3. Оценка немецкой натурфилософии

3. Оценка немецкой натурфилософии

Фихте не сыграл сколько-нибудь заметной роли в становлении натурфилософского учения, поскольку его внимание было сосредоточено на субъективном, Я, индивидуальном сознании, вне которого остается широкий мир природных явлений, сфера реальных отношений человека и природы. Поэтому натурфилософия Шеллинга и Гегеля была реакцией не только на дуализм Канта, но и на односторонность субъективного идеализма Фихте. Шеллинг построил свою систему идеализма исходя из тождества бытия и сознания как основы всеобщего развития вещей: «То, что душа созерцает, есть лишь ее собственная развивающаяся природа» (цит. по 43, 325). Шеллинг обосновывает идею единства всех явлений природы, указывая, что всякий дуализм уничтожает связь вещей и тем самым устраняет возможность их познать. Настаивая на всеобщей связи вещей в природе, он при всем своем умозрении опирался на опытный, эмпирический материал современного ему естествознания. В частности на формирование взглядов Шеллинга особенно повлияли открытия Пристли и Гальвани.

Открыв в 70-х годах XVIII в. кислород, Пристли не только нанес удар теории флогистона, но и содействовал раскрытию связи между процессами горения в неорганической природе, с одной стороны, и дыханием животных – с другой. В 1791 г. Гальвани обнаружил связь жизненных процессов с электрическими явлениями. Оба открытия натолкнули Шеллинга на мысль о единстве сил природы и их превращении друг в друга. Впервые движение стало рассматриваться не только с количественной, но и с качественной стороны.

Шеллинг полагал, что материя необходимо обладает творческим характером, способна к развитию и заключает в себе силу, необходимую для такого развития. Развитие материи есть «динамический восходящий ряд» явлений природы. Деятельность природы, по Шеллингу, познается из динамического процесса, проходящего три ступени – магнетизм, электричество и химизм: «Магнетизм, электричество и химический процесс суть общие схемы построения материи, категории первоначального построения природы» (цит. по 43, 456).

Исходя из идеи внутренней активности и саморазвития материи, Шеллинг решительно ополчился против «косной философии природы», которая путем неверного абстрагирования удваивает явления, сводя внутреннее состояние материи к действию внешних сил и флюидов, химическое притяжение веществ – к действию особой силы химического сродства, электрические свойства материи – к свойствам особой электрической материи, магнетизм – к магнитной жидкости, тепло – к теплороду, горючесть – к флогистону. Шеллинг смеялся над тем, кто полагал, что «тела делаются горючими от того, чт? их делает горючими». Правда, в этих абстракциях Шеллинг видит и рациональное зерно: идею единства явлений, выраженную в крайне неловкой форме.

Шеллинг сделал важный шаг на пути к созданию эволюционного учения. Один из предшественников дарвиновского эволюционного учения, биолог Окен, был прямым последователем идей Шеллинга. Он развивал мысль о морфологическом единстве организма, о наличии единого структурного элемента живого – органического пузырька. Другой последователь Шеллинга, геолог Стеффенс, приходит к выводу, что «сам человек должен был вполне быть продуктом развития природы». Стеффенс задавался вопросом: не превращаются ли друг в друга химические элементы.

Шеллингу принадлежит также идея полярности природных явлений как единства присущих им противоположных определений. Так, вслед за Кантом он видит в природе неразрывную связь притяжения и отталкивания, северного и южного полюсов магнита, положительного и отрицательного электричества, кислоты и щелочи в химии. Полярность возникает как раздвоение первоначального единства на противоположности, стремящиеся вновь к объединению. В этом случае развитие выступает как процесс возникновения и разрешения противоположностей в новом единстве. «Первый принцип философского учения о природе состоит в том, – писал Шеллинг, – чтобы сводить всю природу к полярности и дуализму» (цит. по 43, 372).

Идеалистический, умозрительный характер натурфилософии Шеллинга, злоупотребление синтетически-дедуктивным методом, взятым в его крайней односторонности, привели в конечном итоге к безудержным спекуляциям, непомерным натяжкам, искусственным конструкциям, а затем к медиумизму, астрологии и прочей мистике. Все это оттолкнуло, отвратило естествоиспытателей от натурфилософии.

