Оценка и прогноз…

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Оценка и прогноз…

Мы видим виртуальные контексты вовлечения в ситуацию, где число действующих лиц становится больше числа наблюдателей, активных становится больше, чем пассивных. Это пик. После него должно наступать уменьшение уровня виртуальной активности. Созданная в виртуальном пространстве сцепка власти и населения начинает подвергаться давлению реальности.

Юрий Пахомов вообще жестко выделяет обязательность этапа «разочарования»: «Горбачев начинал с такой же оранжевой революции. Вся страна была от него в восторге и носила на руках. Вокруг него собирались огромные толпы, все воодушевлялись и верили, что жизнь будет идеальной: прошлое отойдет в небытие и начнется совершенно новая жизнь! Но через короткое время мы увидели его уже сброшенным и опозоренным. Имеется в виду, внутри страны. Ельцин начинал с того, что вся Россия вышла на свои «майданы» с лозунгами «Ельцин – наш первый российский президент!». Однако спустя четыре года недавно возвеличенный президент уже расстреливал Белый дом, где находился парламент его соратников, принявших по нему импичмент» [12]. То есть период виртуальной близости постепенно заменяется на период виртуальной (и не только) войны.

Сам процесс порождения такого разочарования Александр Ослон рисует следующим образом: «Может возникнуть положительная обратная связь, разрушающая прошлый образ. Эта схема действует так: есть некоторые ворота для восприятия, и если они приоткрыты, то впускают в себя негативные и пессимистические интерпретации, а за счет этого ворота открываются еще шире, туда может войти еще больше негативных интерпретаций. В итоге может возникнуть некоторая критическая масса негатива, когда у человека происходит инверсия оценок происходящего, то есть наступает то, что в просторечии называется разочарованием. Я тебя полюбил – а нынче разлюбил. Оптимизм сменяется пессимизмом. Именно в период такого переходного процесса манипулятивные технологии особенно эффективны. Когда ворота закрыты – тефлон, от него все отскакивает. Когда ворота постепенно приоткрываются – наступает время ментальных перемен» [13].

«Перегретая», «доведенная до кипения» виртуальная реальность вступает в соприкосновение с «холодом» подлинной реальности. Есть, вероятно, оптимальные соотношения «температур» этих двух миров. Расхождение всегда плохо. Но виртуальность должна быть разогрета для проведения смены социального мира, в противном случае он будет законсервирован, что не допустит никаких изменений.

Человечество всегда пользовалось определенными обрядами для маркировки социальных изменений, например обряд инициации. То есть виртуальность проходила определенный процесс для того, чтобы разрешить смену реальности. Причем это происходит даже в случае желаемых изменений. В революции присутствуют как сторонники, так и противники. Поэтому виртуальность должна стать такой, чтобы блокировать действия противников.

Роль феномена виртуальности видна в том, что за 2004 год доходы украинцев возросли на 22,5 % [14]. По масштабам роста торговли, которая отражает как реальные, так и теневые доходы, также можно с уверенностью отодвигать материальный фактор как движущую силу революции на задний план. Плюс к этому основные игроки Майдана – это те, кто нормально зарабатывал – средний класс, причем скорее будущий, чем настоящий. Возможно, материальные результаты постепенно требуют иных форм управления, ведь известно, что при определенном уровне ВВП на душу населения становится невозможным уход от демократии.

Александр Чумиков подчеркивает разрывность между виртуальным политическим обещанием и его материализацией [15]. Такие разрывы он предлагает ликвидировать за счет методов политического брендинга, когда информация будет доводиться до целевых групп не через рациональные разъяснения, а с помощью закодированных образов.

Если Украина видит в происшедших изменениях естественный процесс волеизъявления [16], то Россия – злую волю, пришедшую извне, направленную на создание вокруг России соответствующего «санитарного кордона» [17]. Соответственно совершенно изменился тон оценки собственных антиправительственных выступлений, происшедших в России. Если обычно либеральная пресса стояла на стороне протестующих, то сегодня большой объем текстов направлен против них [18–19]. Это произошло именно так, поскольку в схему рассуждений власть – оппозиция теперь оказывается вплетенной и украинский вариант развития событий. Поэтому тексты и рецепты звучат с позиции власти, не со стороны революции, а со стороны контрреволюции: «На фоне благополучной Москвы особенно опасными для Кремля могут быть волнения в ключевых субъектах Федерации, где местная власть слаба (Петербург, Нижний Новгород, Самара), либо там, где есть объективные предпосылки для сепаратизма (Татарстан, Башкирия и другие национальные республики)» [19]. Это несомненно инструкция обратного рода.

