9. СИНЯЯ — ЧЕРНАЯ — БЕЛАЯ

9. СИНЯЯ — ЧЕРНАЯ — БЕЛАЯ

I

«Богородица что есть, как мнишь?» — «Великая мать, отвечаю, упование рода человеческого». — «„Так, говорит, Богородица великая мать сыра земля есть, и великая в том для человека заключается радость. И всякая тоска земная, и всякая слеза земная — радость нам есть; а как напоишь слезами своими под собою землю на пол-аршина в глубину, так тотчас о всем и возрадуешься. И никакой, никакой, говорит, горести твоей больше не будет; таково, говорит, есть пророчество“. Запало мне тогда это слово. Стала я с тех пор, на молитве, творя земной поклон, каждый раз землю целовать; сама целую и плачу… И все больше о своем ребеночке плачу».

Так, в «Бесах» Достоевского, Марья Тимофеевна Лебядкина, юродивая, вспоминает разговор свой с нищей странницей, Лизаветой Блаженной, тоже юродивой, в глухой русской обители.

G?, m?ter Dios, potnia m?ter!

Матерь Бога, Земля, великая Матерь! —

говорит Софокл в хоре «Филоктета», почти словами этих двух русских юродивых (Sophocl., Philoct., v. v. 391–401. — Radet, Cyb?b?, 1909, p. 62).

Так, в язычестве, но в христианстве, по крайней мере в нашем, настоящем или бывшем, христианстве, не так: здесь, в Троичном догмате. Бог есть Отец и Сын, но не Мать; что же такое Дух, мы не знаем, живого Лица Его не видим вовсе. Сын рождается без Матери. А вознесение женского начала до Лица Божиего нам кажется «ересью». Так ли, однако, здесь ясно все, как это нам кажется?

II

Если «Бог есть любовь», то богопознание есть самопознание человека в любви. Богу можно сказать: «Отец», а «Мать» — нельзя. Почему? Разве любовь Матери меньше, чем любовь Отца? Разве всепрощающая любовь не у Матери? Сына и Отца мы забыли не потому ли, что забыли Мать?

«Семя жены сотрет главу Змия», — сказано первому человеку, Адаму, и услышано первым человечеством. «Семя жены» — Спаситель мира (Быт. 3, 15. — Delitzsch, Genesis, 148–150). К Сыну от Матери — путь первого человечества. «Мать», — сказало оно Богу раньше, чем «Отец».

«Матерь Моя — Дух Святой» — это «незаписанное слово» Господа, agraphon, совпадает с евангельским словом в древнейших списках ев. Луки: «Ты Сын Мой возлюбленный; Я днесь родил Тебя», или по-арамейски, на языке Иисуса, где Rucha, «Дух» женского рода: «Я днесь родила Тебя».

Если Дух есть Мать, то путь второго человечества, нашего, обратен пути первого: уже не от Матери к Сыну, а от Сына к Матери — Духу.

III

«Нет Божества, большего для знающих, нежели Мать», — говорит Алексис Турийский, Alexis Thurium, пифагорейский богослов IV в. до Р. X. (Graillot, 1.) «Ты одна — все», una quae est omnia, сказано в Капуанской надписи богине Изиде (Dussaud, Inscript. select., 4362. — Fracassini, Il misticismo greco, 168). И в древневавилонской молитве богине Иштар-Мами: «Нет Бога, кроме тебя» (Th. Friedrich, Kabiren, 91).

Всех детей твоих, Матерь,

Помилуй, спаси, защити!

…Очи возвел я к тебе,

Ухватил я край ризы твоей…

Ты спасаешь, разрешаешь и милуешь.

(A. Jeremias, Handbuch, 218. — P. Dhorme, 260)

Что это, христианский акафист? Нет, древневавилонская клинопись.

Bel-ti, одно из имен богини, тоже вавилонское, значит «Госпожа моя», Ma-donna, — нельзя перевести иначе (H. Zimmern, Keilinschriften und Bibel, 1903, p. 36): имя одно, от Ассурбанипала до Франциска Асизского. Имя еще более древнее, детское: Mami. С ним Человечество проснулось — с ним же, может быть, и уснет последним сном.

IV

«Черную Землю Мать, m?t?r g? melaina, из Олимпийских божеств величайшее», — призывает Солон Законодатель в свидетельницы скрепляющих законы клятв (A. Dietrich, Mutier Erde, 1905, p. 37). Если «величайшая» значит «древнейшая», то Солон ошибается: синяя Мать Вода — «Жена синеликая», на Флийской росписи, древнее черной Матери Земли.