Непоследовательность системы Шеллинга была показана Энгельсом еще в его ранних работах («Шеллинг о Гегеле», «Шеллинг и откровение», «Шеллинг – философ во Христе»). Шеллинг начал свою проповедь с гимна природе и кончил самой откровенной капитуляцией разума перед богом, оказавшись не в состоянии преодолеть разрыв между природой и самосознанием. В известной мере он оказался в фарватере Канта: природа продолжила свое развитие, а разум замер в позе эстетического ее созерцания. Их тождество было безразличным, оно не трогало самодвижения познания; у истоков познания оказалось само себе равное «предвечное бытие», которое, как отмечал Энгельс, «не может служить основой какого-нибудь процесса, так как оно лишено всякой движущей силы…» (1, 424).

Существовала еще одна возможность в рамках идеалистической философии разрешить противоречие между познанием и природой при сохранении принципа тождества мышления и бытия. Можно было рассмотреть процесс познания в его реальном, конкретном историческом развитии и с каждой стадией, каждым этапом этого процесса привести в соответствие определенное явление природы. В этом случае философская мысль, чтобы ассимилировать противостоящий ей природный объект, должна была лишить его реального развития, остановить, подобно тому как паук опутывает муху паутиной, прежде чем ее сожрать. Если исходя из исторического движения мысли признать также реальное развитие в самой природе и в обществе, тогда летит прочь идеалистическая посылка. Гегель чувствовал это и потому, создавая грандиозное здание своей идеалистической системы, омертвил природу: «Мы должны рассматривать природу как систему ступеней, каждая из которых необходимо вытекает из другой и является ближайшей истиной той, из которой она проистекала, причем, однако, здесь нет естественного, физического процесса порождения, а есть лишь порождение в лоне внутренней идеи, составляющей основу природы» (13, II, 28).

Эту особенность натурфилософии Гегеля вскрыл Энгельс, когда писал в «Анти-Дюринге»: «Как это более подробно показывается в настоящей книге, натурфилософия, особенно в ее гегелевской форме, грешила в том отношении, что она не признавала у природы никакого развития во времени, никакого следования „одного за другим“, а признавала только сосуществование „одного рядом с другим“. Такой взгляд коренился, с одной стороны, в самой системе Гегеля, которая приписывала прогрессивное историческое развитие только „духу“, с другой же стороны – в тогдашнем общем состоянии естественных наук. Таким образом, Гегель в этом случае оказался значительно позади Канта, который своей небулярной теорией уже выдвинул положение о возникновении солнечной системы, а открытием замедляющего влияния морских приливов на вращение Земли указал на неизбежную гибель этой системы. Наконец, для меня дело могло идти не о том, чтобы внести диалектические законы в природу извне, а о том, чтобы отыскать их в ней и вывести их из нее» (2, XX, 12).

Гегель считает натурфилософию вечной и неизменной составной частью философской науки. В «Истории философии» он рассуждает о трех частях, на которые в общем философия всегда будет делиться: логика, философия природы, этика (см. 13, X, 332 – 333). Против такого понимания предмета философии решительно выступал Энгельс. Натурфилософские построения немецких философов рассматривались им как временный, преходящий момент в развитии науки: «Натурфилософы находятся в таком же отношении к сознательно-диалектическому естествознанию, в каком утописты находятся к современному коммунизму» (2, XX, 12).

Отмечая отступление Гегеля от теории развития Канта, Энгельс, однако, уделяет несравненно большее внимание гегелевской натурфилософии, чем представлениям кёнигсбергского философа, материалистически переосмысливает многие положения Гегеля, находит им место в учении диалектического материализма.