В целом оранжевая революция стала демонстрацией нового развития виртуальностей и повышения их роли в политических процессах. Эти новые черты можно суммировать в следующем виде:

• происходит дематериализация материального, приводящая к тому, что в материальном акцентируются черты виртуального порядка;

• стираются четкие грани между виртуальным и материальным, такая информационная среда, как телевизионная, позволяет легко переходить из одного мира в другой;

• выход на социальные изменения требует создания четких виртуальных объектов и целей, которые облегчают такой переход;

• существуют запреты на разрушение виртуальностей, такие же строгие, как и запреты на разрушение объектов физического мира;

• революции выдвигают и защищают новые наборы виртуальностей;

• эффективная виртуальность должна материализовываться, и наоборот (пример: преступный режим – смерть Гонгадзе);

• виртуальности стремятся присоединяться к более сильным виртуальностям (пример: присоединение к европейскому или российскому проекту в украинских выборах 2004 года);

• виртуальности внедряются на уровне словесных обозначений (примеры: народный президент, преступный режим, бандитская власть).

Это все правила, которые реализуются при активном построении виртуального мира с целью ускоренной смены мира реальности. Кстати, любое планирование должно опираться на предварительное выстраивание виртуальностей. Если сегодня планирование ограничено во времени, то с каждым годом горизонт планирования как людей, так и государства будет изменяться. Игорь Задорин отмечает, что в Кремле в 1996–1999 годах горизонт планирования составлял всего лишь полгода [20]. Сегодня нормой становится планирование на три-четыре года. Понятно, что в этих случаях будет разной и роль виртуальных объектов.

Иной стала роль виртуальности и по причине развития глобализации. Глобализация в любом случае на сегодня продвигает западный «пакет», в котором явно присутствуют следующие типы виртуальностей, задаваемых как норма:

• идеология (в виде рынка и демократии);

• массмедиа и масскультура, создающие потоки правильных и неправильных поведенческих моделей;

• западный вариант легитимизации власти как внутри страны, так и за ее пределами.

Каждая из стран, попадающих в это поле, вольно или невольно начинает перестраиваться под иные стандарты. Причем только страны другой культуры (например, восточные) имеют возможность выстраивания зашиты в виде собственных культурных фильтров.

Если Запад работает с другим горизонтом планирования, то и Россия начинает заниматься соответствующим поиском собственных глобальных проектов, что, кстати, полностью относится к сфере виртуальности. Например, поднимается вопрос об отсутствии у России собственных модернизационных проектов: «Пока сохраняется сырьевой тренд российской экономики, все, что мы им можем предложить, – стать тем местом, по которому будут проходить российские газовые и нефтяные трубы в Западную Европу. Неудивительно, что такая альтернатива в их глазах проигрывает даже нескорой и мучительной интеграции в Европейское сообщество» [21]. Вероятно, не привлечет внимания и «новый советский проект» Сергея Кара-Мурзы, хотя бы по причине того, что он будет прочно ассоциироваться с прошлым, а всем свойственно избирать будущее, а не прошлое [22–26].

Виртуальность создается при помощи новых «машин виртуальностей», куда на сегодня можно отнести Интернет. И в Мексике в случае восстания саппатистов, и в Украине Интернет создал зону вне контроля власти, где удерживалась иная интерпретация действительности.

Рифат Шайхутдинов формулирует очень четкое правило: власть получает тот, кто пользуется новыми механизмами ее осуществления и удержания [27]. В их числе он упоминает и технологии, которые используют народ. Власть, с его точки зрения, сама демонстрирует, что она уже «готова» и «созрела». К числу таких сигналов относятся следующие:

• власть начинает искать преемника, подтверждая худшие опасения народа, понимающего, что демократических выборов не будет;

• власть отказывается от применения силы, то есть отказывается от своей основной функции;

• власть приглашает на выборы международных наблюдателей, демонстрируя готовность принять внешнюю легитимность;

• подчинение СМИ государству;

• усиление недоверия бизнеса к власти;

• политтехнологи выкидывают белый флаг.

Во многом все эти сигналы демонстрируют разрушение виртуального образа власти. Власть пытается попасть в новую позицию, выполнять новые функции, но это ей не удается. Потеряв старые функции, она не восполняет их новыми.

