, безвыходных ситуаций, потому что у них хватало для этого ума и воли. Им удавалось стянуть волю в такой лазерный жгут, который может резать бронированные толстые листы, пробивать любые препятствия, уничтожать все, что стоит на пути к желанной цели.

Наверное, каждый понимает, что такие ситуации существуют. И что в этих ситуациях одни люди выходят победителями, а другие оказываются побежденными.

Всем памятен Маресьев, который без ног летал на военных самолетах. Об этом герое написана «Повесть о настоящем человеке» Полевого. Но ведь, наверное, все понимают, что Маресьев летал, а другие героически воевавшие люди — сильные, смелые люди, — оказавшись в ситуации Маресьева, с ампутированными конечностями, кончали жизнь в артели инвалидов. Чем отличается Маресьев от этих людей? Ситуация-то одна и та же: ноги ампутированы, страшное несчастье произошло. Но Маресьев преодолевает этот страшный вызов, а другие пасуют. И ведь тоже не слабые, сильные мужики, герои, а пасуют.

Как сделать так, чтобы наш народ, мы все в этой ситуации оказались коллективным Маресьевым, способным нечто преодолеть, а не спасовать перед огромным, чудовищным вызовом? Согласитесь: нельзя понять, как реагировать на вызов, нельзя даже волю-то по-настоящему мобилизовать, если не понять, каков масштаб вызова.

Представьте себе, что вы почему-то вообразили, что стоите на высокой горе. Но вы это вообразили. А на самом деле вы находитесь внизу. У вас совсем другая позиция, реальность состоит в том, что вы находитесь не на вершине горы, а у подножия, но вообразили себе, что вы находитесь наверху.

Что происходит с каждым, кто приходит к вам и говорит: «Слушайте, вот это ваше воображение, а реальность такова»? Этот человек вас оскорбляет, потому что вы уже твердо уверовали, что вы высоко-высоко, о-го-го где находитесь — в плане интеллектуальном, волевом, любом. А вам вдруг говорят, что вы находитесь ниже. Но если вы станете сопротивляться, отбрасывать реальность и отстаивать это воображаемое, то, во-первых, вы большую часть энергии затратите на то, чтобы эту реальность вытеснить. А во-вторых, вы никогда в реальности на эту высоту не попадете. Вы просто в мечтах будете видеть себя кем-то другим.

Герой «Записок из подполья» Достоевского рассказывает, как в мечтах он видел себя то на балу «на вилле Боргезе, что на берегу озера Комо», то «чуть ли не на белом коне и не в лавровом венке». Когда-то моя мать мне говорила, что Достоевский очень точно отразил определенные черты национального характера — к сожалению, не лучшие.

Для того чтобы вы могли что-то делать, вы должны эту свою воображаемую конструкцию демонтировать (ученые говорят «элиминировать»), испарить… И сказать: «Да, я нахожусь здесь вот. Реальность состоит в том, что я нахожусь вот здесь». В ловушке. Прошу прощения за резкое выражение, в полной заднице. Признав это, вы можете планировать подъем. Вы скажете: «Сейчас я нахожусь вот на этой ступени, а потом я поднимусь на ступень выше. И еще выше. И вот я уже дошел до того самого уровня, на котором я себя ранее воображал. Но я не в снах своих «на озере Комо» и «в лавровом венке» себя здесь обнаруживаю, а в реальности. А это огромное счастье, потому что я преодолел эти ступени. Я оказался здесь. А передо мной еще одна ступень, и я могу оказаться еще выше. Если я захочу двигаться дальше, то, может, я напрягу силы и прыгну на новую ступень. Но я же прыгну на нее из точки реальности — оттуда, где нахожусь».

Зачем же подменять все это фантазиями, игнорируя реальность и лишая себя возможности действительно из низкого и пагубного состояния перейти в состояние высокое или даже высочайшее, вложив в это соответствующие усилия? Зачем нужна эта фикция, если она препятствует тому, чтобы вы двинулись хоть куда-то? Вы никуда не двинетесь, если есть эта фикция! Потому что вам уже хорошо. Вы там, в своем воображении, как бы всего достигли.

Возвращаюсь к козе, на которой русские ехали несколько веков. Которая кривая, косая, упрямая, неловкая и все прочее. Чем такая коза отличается от Конька-Горбунка или от огнедышащего коня? Тем, что Конек-Горбунок — это изобретение достаточно позднее, гламурное. Это как шкатулки Палеха. Это красивая-красивая живопись. А кривые, вонючие, дикие козы — это глубины настоящего народного фольклора.

Есть известная притча, в которой могущественная сила говорит герою или героине: «Ты приезжай ко мне не одетым и не голым, не верхом и не пешком». И, мучительно обдумывая, как это сделать, герой или героиня (кажется, героиня) в итоге надевает рыболовную сеть на голое тело, садится на козу и едет. И вдруг оказывается, что действительно: и не одетая, и не голая, и не верхом, и не пешком, а едет на этой самой козе.

В фольклоре вообще и в русском в особенности есть понятие «самоумаление», после которого начинается восхождение. Так вели себя русские юродивые, так ведет себя вообще наша культура. Когда из определенного типа самоумаления начинается неумолимый подъем, неумолимое восхождение. И когда в осознании, видении собственной ситуации концентрируется одновременно и очень мощное чувство того, что ты к чему-то призван, и чувство собственной недостаточности, недоделанности, уродливости. Так вот, если нет и того, и другого одновременно, то нет фольклора, а есть гламур.

