Где же на самом деле пребывает Священное?

Где же на самом деле пребывает Священное?

Гус ДиЗерега и Ричард Смоли опубликовали весьма интересную рецензию на мою книгу «Пол, экология и духовность». Я давно утверждал, что философы распадаются на три широких лагеря: дорациональный (все от магии и неоязычества до ретроромантизма), рациональный (включая рационально-аналитический) и трансрациональный (надличностный, созерцательный). ДиЗерега и Смоли опубликовали свою рецензию в журнале «Гнозис», который под руководством Смоли застолбил для себя то, что по моему личному мнению, можно назвать дорациональным подходом к духовности. Так что их рецензия на решительно трансрациональную книгу обещала быть интересной, и она, безусловно, заслуживает изучения хотя бы как пример столкновения парадигм.

Как принято считать, на то, что старые парадигмы умирают только тогда, когда умирают верующие в них, впервые указал Макс Планк. Поскольку парадигмы самодостаточны, не существует Данных, которые могли бы изнутри выбить парадигму с ее позиций, и потому новые свидетельства или лучшие доводы редко способны разубедить ее сторонников. И, значит, как я нередко перефразирую Макса Планка, поиск знания продвигается от похорон до похорон.

С этим все сегласны, и нужно просто быть честным в вопросе том, чьих похорон вы дожидаетесь.

ДиЗерега и Смоли начинают свою рецензию с постановки под вопрос моей интерпретации Аристотеля как одного из архетипических Восходящих Запада. Они указывают, что Аристотель проводил так много времени, классифицируя Множественное, что он вряд ли мог быть Восходящим. Это верно, но здесь упущена одна существенная вещь. Я считаю практически общеизвестным, что Аристотель отдавал большую часть своего времени изучению «посюстороннего» мира, и что большая часть, например, западной науки восходит к Аристотелю. Я не оспариваю этого. Однако в этом разделе книги я обсуждаю вопрос о том, где различные теоретики помещали предельную реальность. И, согласно крайне проницательному мнению Артура Лавджоя, Аристотель считал, что предельную реальность (Бога) нельзя обнаружить нигде в этом мире. Скорее, Бог Аристотеля был полностью «потусторонним»; его Бог не творит, равно как и не имманентен какой бы то ни было явленной сфере (все сущее стремится достичь Бога как конечной причины, но это никогда не удается).

Таким образом, на крайне фундаментальный вопрос «Где находится действительная, конечная и высшая реальность?» Аристотель ответил бы: «Нигде на этой земле». Поэтому, когда вы подходите к чрезвычайно важному вопросу о местонахождении высшей или предельной реальности — и, следовательно, том, что следует считать глубоко священным — учение Аристотеля приобретает во всех отношениях потусторонний и восходящий характер. Лавджой высказывает это в высшей степени верное и интересное утверждение, имеющее глубокие исторические последствия — и оно явно противоречит мнению ДиЗерега и Смоли.

Попутно Лавджой замечает, что, если мы затем обратимся к Платону (который, также с точки зрения конвенциональной ментальности, считается подлинно «потусторонним» философом, в противоположность «посюсторонней» ориентации Аристотеля), мы обнаружим, что на этих глубочайших уровнях, в действительности, все наоборот. Конечно, в философии Платона была исключительно мощная потусторонняя составляющая; однако, как замечает Лавджой (и я непосредственно цитирую его в этой книге): «Наиболее примечательный — и наименее замечаемый — факт в отношении исторического влияния [Платона] состоит в том, что он не просто дал европейской потусторонности ее характерные форму, фразеологию и диалектику, но что он также дал характерные форму, фразеологию и диалектику абсолютно противоположной тенденции — особенно живучей разновидности посюсторонности». К примеру, в «Тимее» Платон описывает реальное проявление этого мира из предельной реальности, так что саму эту землю он называет «видимым, ощутимым Богом». Именно эта линия положила начало неоплатоническому акценту на священном проявлении, в свете которого эта земля и этот мир могут легко видеться священными по самой своей основе, для чего у Аристотеля, с его огромным влиянием, вовсе не находилось места.

Конечно, это очаровательно и вполне верно, и это вносит гораздо большую ясность в вопрос о том, где именно помещали предельную реальность эти два самых выдающихся мыслителя — и, значит, о том, что именно может или не может считаться священным. Разумеется, это опрокидывает общее предубеждение экофилософов и неоязычников, для которых «огородное пугало» Платона — не иначе как фонтан западной ненависти к этому миру. И далее Лавджой показывает, почему Платон, а не Аристотель, действительно мог быть (а исторически и был) отцом большей части западного посюстороннего пантеизма, неоязычества и натурализма. Все это ДиЗерега и Смоли тоже явно упускают из виду.

Затем они пытаются сходным образом поставить под сомнение мой подход к Эмерсону, хотя они никак не показывают, что я неверно понимаю или представляю Эмерсона.{137} Тот «звериный глаз», который критикует Эмерсон — это, конечно, модальность, на которую опираются некоторые поклонники природы и неоязычники, и Эмерсон весьма выразителен в своем осуждении того мировоззрения, которого, судя по всему, придерживаются ДиЗерега и Смоли.

Однако моя интерпретация Эмерсона настолько традиционна, настолько широко принята и непротиворечива, что вы можете найти ее даже в стандартных школьных учебниках.{138} В своей интерпретации таких гигантов, как Эмерсон и Плотин, я остановился ровно на полпути, просто потому, что, заявляя об объединении их взглядов, я не мог позволить, чтобы меня обвиняли в объединении «странных» или спорных интерпретаций, и потому намеренно занял очень безопасную, общепринятую позицию.{139} Эта Уравновешенная интерпретация расстраивает, на мой взгляд, крайне узкую и несколько извращенную интерпретацию ДиЗереги и Смоли и «столкновение парадигм», притаившееся на заднем плане

Долгое время дорациональная ориентация была единственной распространенной «духовной» и «нерациональной» парадигмой, и черпала большую часть своего вдохновения из яростной критики и нападок на рациональную парадигму. Однако реально существуют (и всегда существовали) три различных позиции — дорациональная, рациональная и трансрациональная. Это означает, что тем, кто принадлежат к трансрациональному лагерю, в конечном счете, приходится сражаться на два фронта — против приверженности к чистой рациональности и против еще более катастрофического сползания в дорациональность.

Это три главные парадигмы; каждая из них дожидается похорон другой, гадая, кто же, в конце концов, будет приносить цветы на могилы тех, кто ушел раньше, и задаваясь вопросом, не воссоединятся ли когда-нибудь все стороны в некотором отдаленном воскресении.

Я убежден, что так и будет. Но это всего лишь мое мнение.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.