Гегель пытается ответить на вопрос, который Кант оставил открытым: «как понять то обстоятельство, что природа должна сообразоваться с категориями» (20, 212). Гегель отвечает на этот вопрос утверждением, что природа есть система опредмеченных категорий, что на различных ступенях природы эти категории выступают в соответственно измененном виде. И Гегель прав в том смысле, что категории части и целого, дискретного и непрерывного, механического и органического, причины и действия, количества и качества, необходимости и свободы и т.д. присущи самим объектам природы, а не лишь нашему сознанию, что поэтому без рассмотрения диалектики этих категорий в самих природных телах ничего толком об этих телах не скажешь. Гегель прав, выступая против эмпириков, которые надеются дать исчерпывающее знание о природе путем перечисления вещей, свойств, внешних количественных отношений предметов, внешних сил и причин. Гегель прав и в том смысле, что без анализа объективной диалектики, объективного движения указанных категории нельзя понять и сознание. У Гегеля мы видим в мистифицированной форме подход к мысли о том, что ключом к пониманию природы является решение вопроса о становлении человека, что поэтому каждая предшествующая ступень должна быть оценена с этой высшей точки зрения. Порочность системы Гегеля в том, что он не увидел реального движения в самой природе. Явления природы для Гегеля оказались неподвижными камнями, по которым прыгал дух, перебираясь от логической идеи к самосознанию через поток внешнего бытия.

Исходя из своей концепции развития логической идеи, Гегель отрицал непознаваемость, потусторонность для человеческого сознания объектов природы. «У скрытой и замкнутой вначале сущности вселенной нет силы, которая могла бы противостоять дерзанию познания», – гордо восклицал он (13, IX, 5). Гегель решительно ополчился против неуловимой кантовской вещи в себе и, по словам Энгельса, в этом вопросе был «гораздо более решительный материалист, чем современные естествоиспытатели» (2, XX, 556).

Для Гегеля движение по ступеням природы означает переход ко все более богатому и конкретному содержанию, постепенное впитывание внешних противоположностей во внутреннее единство, снятие противоречий низшей ступени в высшей. В результате этого движения предшествующие стадии превращаются в неорганическое тело, неорганические условия последующих. Это движение включает в себя диалектику единичного, особенного и всеобщего, которая находит свое высшее воплощение во взаимоотношениях индивида и рода.

Энгельс, трактуя Гегеля материалистически, писал: «Гегелевское (первоначальное) деление на механизм, химизм, организм было совершенным для своего времени. Механизм – это движение масс, химизм – это молекулярное (ибо сюда включена и физика, и обе – как физика, так и химия – относятся ведь к одному и тому же порядку) и атомное движение; организм – это движение таких тел, в которых одно от другого неотделимо. Ибо организм есть, несомненно, высшее единство, связывающее в себе в одно целое механику, физику и химию, так что эту троицу нельзя больше разделить» (2, XX, 565 – 566).

Механическое, по Гегелю, – это сфера внешних связей вещей; здесь господствуют количественные отношения, которые не касаются внутренней природы объектов, свойства противопоставлены вещи, целое сводится к сумме, смеси, агрегату частей, вещь сама по себе мертва и приводится в движение внешней силой, поэтому покой и движение оказываются определенными извне, а причина и действие распределены между разными телами. В этой сфере царит закон как спокойная, незамутненная противоречием сущность предмета. Правда, при ближайшем рассмотрении оказывается, что и здесь присутствует противоречие между внешностью тел и тождеством их определенности.

Энгельс считает справедливым упрек Гегеля в адрес односторонне математической точки зрения на материю, согласно которой она определима только количественно, а качественно однородна. Эта точка зрения, принятая материализмом XVIII в., представляет собой возврат к Пифагору, для которого сущность мира исчерпывалась числом. В то же время Энгельс не соглашается с Гегелем, когда тот обвиняет арифметику в мыслительной скудости (см. 2, XX, 573 – 574). Развитие математических знаний полностью подтверждает взгляды Энгельса: количество содержит в себе широкое качественное многообразие, связанное с богатством и разнообразием самих внешних форм и отношений в природе.

По Гегелю, областью качественных отношений и переходов является химия. Материалистически переосмысливая Гегеля, Энгельс назвал химию наукой о качественных изменениях тел, происходящих под влиянием изменения количественного состава (см. 2, XX, 387). В химизме снимается внешнее безразличие объектов; в результате этого возникает процесс, в котором гибнут все конечные определенности тел, имеют место диалектические переходы количественных и качественных изменений, причины и действия, части и целого. Гегель писал о химическом процессе: «Если бы он мог продолжаться сам собою, он и был бы жизнью» (13, II, 298).