Я рассмотрел сейчас эстетический аспект того, что касается кривой козы, на которой ехали столетиями. Но есть другой аспект, который мне представляется еще более важным. Если ехали не на кривой козе, упирающейся, мекающей, иногда убегающей куда-то в сторону, а на таком замечательном коне скакали, то куда ж прискакали-то, а?

Прискакали в чудовищную ситуацию невероятного сокращения собственной территории, невероятного падения собственной промышленности, невероятного обнищания собственного населения, наркомании, беспризорности, падения нравов. И бог знает еще чего.

Но разве вы эту ситуацию не чувствуете? Разве она не страшна, не чудовищна? Разве у вас это все не болит? Но если это все не болит, какая политика? Какая борьба, если не увидеть то, что ты в реальности находишься вот здесь, в этом ужасе?

Блок по этому поводу говорил:

На непроглядный ужас жизни

Открой скорей, открой глаза…

— и дальше добавлял:

Но только — лживой жизни этой

Румяна жирные сотри.

Зачем нужен этот Палех сегодня, эти Коньки-Горбунки, эти огнедышащие кони, этот гламур а-ля рус, эта патриотическая сентиментальность? Зачем они нужны в столь беспощадной ситуации, в таком уже состоявшемся ужасе и перед лицом таких страшных угроз?

В моем спектакле «Izнь» по этому поводу звучат строчки:

Ах, что за героизм, зараза!

Я колебал твои проказы,

Твой блуд, романтику пустую!

Кого сие интересует

В момент, когда грядет она?..

Героиня спрашивает: «Кто, Отче?»

Он отвечает: «Черная Весна».

Так кому нужен «Палех», сентиментальность, патетика, сусальные романтические образы «в момент, когда грядет она»? Или «она» не грядет? Или мы здесь занимаемся выдумками по поводу каких-то страшных сценариев, которые будут разворачиваться? Так давайте еще и еще раз подумаем: мы нечто выдумываем, мы создаем некую театрализацию в виде каких-то искусственных страхов? Или ситуация на самом деле страшна донельзя? Мы в аду или не в аду?

Одна за другой выходят газетные правдивые статьи и телевизионные передачи по поводу того, как именно телевидение растлевает детей, маленьких детей. О девчонках 12-летних, которые грабят в городах, раньше считавшихся оазисами научной и культурной жизни, о каких-то детсадовцах, которые фотографируют друг друга в порнографических позах… Детей не жалко? Мы же понимаем, что речь идет не об отдельных случаях, а о том, что все это ад, в который брошены люди. Мы же понимаем, что они в ад брошены, а не куда-то еще! Значит, мы страшно залетели.

О каком тогда Коньке-Горбунке, о каком тогда огнедышащем коне нужно говорить? Разве непонятно, что если так сильно залетели и при этом пускаем розовые сладкие пузыри, то просто смешны донельзя? Скажите же сами себе настоящую правду. Может быть, она пробудит что-то, может быть, она включит какие-то дополнительные, резервные человеческие возможности? Может быть, тогда эта коллективная личность, это соборное целое, оказавшееся в ситуации Маресьева, не в артель инвалидов пойдет, а сумеет взлетать в воздух и сбивать чужие поганые «мессеры»? Ведь такая возможность есть. Но она есть только тогда, когда реальность признается, когда на нее смотрят открытыми глазами. Когда на весь этот бесконечный ужас, в котором мы оказались, действительно открываются глаза. И когда понятно, что после этого гламур, сусальность, патетика, романтическая живопись неуместны. А уместно что-то другое — то, что дышит этой последней силой одновременно самоуничижающего и самоподнимающего фольклора.

Вот такие мы. Да, залетели. Да, тащились черт знает как. Но это наша историческая судьба. Это наша историческая личность. И еще посмотрим, кто быстрее доскачет до конечной цели — вы на ваших лошадках или мы на этой кривой козе.

Неужели непонятно, что внутренне, морально, человечески это единственный шанс на то, чтобы выйти из нынешнего ничтожества в какое-то настоящее самопреодоление? И что никакого другого шанса просто не существует? Так зачем дурачить себя и других, зачем цацкаться с собой? В предельных ситуациях надо быть с собой беспощадными!

Может, Маресьев еще и потому начал летать, что внутренне чувствовал: «Сдохнуть, умереть, но только не в артель!», потому что он без полета не мог. Потому что в нем не было какого-то повреждения, какой-то слабины, из-за которой ты вдруг и оказываешься в артели для инвалидов. Или пьяненьким милостыню просишь, вспоминая о том, каким ты был вчера… Ведь это же реальная возможность. Вот-вот — и она наступит, вот-вот — и она станет необратимой. Неужели это непонятно? Почему это непонятно? Почему?

Я езжу по стране. Приезжаю в один город — не буду говорить, куда, чтобы никто не обиделся (потому что, видит бог, я меньше всего хочу кого-то обидеть). В этом городе все не так уж хорошо с «Сутью времени». Растерянные люди, они не собрались пока, они не точно знают, что им делать… Некоторые из них настроены, мягко сказать, не вполне конструктивно. Они сидят, слушают по многу часов, спрашивают, мучаются по поводу того, как же выйти из этой ситуации и так далее. Иногда они проявляют какую-то беспомощность, иногда неполную адекватность. Ну, это жизнь. Это так построено. Это и есть реальность, в которой мы живем.