Олег Матвейчев подчеркивает принципиальную необучаемость российской власти: «Власть у нас не понимает, как все это делается технологически, поэтому она выводы может сделать, но реально предотвратить не сможет» [28]. Однако киевская ситуация демонстрирует, с нашей точки зрения, и другое: власть не может увидеть угрозу, исходящую от виртуальных «машин», поскольку обладает монополией на машины материальные. Нереальная с точки зрения властей угроза не может привлечь достаточно сил для ее отражения.

При этом принципиальным моментом является то, что власть принимает (в результате разнообразного вида давлений) на себя обязательство: ни в коем случае не применять силу. Власть должна действовать только в рамках «ненасильственных технологий», с которыми идут ее ниспровергатели. В результате образуется вариант «дуэли», при которой второй дуэлянт повторяет вариант оружия первого. С. Телегин акцентирует это смешение в иное пространство для реализации столкновения. «Власть, которая действительно сопротивляется бархатной революции, заведомо не может ее подавить, так что для свержения такой власти требуются совсем иные технологии» [29]. Кстати, это типично стратегическое решение оппозиции: сражаться надо там, где тебя ждет победа.

Возрастание роли виртуальности отражается на всеобъемлющей роли политтехнологов, которые постепенно сместились как в центр успеха, так и в центр скандала и провала. Сегодня Марат Гельман заявляет, что его не интересует украинская политика [30]. При этом он признал авторство столь широко осуждаемых «темников» [31]. Глеб Павловский как еще один российский «фигурант» украинской ситуации говорит следующее: «Революцией» в Киеве все постоянно запугивали друг друга, но всерьез не верили. Это была вообще одна из центральных тем пропаганды с обеих сторон, что отвлекало от оценки ее реальности. Модели, как может выглядеть реально киевская революция, – я не представлял» [32]. Павловский, кстати, возник не только в уголовном деле об отравлении Ющенко, но и в художественном образе как имиджмейкер международного класса П. И. Дловский [33].

В числе создателей киевской виртуальной реальности возникли и две американские фирмы. Одна из них вызвала резкое неприятие, и ей было отказано в правдивости ее претензий [34–35]. Зато о другой вообще не упоминается, что является странным, поскольку именно эта фирма получила премию за лучшую международную кампанию года [36]. Это фирма «Аристотель», основанная в 1983 году и имеющая офисы в Атланте, Лондоне, Сан-Франциско, Торонто и Вашингтоне [37–38].

С. Телегин подчеркнул несовпадение языка власти и общества в современной России, поскольку власть, с его точки зрения, говорит на языке ложных понятий: «общечеловеческие ценности», «возвращение в лоно цивилизации» и так далее [29]. Однако это общее свойство несовпадения языка виртуальностей и языка реальностей. При этом власть тяготеет к языку виртуальностей, а население – к языку реальностей. В результате создается постоянное напряжение между ними, которое, собственно говоря, и должна снимать работа пресс-служб, PR-служб и спин-докторов (см. табл. 27).

Таблица 27

Язык власти и общества в современной России

Между властью и населением все время должен существовать переводчик. В долговременных стратегиях эту роль исполняют кино и телевидение, переводящие интенции власти на язык населения. Сегодня в российском кино, например, просматривается смена героики в сторону поднятия образов разведчиков, контрразведчиков и прочих представителей спецслужб. Все это позволило Виктору Шендеровичу заявить следующее: «Это на самом деле поразительно, но теперь все стремятся создавать легенды и сказки о спецслужбах» [цит. по: 39]. Чтобы быть справедливым, следует упомянуть, что после 11 сентября советник президента Джорджа Буша Кард Роув ехал в Голливуд разговаривать с представителями кинобизнеса, в результате чего образ представителя ПРУ перестал быть столь зловещим.

В результате следует отметить несовпадение двух технологий работы в виртуальном пространстве: технологии расширения и технологии удержания. Их можно представить себе в виде роли миссионера, действующего на новых территориях, и роли стандартного священника со своей постоянной паствой. В первом случае надо принести на новую территорию то, что для них будет контробъектом, противоречащим тому, что было до этого. Во втором случае можно лакировать и лелеять имеющийся виртуальный объект.

Эти два процесса обладают разными характеристиками (см. табл. 28).

Таблица 28

Технологии работы в виртуальном пространстве

В первом случае «священник» идет к «пастве», во втором – на-оборот. Захват власти или удержание власти строятся на этих же принципах: акцент на привлечении новых адептов или акцент на наказании старых адептов. В одном случае нужны еретики, в другом – послушание. Все это требует разного типа поведения и для лидеров этих двух стратегий.