Наконец, высшее органическое единство снимает в себе противоречия механического и химического. Здесь реализуется бесконечное самодвижение объекта, основу которого составляет уже не внешняя причина, а положенная в организме, но еще не осознанная цель в себе. На этой стадии внешняя необходимость, которой еще подчинены механическое и химическое, все в большей степени уступает место развитию в сторону свободы. Действительно, переходя от растений к животным, от низших животных с наследственно жестко фиксированными формами поведения к высшим, способным к приобретению новых навыков, к перемене среды и т.д., мы наблюдаем возрастающую способность к свободному самоопределению.

Следуя за морфологическими работами Гёте, Гегель понимает жизнь как развертывание объекта из самого себя, раскрытие его внутренних противоречии. Однако в процессе индивидуального развития противоречия, присущие живому, распадаются на внешние, абстрактные противоположности, что и приводит индивид к гибели. Отрицание жизни содержится в самой жизни, но, как говорил Энгельс, «диалектическое понимание жизни именно к этому и сводится» (2, XX, 610).

Однако гибель индивида означает лишь жертву во имя высшей цели: сохранение рода, которое осуществляется через размножение. В этом пункте Гегель фактически вступает в противоречие с собой, поскольку размножение означает реальное, действительное развитие, а не движение по ступеням духа. Энгельс справедливо заметил: «Когда Гегель переходит от жизни к познанию через посредство оплодотворения (размножения), то здесь имеется уже в зародыше учение о развитии, учение о том, что раз дана органическая жизнь, то она должна развиться путем развития поколений до породы мыслящих существ» (2, XX, 623). Этот зародыш теории развития не нашел благодатной почвы в системе Гегеля, поэтому он и не рассматривает действительного перехода от жизни к познанию. Первый научный анализ этой проблемы был сделан лишь Энгельсом в работе «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека».

Поставив преграду между процессом жизни и человеческим познанием, Гегель тем самым закрыл для себя возможность разрешить противоречие между человеком и природой. Отсюда игнорирование многих действительных достижений науки, искусственные построения и плоский эмпиризм в рассмотрении ряда вопросов.

В то же время в трудах Гегеля, как показал Энгельс, содержатся глубокие мысли, крайне важные для теоретического естествознания. Энгельс считал, что, «может быть, станет возможным опять заговорить перед естествоиспытателями о Гегеле, не вызывая этим у них той виттовой пляски, в которой так забавен г-н Дюринг» (2, XX, 370).

Напомним в этой связи мысли Гегеля о пространстве, времени и материи, в ряде существенных моментов созвучные с исторически более поздними взглядами, развитыми в теории относительности.

Вслед за Лейбницем, Декартом, Спинозой Гегель отвергает существование абсолютного пространства – пустого вместилища вещей. В одной из своих работ Гегель ядовито замечает: «Это – старый вопрос, с которым физики еще и теперь не могут справиться. Они справились бы с этим вопросом, если бы они изучали Аристотеля, но они рассуждают так, как будто на свете никогда и не существовали мысль вообще и Аристотель в частности» (13, X, 267). Гегель подчеркивает, что абстракция абсолютного пространства не есть истина пространства вообще: «Относительное пространство есть нечто гораздо высшее, ибо оно есть определенное пространство какого-то материального тела… Мы не можем обнаружить никакого пространства, которое было бы самостоятельным пространством; оно есть всегда наполненное пространство и нигде оно не отлично от своего наполнения» (13, II, 44).

Гегель отмечает, что в обычном представлении пространство и время отделены друг от друга, что они безразличны друг к другу, а также к своему наполнению – изменяющимся вещам. Он отвергает взгляд на пространство как на скучную и однообразную протяженность и определяет основное противоречие пространства – противоречие между дискретностью и непрерывностью. При таком понимании дискретное, точка не пустая абстракция, а внутреннее конкретное определение пространства, его отрицательное в самом себе. Но эта отрицательность пространства существует также и для себя. Чем же отличается точка внутри себя от самой себя? Она отличается временем. Таким образом, по Гегелю, время – истина пространства, пространство становится временем (см. 13, II, 49).