Не будучи восхищенным тем, как происходит эта встреча, с тяжелым чувством прихожу в гостиницу. А на следующее утро назначена большая конференция, на которой собирается бизнес-элита очень серьезного города — политическая элита, деловая, разная. Я не люблю элиту вообще. И особенно не люблю тех, кто называет себя элитой в той чудовищной ситуации, в которой мы оказались. Но тут как-то бросилось в глаза, что люди собрались серьезные, лишенные гедонистических пороков, самовлюбленности — то есть всего того, что на блатном языке называется «понты дороже денег».

Люди сухие, конкретные, крупные, цепкие, серьезные. Говорят: «Вот катастрофа, вот она, приходит». И ты понимаешь, что они говорят об этом искренне и серьезно. Они не пытаются на этом нажиться каким-то образом, не разыгрывают такую странную вампуку (это определенный театральный жанр, где себя пугают и испытывают при этом некое театрализованное наслаждение)… Это не театр ужаса. Не фильмы ужасов. Это реальность. Я вижу, что на меня смотрят честными глазами и говорят: «Все, катастрофа! — вот она, наползает».

Потом с одним из самых ярких людей, произносивших эти слова, мы продолжаем разговор уже вдвоем. И он еще более доверительно говорит о том же… Я отвечаю ему тогда: «Слушайте, но ведь Вы такой сильный человек, Вы много знаете, много умеете. Ну, разъясните что-то местной группе «Сути времени», которая как-то подрастерялась, не все понимает. Придите к ней, поговорите, помогите. Давайте работать вместе». Человек — довольно молодой, гораздо моложе меня — на это отвечает: «Ой, знаете, с какой бы радостью я всем этим занялся лет десять назад! А сейчас уже столько жизненных обязательств…»

И вдруг все, что я увидел перед этим, все эти умные, сильные лица бизнес-элиты, политической элиты, весь этот сухой рационализм, вся эта недюжинная воля, разум, все то хорошее, чем я успел восхититься, — вдруг оно все предстало как рассыпающаяся глина… Только что казалось, что все это живое и очень цельное, настоящее, подлинное. А оно вдруг берет и сыпется. И на этом месте образуется какая-то груда песка.

И тогда ты вдруг понимаешь, что, может быть, полурастерянные люди, которые собрались и жмутся друг к другу в группе «Сути времени»… (это в данном городе, в других городах все происходит совсем не так, я подчеркиваю: в Москве, в Ленинграде, Красноярске — это все не так; но вот в том конкретном городе, где я оказался, они жмутся друг к другу чуть-чуть растерянно и неловко)… может, те люди и лучше…

Потому что, вдумайтесь… Если человек — крупный, сильный, волевой, настоящий — без всякой театрализации всерьез говорит о катастрофе, то он же должен заняться каким-то ее преодолением. Ну, не знаю… бункер на случай ядерной войны должен для себя вырыть… А если он мыслит категориями целого, то он должен страну спасать от катастрофы. Какие у него в этой ситуации могут быть жизненные обязательства, даже перед близкими? Может быть одно обязательство, а не обязательства. У него может быть обязательство эту катастрофу не допустить, спасти от нее, если он сильный, крупный, волевой, умный человек с возможностями. У него других обязательств нет.

Они у него были бы в другом случае в огромном количестве, если бы он смотрел на меня и говорил: «Сергей Ервандович!.. Да что Вы выдумываете! Да какая катастрофа! Всё в шоколаде, все очень здорово. Идем к возрождению России. У нас скоро все будет лучше, чем где бы то ни было на Земле. И, извините, у меня много конкретных жизненных обязательств на этом великом, счастливом пути. Я должен заниматься своими близкими, своими детьми, своими родителями. Я должен заниматься своим бизнесом, я должен заниматься еще чем-то. У меня много целей, они у меня размечены в соответствии с определенными жизненными планами». Этот человек был бы прав в таком случае. Как только он говорит: «Да, всё в шоколаде, все хорошо. Мы идем не в пропасть, а по великому, счастливому пути на Фудзияму (или на Эльбрус, или на Джомолунгму). Все хорошо», — он дальше имеет право говорить об огромном количестве жизненных обязательств. И было бы странно даже, если бы он об этом не говорил.

Но если он «в первых строках сего письма» (в рассказе Бабеля было так сказано: «В первых строках сего письма спешу Вас уведомить») говорит, что надвигается чудовищная катастрофа, если он об этом говорит серьезно, целостно, подлинно, то как он может дальше говорить о том, что у него до фига каких-то там жизненных обязательств? Кто из нас двоих сошел с ума? Я или он?

Мне-то кажется, что это такое специальное состояние ума и души, в котором один очаг, одна часть мозга и сердца говорит об этой катастрофе и крутится в одном направлении, а другая часть тех же мозга и сердца говорит о том, что у нее много жизненных обязательств, и крутится в другом направлении. Но это знаете, как называется? Это раздвоение личности, потом расчетверение и так далее. Шизофрения, прошу прощения, это называется. Постмодернисты об этом писали — шизокапитализм…

Я в данном случае говорю не о частной психиатрии, а о синдроме, который охватывает целое сообщество, группы. Обязательства у них, понимаете? С одной стороны — катастрофа, а с другой стороны — обязательства. И времени у них для того, чтобы протянуть руку как-то сжавшимся, прижавшимся друг к другу, чувствующим беду, растерянным, тоже ведь неслабым и хорошим людям, нет. А может быть, эти-то люди и есть последний шанс на преодоление катастрофы? Может, другого-то шанса и нет? Этот — крохотный, слабый, а другого нет вообще.

