2. Критика взглядов Канта
2. Критика взглядов Канта
К середине XVIII в. в естествознании накопился обширный материал, который требовал обобщения, синтетического охвата и осмысливания. Вслед за великими путешественниками, открывшими новые континенты, острова и моря, туда ринулись натуралисты, исследователи. Коллекции зоологов, ботаников, минералогов пополнялись тысячами новых экспонатов. Телескоп раздвинул просторы Вселенной, обнаружил далекие миры туманностей, звездных скоплений. С помощью микроскопа наука проникла в царство невидимых существ, расширив границы жизни. Весь этот материал требовал сравнения, сопоставления, классификации. Сравнительный метод стал господствующим, на его основе были предприняты попытки представить окружающий мир как некоторую систему. Грандиозный труд французских энциклопедистов, «Естественная история» Бюффона, «Система природы» Гольбаха, книга Робине «О природе» ознаменовали первые успехи на этом пути. Однако, находясь в плену метафизического метода мышления, создатели этих произведений не смогли представить естественно-научный материал в его внутренней связи, поскольку эта связь во многом не была установлена эмпирически.
«Рядом с французской философией XVIII века и вслед за ней, – писал Энгельс, – возникла новейшая немецкая философия, нашедшая свое завершение в Гегеле. Ее величайшей заслугой было возвращение к диалектике как высшей форме мышления. Древнегреческие философы были все прирожденными, стихийными диалектиками, и Аристотель, самая универсальная голова среди них, уже исследовал существеннейшие формы диалектического мышления. Новая философия, хотя и в ней диалектика имела блестящих представителей (например, Декарт и Спиноза), напротив, все более и более погрязала, особенно под влиянием английской философии, в так называемом метафизическом способе мышления, почти исключительно овладевшем также французами XVIII века, по крайней мере в их специально философских трудах» (2, XX, 19 – 20).
В трудах Декарта Энгельс особенно высоко ценил мысль и вывод о неуничтожимости движения, которое таким образом выступило как непременный атрибут материи. Правда, Декарт высказал эту идею лишь в плане чисто количественной характеристики, что вполне определяется односторонним подходом к процессам природы, признанием одной только механической формы движения.
Другим важным вкладом Декарта в развитие диалектического метода было, по мнению Энгельса, введение переменной величины в математику. «Благодаря этому в математику вошли движение и тем самым диалектика и благодаря этому же стало немедленно необходимым дифференциальное и интегральное исчисление, которое тотчас и возникает и которое было в общем и целом завершено, а не изобретено, Ньютоном и Лейбницем» (2, XX, 573).
Наконец, Энгельс обратил внимание на то, что теория электромагнитного поля Максвелла, вводя представление о вихрях, возрождает идеи великого француза: «Вихри старого Декарта снова находят почетное место во все новых областях знания» (2, XX, 438). И действительно, вихреобразное движение представляет собой фундаментальное явление в природе. Спиральные туманности – это гигантские вихри материи во Вселенной, вихри огненной материи бушуют в недрах звезд, вырываясь в виде протуберанцев, погода на земле определяется атмосферными вихрями – циклонами, наконец, современные биологи выдвинули понятие метаболического вихря, характеризующее непрерывный поток атомов через живую систему как условие ее нормального функционирования. Вихрь по существу описывает диалектическое движение: в нем заключено неугасающее беспокойство, он существует, лишь взаимодействуя со средой, он непрерывно угасает в себе и воспроизводит себя, он убегает от себя, возникает вновь и вновь. Малейшая остановка, и он исчезает, как разбивается смерч, пришедший с моря на берег, как оседает грудой мусора и пыли вихрь в степи в летний жаркий день.
Несмотря на учение о вихрях и зачатки эволюционной концепции (Бюффон, Ламарк), французской философии XVIII в. в целом была чужда идея развития. В немецкую философию идея развития пришла вместе с «Всеобщей естественной историей и теорией неба» Канта. Энгельс, оценивая этот труд, писал: «Кантовская теория возникновения всех теперешних небесных тел из вращающихся туманных масс была величайшим завоеванием астрономии со времени Коперника. Впервые было поколеблено представление, будто природа не имеет никакой истории во времени. До тех пор считалось, что небесные тела с самого начала движутся по одним и тем же орбитам и пребывают в одних и тех же состояниях; и хотя на отдельных небесных телах органические индивиды умирали, роды и виды все же считались неизменными. Было, конечно, очевидно для всех, что природа находится в постоянном движении, но это движение представлялось как непрестанное повторение одних и тех же процессов» (2, XX, 56).
Энгельс подчеркивал, что в открытии Канта заключалась отправная точка дальнейшего движения науки вперед. Если принять идею возникновения Солнечной системы и Земли из первоначальной туманности, то необходимо вслед за этим признать историческую эволюцию геологических, климатических и иных процессов на нашей планете, возникновение и развитие растительного и животного мира.
Другую заслугу Канта Энгельс видел в том, что он рассматривал материю как единство притяжения и отталкивания; это было важным шагом вперед после длительного периода господства представления об абсолютной несовместимости противоположных определений.