Гегель справедливо критикует ньютоновское представление о времени как о чистой длительности, которая течет сама по себе, независимо от реальных вещей. «Время не есть как бы ящик, в котором все помещено, как в потоке, увлекающем с собою в своем течении и поглощающем все, попадающее в него. Время есть лишь абстракция поглощения. Так как вещи конечны, то они находятся во времени, но вещи исчезают не потому, что они находятся во времени, а сами вещи представляют собой временное, их объективным определением является то, что они таковы. Процесс самих действительных вещей составляет, следовательно, время» (13, II, 50).

Гегель отмечает непосредственное единство пространства и времени, единство «здесь» и «теперь». Тем самым делается шаг к представлению о едином четырехмерном континууме, имеющем столь фундаментальное значение в специальной теории относительности.

Но Гегель делает еще один очень существенный шаг, устанавливая связь между пространством и временем, с одной стороны, материей и движением – с другой. В «Философии природы» он определяет материю как единство пространства и времени. Материя, пишет Гегель, есть истина пространства и времени. «Точно так же как нет движения без материи, так не существует материи без движения… Материя представляет собою первую реальность…» (13, II, 60). Вряд ли какой-либо материалист откажется поставить подпись под этими словами. Это прекрасно понимал и Эйнштейн, который писал: «С гносеологической точки зрения гораздо более оправдана мысль, что механические свойства пространства полностью определяются материей» (44, 81).

Следует отметить, что в отличие от многих естествоиспытателей своего времени Гегель стремился истолковать бытовавшие в то время в теории силы, флюиды и особые материи как качественные состояния, присущие самой материи как целому. Это роднило его с передовым естествознанием, что отмечал Энгельс, рассматривая, в частности, вопрос о природе электричества: «…основная мысль у Гегеля и Фарадея тождественна. Оба восстают против того представления, будто электричество есть не состояние материи, а некоторая особая, отдельная материя» (2, XX, 435).

Гегель выступил решительным критиком фиктивных сил, которыми оперировала ньютоновская механика, в первую очередь сил инерции. «Введя представление о силах, – писал он, – Ньютон вынес определение за пределы физической действительности и придал им по существу самостоятельный характер» (13, II, 70).

Гегель нацело отвергает концепцию первого толчка, игравшую столь существенную роль в ньютоновской механике. Он признает заслугу Канта в критике этой концепции и вместе с тем критикует его за попытку построить материю из сил притяжения и отталкивания, поскольку эти силы хотя и рассматриваются в единстве, но выступают у него как внешние друг другу. Гегель упорно ищет взаимного проникновения и превращения этих сил. Единство не означает равноценности сторон противоречия. «Гегель гениален даже в том, – отмечал Энгельс, – что он выводит притяжение как вторичный момент из отталкивания как первичного: солнечная система образуется только благодаря тому, что притяжение берет постепенно верх над господствовавшим первоначально отталкиванием» (2, XX, 559).

Конечно, натурфилософская концепция Гегеля во многом устарела. Но его диалектика, материалистически переосмысленная, по-прежнему служит мощным оружием исследования, ряд положений его теории познания сохраняет свою силу в борьбе против всевозможных позитивистских, прагматических, инструменталистских и иных шатаний в среде естествоиспытателей. Диалектика не отмычка, с помощью которой можно фокуснически решать все конкретные вопросы науки. Но она должна стать и неизбежно станет амальгамой того зеркала общественного познания, которое имеется в голове данного ученого-естествоиспытателя.

Гегель содействовал становлению диалектического метода, и поэтому так высоко оценил его труд Энгельс: «Но именно в том и состояло истинное значение и революционный характер гегелевской философии (которой, как завершением всего философского движения со времени Канта, мы должны здесь ограничить наше рассмотрение), что она раз и навсегда разделалась со всяким представлением об окончательном характере результатов человеческого мышления и действия. Истина, которую должна познать философия, представлялась Гегелю уже не в виде собрания готовых догматических положений, которые остается только зазубрить, раз они открыты; истина теперь заключалась в самом процессе познания, в длительном историческом развитии науки, поднимающейся с низших ступеней знания на все более высокие, но никогда не достигающей такой точки, от которой она, найдя некоторую так называемую абсолютную истину, уже не могла бы пойти дальше и где ей не оставалось бы ничего больше, как, сложа руки, с изумлением созерцать эту добытую абсолютную истину. И так обстоит дело не только в философском, но и во всяком другом познании, а равно и в области практического действия» (2, XXI, 275).