Проходит второй день. Я уезжаю из города. Очень много было разговоров, встреч… И в полубеспамятном состоянии падаю на полку вагона СВ, который едет в Москву, и хочу заснуть. В этот момент за стенкой вдруг начинается невероятно грязный женский и мужской мат. Ну, я в геологических экспедициях поработал, в театрах провинциальных и иных тоже достаточно много чего поставил и, вообще, никак ханжой не являюсь. Но это был невероятно грязный и одержимо-животный, скотский мат. То барышни объясняют, как это будет происходить… то мужики… почти хрюкают, рычат… Включена еще очень громко американская музыка, но они орут еще громче…

12 часов ночи. Со мной вдруг что-то происходит, и я точно понимаю, что я этих мужиков, орущих за стенкой, просто уложу. А если они еще дернутся, то сделаю что-нибудь и похуже. И я начинаю вставать и одеваться. Жена моя это видит и бежит за проводницей, что-то ей объясняет (видимо, достаточно доходчиво), и проводница идет в этот зверинец. И начинает говорить: «Сынки, сынки…» (а проводница — простая русская женщина)… «Сынки, ну, что ж вы делаете? Тут же немолодые люди, они же отдыхать хотят, они же как ваши родители. А вы тут что?»

Рычание этого коллективного зверя вдруг чуть-чуть затихает. Потом еще больше, потом еще больше…

Эта простая женщина оказывается намного умнее меня. Она совершает некое волшебство… Вот здесь где-то находился человек. Он уже пошел в сторону зверя. А она его возвращает назад простыми-простыми словами. Потом выходит из соседнего купе и говорит, что это 12-й вагон, а 13-й полностью набит болельщиками, и они все пьяные. Это их руководство тут гудит, говорит проводница. А там (в 13-м вагоне) гудят сами болельщики. Уже весь вагон набит милицией, и, вообще, бог знает что творится…

Но главное не в этом. А главное, что она возвращает то, что уже от человека далеко ушло в сторону зверя, в человеческую точку. Но если она вернула ненадолго, оно опять начнет уходить. Даже если кто-то опять вернет… Когда именно оно, это человеческое, уйдет до конца?

Мы все говорим: «Катастрофа, не катастрофа… Римский клуб… то, се… геополитический ужас…» А катастрофа — вот она. Она уже за стенкой в вагоне ревет. Она завтра выйдет на улицу, и ей на все наплевать: четвертый проект, пятый, седьмой, десятый… Она уже рычит, она лезет к тебе изо всех щелей. Ты можешь сколько угодно замазывать эти щели, она снова и снова их пробивает. И в каком-то смысле она, конечно, носит всемирно-исторический и даже более сложный, всемирно-контристорический характер. Что, разве не так?

Но если это так, то единственный способ что-нибудь сделать — это осознать, что это так, и сказать себе самому: «Дорогой друг, ты находишься вот здесь. И это полный абзац. Собери силы, встань. Тебе трудно. Ты на исходе, на пределе, но сделай еще шаг наверх. А потом снова набери силы и сделай еще шаг наверх. И еще».

Всегда хочется быть добрым. Всегда хочется быть мягким. А этот пример показывает, что иногда таким и нужно быть. Но только я бывал в разных ситуациях в жизни. Бывал в ситуациях, когда в экстремальных походах или геологических экспедициях у меня было две возможности: или проявить эту окончательную и неприятную жесткость, или погибнуть вместе с другими, а главное — погубить других, за которых ты отвечаешь. Отвечаешь — слышите это слово? От-ве-чаешь. Поэтому я буду говорить о неприятных вещах. Не потому, что мне кого-то хочется обидеть, а потому, что иначе нельзя. Иначе не получается.

То, о чем я говорю, это феномены. Есть такой феноменологический метод, он оперирует не понятиями. (Понятиями я тоже буду оперировать, но чуть позже.) Он оперирует идеальными типами, живыми ситуациями, которые одновременно являются и образами, и понятиями, и конкретикой, и абстракцией… Такая конкретика, которая, будучи безумно концентрированной, не превращается в абстракцию до конца, уже не является только конкретикой. Она является чем-то большим.

Такой метод существует.

Я не буду читать лекции о том, кто и когда этим занимался. Наиболее великое имя, наверное, — Гуссерль. Но занимались этим очень многие, противопоставляя этот метод понятийному, научному. Так вот, для меня то, что я обсудил перед этим, и то, что я буду обсуждать сейчас, это феномены. Это не конкретные люди, не конкретные жизненные ситуации. Это некие конкретные квинтэссенции.

В числе тех людей, которые пришли в «Суть времени» — и не просто пришли, а активно работают, и работают хорошо, качественно, — есть одна очень милая, умная женщина из-за границы, которая много сделала полезного. И, как мне говорят, и теперь делает. Честь ей и хвала за это.

В какой-то момент она разочаровалась и… даже не прекратила работу, а просто выразила в некотором бурном монологе всю степень своей разочарованности. Она написала очень острый, нервный текст, в котором сказала: «Как же так? Ну как же это все так?! Нас же все обманывали! Мы пришли на площадь к Ельцину. Мы его поддерживали, и он нас обманул. Потом поддерживали Лебедя, и он нас обманул… Поддерживали Путина, и он нас обманул… Мы поддерживаем Кургиняна, а вот, оказывается, у него что-то там не так с КПРФ. И это тоже все обман. И все это тоже нехорошо. Как же так? Нас все время обманывают!»