Однако во взглядах Канта сказался коренной порок, присущий современному ему естествознанию: в анализе процесса познания он в целом не выходил за рамки метафизического метода. В этом смысле «критический» Кант явился естественным продолжением Канта «докритического». Свойственный метафизическому материализму антиисторизм в оценке общественных явлений проявился у Канта в отсутствии исторического подхода к мышлению, к процессу познания. Метафизический метод мышления обусловил его подход к процессу познания как к индивидуальному акту, в котором изолированный субъект противопоставлен объектам природы. Перед индивидом непонятный мир, в его голове – неизвестно откуда свалившийся мыслительный аппарат. Индивид оторван от общества, познание – от природы. На этой основе и родилась кантовская неуловимая вещь в себе как результат полного разрыва и дуализма объекта и субъекта, бытия и мышления.
Энгельс решительно критикует Канта за его попытку определить границы мышления исходя из критики разума. Представление о непознаваемой вещи в себе Энгельс называл такой частью кантовского учения, которая меньше всего заслуживает сохранения (см. 2, XX, 368). Энгельс справедливо критиковал за неокантианскую позицию известного физиолога Гельмгольца, который из ограниченности нашего зрения делал вывод, что глаз доставляет нам ложные или ненадежные сведения.
Присущий Канту «страх перед объектом» (Гегель) оказывается вещью достаточно упорной, он проявляется в самых разнообразных формах в современном естествознании. Одна часть естествоиспытателей полагает, что трудности познания микромира определяются самой природой человека как существа макроскопического. Понятия человека приспособлены к его макроскопической структуре и поэтому-де не могут быть адекватно применены к микрообъекту. Однако, исходя из утверждений многих современных естествоиспытателей можно доказать совершенно обратное. Возьмем, например, следующий отрывок из статьи Дж. Варнера «Ферменты»: «Главное, чему учит нас энзимология, коротко состоит в следующем: все явления жизни, начиная от самых простейших реакций до сложных процессов человеческого сознания и мышления, могут быть описаны с помощью понятий, определяющих химические и физические свойства атомов, ионов и молекул» (5, 15). Итак, самоновейшая энзимология безапелляционно «учит», что сознание и мышление определяются свойством атомов и т.д., а последние, как известно, относятся к микромиру, где господствуют законы квантовой физики. Так не справедливее ли предположить, что наши понятия в первую очередь адекватны именно этому микромиру и уже поэтому ни в какой мере не отвечают макроструктуре человека?
Другой источник агностицизма среди естествоиспытателей – непонимание активной природы познания, в ходе которого неизбежно изменяется изучаемый объект. Еще Шарль Жерар, известный химик первой половины XIX в., полагал, что мы никогда не сможем установить химическим путем строение молекул, поскольку оно преобразуется в ходе химической реакции. Эта же идея некоторыми физиками была провозглашена основой методологии современной квантовой физики. Новым в этой идее является лишь провозглашение ее новизны. В идеалистической форме она была высказана более двух тысяч лет назад неоплатоником Карнеадом, точку зрения которого Гегель излагает следующим образом: «Деятельность сознания состоит в том, что последнее изменяет объективное, не дает, следовательно, объективному непосредственно доходить до нас таковым, каково оно есть» (13, X, 400).
Длительная привычка к методу наблюдения, пассивного созерцания породила у естествоиспытателей представление, будто это и есть наилучший путь познания природы. Возникла легенда о гносеологическом рае, где все познается в созерцании, а изменение объекта с помощью орудий в процессе труда или, что то же самое, применение приборов в ходе эксперимента равнозначно грехопадению познания. Еще Руссо вздыхал: «Все хорошо, выходя из рук Творца вещей, все вырождается в руках человека» (39, 11).
Открыл или преградил себе человек путь к познанию мира, создав орудия, приборы, экспериментальную технику, – вот в чем вопрос. Последователи кантовского агностицизма и ныне отвечают: преградил. В то же время вся история техники и науки свидетельствует об обратном. О любом объекте что-либо толковое можно узнать только в процессе его взаимодействия с другим объектом, будь это орудие труда, прибор и т.д., т.е. в ходе изменения, превращения. И ныне с полной силой звучат слова Энгельса: «Самое же решительное опровержение этих, как и всех прочих, философских вывертов заключается в практике, именно в эксперименте и в промышленности. Если мы можем доказать правильность нашего понимания данного явления природы тем, что сами его производим, вызываем его из его условий, заставляем его к тому же служить нашим целям, то кантовской неуловимой „вещи в себе“ приходит конец. Химические вещества, образующиеся в телах животных и растений, оставались такими „вещами в себе“, пока органическая химия не стала приготовлять их одно за другим; тем самым „вещь в себе“ превращалась в вещь для нас, как например, ализарин, красящее вещество марены, которое мы теперь получаем не из корней марены, выращиваемой в поле, а гораздо дешевле и проще из каменноугольного дегтя» (2, XXI, 284).
Бесспорно, Канту принадлежит заслуга, что он в отличие от прежних метафизиков поставил проблемы противоречия, процесса познания, теоретического и практического постижения мира, но он не смог их разрешить, оставшись в плену метафизических взглядов в области теории познания. Отсюда разорванность кантовского мира, которую по-разному пытались преодолеть Фихте, Шеллинг и Гегель, стремившиеся строить системы последовательно проведенного идеалистического монизма.