Оранжевая революция 2004 года в Киеве должна была захватить как можно больше новых приверженцев, что можно было сделать исключительно интенсивной работой в виртуальном пространстве, поскольку другим ресурсом оппозиция не обладает, так как, например, не может увеличивать зарплаты и пенсии. Виртуальный ресурс – это новый вид ресурса, с которым власть всегда будет работать хуже. И та и другая стороны должны были продемонстрировать чисто коммуникативными методами свою силу и бессилие противника. Если власть использует ритуальные способы действия, то оппозиция совершенно новые, что продемонстрировал уже первый ход – выдвижение Виктора Ющенко в президенты Украины на Певчем поле, – который отличался необходимым уровнем креативности. Ритуальный ресурс – это вторичный вид структурности, он должен базироваться на предшествующем опыте, на первичной структурности. Такого опыта (разгона демонстраций и так далее) у власти не было. В результате ритуал не на чем было строить.

У власти преобладающим становится материальный ресурс, у оппозиции – виртуальный. Власть находится в уверенности, что материальный ресурс заведомо сильнее. У оппозиции просто нет другого ресурса, кроме виртуального, который к тому же все равно требует материальных систем своей доставки. Виртуальный ресурс по прошествии определенного времени тяготеет к ритуализаиии, вспомним религию. Поэтому старый виртуальный ресурс власти быстро исчерпывается: и Михаил Горбачев, и Борис Ельцин приходят к власти с огромным виртуальным ресурсом, который постепенно сходит на нет. Сходную нивелировку виртуального ресурса Владимира Путина можно наблюдать сегодня. Виртуальные объекты изнашиваются, что часто связано не столько с их соответствием / несоответствием реальности, сколько с требованием новизны. Вероятно, это связано с их принципиально иной природой, которая выдвигает иные корреляции.

Оранжевая революция обладала еще одним виртуальным компонентом – оранжевым цветом, который стал цветом кампании победителя. Исходно нейтральный цвет получил интерпретацию оппозиционности по отношению к власти, превратясь в виртуальный объект с символическим наполнением. Нейтральный в одном измерении, он был нагруженным символически в другом, что позволяло использовать его в многочисленном количестве контекстов. Более того, происходила реинтерпретация нейтрального использования в политически окрашенное. Объем использования оранжевого цвета в Киеве превосходил все мыслимые варианты.

Нейтральная характеристика, превратившись в виртуальную, позволила нести на себе коммуникативную нагрузку. При этом никакая борьба с ней была невозможна, поскольку в другом измерении цвет все равно оставался нейтральным объектом.

Виртуальное пространство предоставляет разного рода возможности для создания нужного типа символических объектов. Причем активно используемым инструментарием при этом становится карнавализация, когда одни и те же объекты имеют двойную интерпретацию. Помимо оранжевого цвета можно вспомнить митинг на площади, временами переходящий просто в концерт. Такие объекты двойной интерпретации являются основой ненасильственных акций протеста, создаваемых в рамках теории Джина Шарпа, что затрудняет реагирование на них властей. Подобные объекты двойной природы принадлежат двум разным системам (протестной и нейтральной), что дает возможность их активно использовать в потенциально агрессивной среде.

В целом виртуальность должна была выступать по двум основным направлениям:

 блокировать мешающие объекты реальности;

 активировать помогающие объекты реальности.

Для этого нужно было идти по модели, которую использует человечество испокон веков, в первую очередь это характерно для религий и сект:

 введение и удержание своих каналов коммуникации и своих авторитетов;

 прямой и косвенный запрет на информацию с других каналов и от других авторитетов.

Все это позволяет осуществить несколько уровней управления (см. рис. 61).

Рис. 61. Уровни управления

То есть исторически именно коммуникация позволяет сформировать новую виртуальную реальность. И это понятно, ибо «политика-есть прежде всего коммуникация» [40]. Виртуальный объект должен быть создан, размещен в массовом сознании и затем активирован по максимуму. Эти три этапа обязательны:

 создание виртуального объекта;

 внедрение виртуального объекта в массовое сознание;

 активация виртуального объекта от времени «Ч» до завершения процесса.

И это еще одно подтверждение роли «людей воздуха», нового интеллектуального класса А. Неклессы [41–42], поскольку возникла новая реальность. Виртуальная реальность позволяет не только заменять подлинную реальность, но и управлять ею.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.