В этом, казалось бы, нормальном, остром, больном тексте есть одна закавыка, требующая беспощадного обсуждения. Эта женщина не считает себя виновной в том, что она все время обманывалась, она в этом не виновата. Согласно ее позиции, она ни в чем не может быть виновата. Но это же ненормально. Если она все время обманывается, значит, у нее где-то внутри сидит такая вот «увлекалка», «обманка». И пока она не обращает свой взгляд на себя, а не на Ельцина и прочих и пока она эту вот «увлекалку-обманку» не вырвала из себя клещами, пинцетом, ногтями, зубами, она же и превращается в гибель своей страны.

Подумайте! Увлекались, увлекались… Решили, что нужно создать капитализм. Сокрушили все, что делали отцы и деды. Организовали жуткую катастрофу. Растоптали, наплевали на колоссальные жертвы и мечты. На все! Теперь разочаровались в капитализме. Опять начнут что-то строить… Потом опять разочаруются… Но это же чистая гибель страны.

А что вы прикажете делать тем, кто использует эту «увлекалку»? «А, увлеклись? Тогда тащите меня наверх, во власть… Притащили, да? А теперь вы разочаровались? А потом вы разочаруетесь в чем-нибудь еще? И так все время будете шарахаться из стороны в сторону? Уж извините, мои дорогие, притащили меня туда, а я по вам пальну».

Именно так рассуждал Ельцин. Именно так. То, что это мерзко, отвратительно, цинично, — согласен. Но это вина Ельцина. А вины этой «шарахалки», этой «увлекалки» нет? Вообще нет? Все время виноват кто-то другой? Но это же путь к иллюзорному существованию в каком-то пространстве фантазий «на озере Комо и чуть ли не в лавровом венке». Это же не путь в реальность.

Что вообще можно сделать с этой энергией шараханий? Использовать ее, чтобы она тебя куда-нибудь приволокла, а потом растоптать эту энергию? Что с ней можно сделать еще?

Другой милый молодой человек говорит: «Мы сели играть за стол с мошенниками… Мы хотели сыграть в карты, а сели за стол с мошенниками. И если эти мошенники с помощью мошеннической игры нас обыграли, то мы-то в чем виноваты? В чем мы виноваты?» Как в чем? Как в чем? Ему же так очевидно, этому молодому человеку, что ни в чем.

Извините, пожалуйста. Допустим, вы принесли свои деньги в «МММ» — была такая пирамида. Пирамида — это что такое? Деньги собираются с определенного количества людей и раздаются как дивиденды. Прибегает большее количество людей. Их деньги снова собираются и раздаются как дивиденды. Прибегает еще большее количество людей. Так пирамида раздувается и надувается до тех пор, пока количество прибегающих людей не становится критическим и, достигнув максимума, не начинает уменьшаться. Тогда пирамиду закрывают, оставшиеся деньги делят и разбегаются. Но если человеку говорят: «Дорогой друг, это „МММ“. Это мошенническая акция, это пирамида. Она устроена вот так», — а человек несет в нее деньги, то в чем-нибудь он, наверное, виноват?

Нет, то, что мошенники, которые играют в эту игру, негодяи, это понятно. В чем их вина, понятно. Но и обманутый в чем-то виноват. Или нет? Он виноват или в том, что недостаточно сообразителен (ему объясняли, объясняли, а он так и не понял), и тогда его вина в неразвитости ума. Или в том, что считал, что успеет наварить и соскочить раньше, чем эту «МММ» закроют, и тогда у него не ущербность ума, а ущербность морали. Одно из двух. А как иначе?

Я обсуждаю все это не потому, что конкретные частные случаи ранили мне душу, а потому что это невероятно важные феномены, не осознав значения которых мы не сдвинемся с мертвой точки.

Ведь все же понимают, что 20 лет оппозиция топчется на месте. Надо же объяснить, почему она топчется на месте. Почему меньшинство, ее оседлавшее, так бойко едет к своим грязным, корыстным целям, несовместимым с жизнью страны? Почему? На этот-то вопрос какой-нибудь ответ у кого-нибудь есть?

И вот здесь давайте от феноменов перейдем к понятиям.

Что такое политика?

Мы договорились, что в этой серии передач, да и в целом в нашей деятельности, мы будем заниматься политикой, а не академической научной деятельностью и не моральными сентенциями. Так что такое политика?

Политика — это управление общественной энергией (или общественными энергиями, это уж как сказать). Никакого другого определения реальной политики не существует. Невероятно трудно запихнуть это определение в мозг нашей элиты, потому что элита наша на нынешнем этапе чурается энергии. Она почему-то считает, что можно обойтись без нее, что можно энергию обнулить, и именно поэтому нет места политике. Возвращение политики воспринимается как ужас. Застой — как идеал. Отсутствие энергии, то бишь этот самый застой, — как «мечта поэта». Но застоя не бывает.

Есть закон сохранения энергии. Энергии не становится ни больше ни меньше. Она просто уходит на какую-нибудь глубину. Вы отсекаете ее с поверхности, а она уходит на глубину и там меняет свое качество к худшему. А когда она выйдет снова на поверхность в этом — худшем — качестве, то вы как политик окажетесь заложником того качества энергии, которое соорудили ваши предшественники. Вы окажетесь заложником этого зверя, рычащего у вас за стенкой. Вы можете либо вести его к деструктивным целям, потому что он мечтает только о них, либо оказаться им раздавленным. И ничего больше вы не можете.

Реальный политик не занимается ни добычей новой энергии, ни изменением качества этой энергии. Реальный политик получает энергию в виде данности. Такая-то энергия в таком-то количестве… Шараханье? Пусть шараханье, наплевать. Он эту энергию собирает и на ней въезжает во власть. А дальше он с ней что-то делает…

Этот тип политической деятельности в той ситуации, которую мы переживаем, в той катастрофе, которая развертывается у нас на глазах, обречен. Причем обречен дважды. Во-первых, когда пытаются избегать энергии вообще. Во-вторых, когда используют энергию имеющегося качества и количества.

А нам нужны другое качество и другое количество. Какой выход?

Выход состоит в следующем. Эта общественная энергия может менять качество.

Таким образом, на повестке дня стоит одна стратегическая задача — изменение качества и количества общественной энергии. Это, строго говоря, не политическая задача. Это задача стратегическая и, в каком-то смысле (возьмите это слово, если хотите, в кавычки), даже метафизическая. Но это одновременно единственная задача, с помощью которой можно спасти ситуацию. И работать надо только на это. Только в этом окончательная цель и спасение. Не будет этого — не будет ничего.

В последнее время вновь ожили прогнозы разрушения России. Некоторые из них носят спекулятивно-непонятный характер. Но есть совсем другие разговоры…

Недавно в Россию по приглашению Консервативного клуба «Единой России» приехал с серией лекций некий Эдвард Люттвак. Это очень крупная величина. Крупная реальная величина, обеспечивающая в интеллектуальном плане интересы Республиканской партии Соединенных Штатов Америки. Приехал он не абы куда. Не в какое-нибудь кафе попить кофейку, а в Консервативный клуб (консервативный, обратите внимание) правящей партии «Единая Россия».

К чему сводится теория Люттвака?

Чтобы помешать России снабжать Китай ресурсами, США готовы (добавлю, теперь готовы) отделить от России Дальний Восток и Восточную Сибирь, передав их в ведение Японии. По мнению Люттвака, геополитическими полюсами современного мира являются находящиеся в конфликте США и Китай, а России уготовано место союзника одного из полюсов. Американо-китайский конфликт в будущем неизбежен, считает Люттвак, так как китайская экономика продолжает расти быстрыми темпами, а США не готовы расстаться со своими лидерскими позициями.

Здесь все правильно. Как уже говорилось, англосаксы власть не отдают под давлением объективных обстоятельств. «Китай слишком быстро растет, поэтому отдавай-ка ты ему власть!» Нет, англосаксы уничтожают объективные обстоятельства, имея для этого соответствующие возможности, как военные, так и иные, которые мы тоже обсудим.

Люттвак не ставит под сомнение, что в итоге Россия примкнет к США. Не целиком, говорит он, так по частям. В какую-нибудь еще страну, кроме России, иностранный политолог может приехать с такими прогнозами? Я могу приехать в Китай и рассказывать, как именно Китай к кому-то примкнет «не целиком, так по частям»? Или в африканскую страну? Но в России это все выслушивают.

«Видимо, — пишет автор статьи в газете „Наша Версия“, которая обсуждает этот приезд Люттвака, — аргументы американского политолога кажутся вескими представителям российской власти, раз его принимали на столь высоком уровне».[1]

Люттвак не дает какие-то паленые прогнозы «в стиле Нострадамуса». Он политолог, выступает с сухой лекцией в клубе главной политической партии страны и там говорит: «Ничего, по частям войдете, ребята. А что нам делать?»

В самом деле, а что делать? Одна из возможностей для США заключается в том, чтобы разыграть какой-нибудь крупный конфликт, взвинтить цену на нефть еще в 10–12–15 раз, постараться удержаться за счет своих внутренних ресурсов, которых хватит на несколько лет, и окончательно «опустить» Китай, Индию и другие страны. Но Китай-то в этом случае стремительно будет захватывать Сибирь, а американцы будут противодействовать этому. Вот вам уже война. Вот вам уже коллапс. Вот вам уже конец. Вот вам уже эта катастрофа.

Георгий Малинецкий, заместитель директора Института прикладной математики им. Мстислава Келдыша РАН (специалисты знают, что это очень серьезный институт, всегда сильно работавший на нашу армию, военно-промышленный комплекс и так далее), считает, что при существующих тенденциях более 10, максимум, 15 лет на существование у единой России (не партии, а страны) уже не остается. Что дальше начнут отпадать отдельные части. Что Дальний Восток разделят Китай и Япония. К Америке отойдут Камчатка, Чукотка и Сибирь. В европейской части, в Поволжье, появится мусульманский анклав. Северо-Запад станет отдельным. На Кавказе будет вообще бог знает что… И так далее. Он говорит, что это произойдет в силу хотя бы одних только внутренних причин.[2]

Теперь сложите вместе прогнозы Люттвака и Малинецкого. Оба люди более чем серьезные.

Есть еще масса таких же прогнозов, аналитических бумаг и пр.

Есть невероятно тревожные сведения, говорящие о том, как именно надо готовиться к большой крупномасштабной войне в Европе. Как именно проходят учения в Балтии и в других регионах.

Что, этих сведений мало? Они кричат, воют, ломятся в дверь, в окна, лезут во все щели. И что делает сознание, воспринимающее эти сведения? Оно все это отпихивает. Почему оно это отпихивает? Потому что оно считает, что если оно поймет, что ситуация настолько плохая, то ему будет дискомфортно жить?

Значит, идет страшная, огромная машина зла, неумолимо идет, приближается к вашему дому, а вы там сидите и чаи распиваете? И это правильное, адекватное, мужское поведение?

Вам нужно 24 часа в сутки думать о том, как эту машину отразить — не одному, так вместе с другими. И если это нельзя сделать, коль скоро общественная энергия находится в нынешнем качестве (во всех этих шараханьях, растерянностях, в неготовностях к самоочищению, к самопреобразованию), значит, эту энергию надо заставить быть готовой к этому или умереть, но с честью.

Вот уже «Коммерсантъ» пишет о том, как «демократию скачают из интернета»[3], как создаются глобальные сети для борцов с авторитарными режимами, как создается чемоданчик с интернетом, как будут создаваться новые сотовые сети. На этот вызов есть ответ? А ведь это все один единый огромный вызов…

Могут спросить: «А как вообще на это можно ответить?» А я вам отвечаю, как можно. Так, как Каддафи ответил. Ведь он ответил!

Сейчас говорят о том, что «президенту США поставили условие военного времени»[4]. Что Конгресс потребовал «завершить американское участие в операции в Ливии» до конца недели. Вывернется еще раз Обама или не вывернется — он получил очень серьезный ультиматум: «Знаешь ли, ты Конгресс не предупреждал о том, что будешь начинать эти военные действия. Или, точнее, только предупредил, а не согласовал с ним свои действия. Теперь прошло время, и, будь добр, убирайся, на днях убирайся из Ливии».

Представим два варианта: Обама уберется или не уберется. Если он уберется, Каддафи победил? Но даже если Каддафи не победил, он последний рыцарь. Он посмотрел в лицо этой гигантской, несоизмеримой с его страной, военной машине и сказал: «Да идите вы… Если мой народ со мной, то я сокрушу вашу машину. А если мой народ покинул меня, то лучше умереть, чем жить, будучи покинутым своим народом».

Он поступил как рыцарь, как мужчина, как воин.

Я всегда был восхищен Сербией. Я на всю жизнь запомню замечательные поездки по Югославии. Сербы, черногорцы — это мои братья, я искренне, всей душой их люблю. Но уже тогда, во время этих поездок, была заметна там эта поврежденность современным потребительским обществом: кава, джюс, ресторанчики, отдых, разговоры… Такое полупотребительское расслабленное состояние.

Сербы говорили: «Да ладно, если будет какая-нибудь угроза, мы мигом соберемся». Сербские генералы говорили: «Пусть хоть один немецкий танк заползет снова на нашу территорию — мы ракетами ударим по Бонну!»

Потом наступил момент истины. Начались бомбардировки. Сербы вели себя благородно. Те мерзавцы, гангстеры, которые их бомбили, — это зло, а сербы вели себя благородно. Но в решающий момент, когда была возможность всей своей военной силой ударить по сухопутным частям, ответить по-настоящему, на всю катушку, нанести урон, избыточный для этого очень изнеженного, «надутого», резинового противника… Нанести этому противнику предельный урон и после этого продемонстрировать, что Сербия и сербские руководители не слабее Каддафи… В этот момент Милошевич сплоховал.

Это не значит, что его судили справедливо. Это не значит, что можно поставить знак тождества между ним и теми мерзавцами, которые посадили его в тюрьму. Милошевич — это жертва, а те, кто его посадил в тюрьму, — негодяи. Но Милошевич дал слабину. И все это вместе было слабиной этого, уже вкусившего от комфорта, от потребления, от этих всех соблазнов «глобального», «цивилизованного» общества.

Когда все эти соблазны входят внутрь, в душу — теряется последнее волевое усилие. И тогда страну раздавливают.

Хусейн — жертва, а те, кто вторгся на его территорию с ложными обвинениями, палачи. Но Хусейн дал слабину, а Каддафи нет. Мубарак дал слабину, тунисский лидер дал слабину, а Каддафи нет.

Маленькая страна… Бедуины собрались и смотрят на то, как над их шатрами летают тяжелые американские самолеты, и грозят им кулаком, говоря: «Смотрите, американцы, если вы на нас посягнете, то великий ливийский народ закончит войну в Нью-Йорке». Откуда эта сила духа, этот «коллективный Маресьев»? Откуда этот настоящий дух войны, чести? И как вернуть его на нашу землю в этот момент беды?

Скажут: «Это невозможно». Не верю. Это реальная проблема. И нам всем вместе предстоит ее разрешать.

Каждый должен заглянуть в себя и помочь другим сделать то же самое. Это повреждение можно исправить и нужно исправить.

По народу был нанесен удар чудовищной силы. По Идеальному народа был нанесен удар чудовищной силы, избыточной. При десяти процентах этой мощности любой другой народ был бы уничтожен. Русский народ выстоял. Он только поврежден. Это повреждение можно исправить и нужно исправить. Но для этого надо признать реальность. Признать во всем ее безобразии, а не прятаться за гламур. Прятались 20 лет. 20 лет утешали себя красивыми сказками. Хватит! Слишком серьезна ситуация.

Давайте я чуть-чуть вам покажу, насколько она серьезна.

Директор ИНИОН РАН, академик Юрий Пивоваров, а также сотрудница ИНИОН РАН приезжают вместе в Венгрию и заявляют о том, что Великая Отечественная война — это «так называемая» Великая Отечественная война, а победа — это «миф» и так далее[5]. Венгры прямо ликуют.

Мы говорили о том, что вся эта «десталинизация» означает только одно — выведение России из числа жертв и победительниц во Второй мировой войне? Мы говорили об этом? Вот вам подтверждение. Этого подтверждения мало? Спросите — кто такой Пивоваров?

Далее… Глава Литвы обвинила СССР в спланированном геноциде. «Президент Литвы Даля Грибаускайте во вторник (14 июня) на церемонии памяти жертв репрессий, оккупаций и геноцида назвала массовые ссылки граждан своей страны, происходившие 70 лет назад при советской власти, „спланированным геноцидом“».[6]

Это не по русскую душу все? Это Пивоваров? Это глава одного из государств, входящих в НАТО.

Президент Эстонии Тоомас Хендрик сказал, что Россия должна извиниться за преступления СССР. Что Россия, как правопреемница Союза, должна попросить прощения за преступления тоталитарного режима. «Европейские государства, в которых в XX веке захватили власть тоталитарные или авторитарные режимы, попросили за эти преступления прощения и выразили сожаление по поводу прошлого. Одно государство до сих пор этого не сделало и вместо этого обвиняет других в том, что называет пересмотром итогов Второй мировой войны. Их Вторая мировая война началась после депортации, после оккупации Эстонии, Латвии и Литвы, после нападения на Польшу <…> У них же действительно не было войны. Было двое союзников — Сталин и Гитлер, Советский Союз и Германия».[7]

Есть протест МИД РФ по этому поводу или нет?

Но какой же может быть протест, если вдруг руководитель центрального исполкома «Единой России» Андрей Воробьев называет слова депутата-единоросса Владимира Мединского, который предложил принять постановление Госдумы о геноциде русского населения большевиками, его личной инициативой. И подчеркивает, что партия без тщательного изучения и обсуждения вопроса не может говорить на столь серьезные темы!

Господин Воробьев, мы что же, не знаем, какая дисциплина существует в партии «Единая Россия»? Мы что, не знаем, что господин Мединский подобную затею организовать не может? «Я обязательно постараюсь инициировать принятие постановления Госдумы, в котором сам факт подавления Тамбовского восстания с применением химического оружия — а это оружие массового поражения — было бы приравнено к безусловному акту геноцида русского крестьянства, проведенного большевиками», — подчеркивает Мединский[8].

Значит, с одной стороны, прибалты говорят о геноциде. А с другой стороны, об этом говорит господин Мединский. И все это сходится на одном единственном историческом горле. Зачем? Чтобы массажик сделать? Или чтобы придушить, наконец, «гадину» — ненавидимую страну под названием Россия?

По-моему, это достаточно ясно.

Все, о чем мы говорили раньше по поводу «Братьев-мусульман», которых Соединенные Штаты постараются использовать как радикальный ислам в мировом процессе (причем использовать несовместимым с нашей жизнью образом), сейчас уже подтверждено. «Братья-мусульмане» готовятся стать главной партией в парламенте и думают о том, избираться ли их представителю в президенты. Это уже факт. А Соединенные Штаты по этому поводу причмокивают, сюсюкают, восхищаются. Они все это устроили. Они сделали это затем, чтобы мы жили?

Германское посредничество между представителями главы талибов муллы Омара и американским правительством — это факт. Американцы изобразили какой-то паскудный спектакль по поводу смерти бен Ладена и сразу стали обниматься с муллой Омаром, который пострашнее любого бен Ладена. Это зачем делается? Неужели это не наша беда лезет во все мировые щели? Неужели есть какие-то вопросы по этому поводу? Мне кажется, что никаких вопросов нет.

И вот на фоне всего этого в игру вступают наши псевдонационалисты. Много раз говорил и снова повторяю: ПСЕВДОнационалисты. У нас нет на сегодняшний день противоречий ни с какими нормальными националистами, стремящимися к сохранению территориальной целостности или к воссозданию великой державы. Противоречия могут касаться типа государственного устройства, отношения к конкретным эпизодам нашей истории. Но если только речь идет о сохранении территориальной целостности или восстановлении великой державы, то никаких фундаментальных противоречий на текущем этапе политической жизни нет.

Недаром мы разбирали статью господина Карпеца, который стоит совсем не на тех позициях, на которых стою я. Я солидаризировался с мнением господина Карпеца и других националистов, которые не занимаются подрывом нашей государственной целостности.

Есть ли люди, которые занимаются чем-то другим? Конечно, они есть. Вот вам текст Белковского: «Что касается Северного Кавказа, то я считаю, что, действительно, в недалеком будущем вполне реальна ситуация, когда России будет гораздо выгоднее, причем не только и не столько в экономическом смысле, а и в политическом смысле, и в смысле безопасности, и в цивилизационно-культурном плане, действительно согласиться с отделением Северного Кавказа».[9]

Это позиция. Мы называем это ликвидационный, уменьшительный национализм, псевдонационализм, либероидный национализм, либероидный псевдонационализм, национал-оранжизм. Ничего общего с настоящим национализмом это не имеет.

Эта позиция С.Белковского аутентична? Да или нет?

А вот еще один текст господина Белковского. Текст, в котором он смыкается полностью с Пивоваровым и прочей проамериканской нечистью, грезящей о разрушении нашей страны: «Националистическая парадигма несет с собой определенные издержки, к которым элитное сознание сегодня, может быть, и не готово. Прежде всего, это пересмотр результатов Второй мировой войны»[10].

Опа! Здесь — литовцы, латыши говорят о пересмотре. Здесь — Пивоваров в Венгрии подвывает о пересмотре. А здесь — Белковский говорит о пересмотре результатов.