Санхуниатон, финикийский жрец III–II века до Р. X., сохранил нам обломок ханаанской и, может быть, крито-эгейской, космогонии. Темный Ветер, Дух, носился над кромешною Тиною — Хаосом, из вечности в вечность, пока, наконец, возлюбив начала свои и сочетавшись с самим собой, не породил Вожделения, Chefez. От Хаоса Хефэз рождает Яйцо, Mot, заключающее в себе всех будущих тварей Семена, Zofesamin, двуполые, самодовлеющие, неподвижные, погруженные в райский сон. Но, рассеченные громом на две половины, мужскую и женскую, проснулись они и задвигались, чтобы соединиться в любви. Что это за гром и откуда, в мифе не сказано; но если, как похоже на то, мировое Яйцо, Мот (египетское mut — «Мать»), есть андрогинная сфера Платона, «круглая молния», то, может быть, этот гром пал от нее: всесозидающим взрывом Начала взорвалась она, так же как другая, подобная ей, взорвется некогда всесокрушающим взрывом Конца (Sankhouniaton, fragm. II, ap. Euseb., preparat. evang. — Vellay, 237).

Миф смутен, но ясно одно: Мот, Яйцо космоса, родилось из «Бездны вод». «Все из воды», — по учению Фалеса и Анаксимандра, первых ионийских физиков (Fr. Houssay. Les theories de la G?n?se ? Myc?nes. — Rev. Arch?ol., 1895, p. 16). Это и значит: первая, синяя Мать — Вода.

V

Кажется, такой же древний, ханаано-пелазгийский, миф сообщает Гезиод в «Теогонии». Гэя-Земля, устав рождать от Урана, бога Неба и Вечности, погребаемых им заживо детей, подговаривает сына своего, Кроноса, оскопить отца. «Светлою, кованною из стали косою», — может быть, лунным серпом, первым указателем времени — лунного года, — «оскопляется», пресекается Вечность. Фалл Урана падает в море, должно быть, раскаленною глыбою аэролита; волны пенятся, кипят, и выходит из них Афродита — Пенорожденная: вся красота, вся любовь земная — от оскопленного Пола Небесного; здешний Эрос — Антэрос нездешний.

Смутен и этот миф, но и в нем ясно одно: Мать сущего — Вода.

VI

Тот же смысл в чудной росписи на питанийской амфоре из Эолиды. В хляби вод первичных, Осьминог божественный разверзает чрево свое — чрево рождающей Матери, и кишит, множится в довременном иле, между раскинутыми щупальцами-лапами Животного, рождаемая тварь. Кажется, видно, как дышит прозрачное тело его, подобное телу медузы, то расширяясь, то сокращаясь; лапы шевелятся, волнуются водоросли, и недооконченные твари увлекаются к сердцу-чреву, чтобы закончиться там, а другие, уже завершенные, стремятся из воды на воздух; ил превращается в водоросль, водоросль — в животное, животное водяное — в земное: рыба — в птицу, раковина — в бабочку, конь морской — в коня земного, но на задних, еще не законченных, из ила волочащихся ногах. Так, звено за звеном, тварь за тварью, цепь развитья развивается, бесконечная. Гётен Ламарк и Дарвин поняли бы, что это значит; но понял ли бы кто-нибудь из нынешних людей, настоящих и бывших христиан, что значат внутри завитков, образуемых концами щупалец, угольчатые крестики, свастики? (Lagrange, La Cr?te ancienne, 1908, p. 103.)

VII

В самых древних, микенских слоях Трои, найдены глиняные амфоры с едва обозначенным красными точками, женским обликом, должно быть, здешней богини Матери, Кибелы фриго-хеттейской: два глаза, два сосца и на круглой выпуклости, чреве сосуда, знак женского пола, кружок с угольчатым крестиком, свастикой (Lichtenberg, Die Aegaische Kultur, 1913, p. 63). Крест и Пол, это соединение кощунственно для нас, но не для Церкви. «Ложесна Твои престол сотвори, и чрево Твое пространнее небес содела», — поется в акафисте Пречистой Деве.

Если древние, осеняя крестом, жертвенным знаменьем, лоно Матери, рождающее Сына-Жертву, не знали, что делают, то, может быть, знал кто-то за них.

Вот что значат и те крестики в завитках щупалец у Осьминога на питанийской амфоре: Мать Вода, как и все боги Атлантиды, — «крещеная».

VIII

Роспись одного критского гроба изображает широколистую водоросль на дне моря, среди плавающих рыб, и тут же, из листьев ее образующихся уток, с похожими на листья перьями. Птица Ва, с человеческим личиком, означает у египтян душу умершего. Кажется, и эти утки означают то же: в лоне Матери Воды, душа образует себе новое тело, чтобы воскреснуть — родиться в вечную жизнь.

Тот же смысл и в росписи фэстской амфоры, где рыба, на спине своей, возносит голубя из Океана земного — в небесный, к расцветающему лотосу, и голубь клюет с тычинок цветочную пыль — райскую пищу; оба животных окружены звездами (Lagrange, 105). Недостает только креста, чтобы узнать Рыбу и Голубя катакомбных росписей.

IX

Первая — синяя Мать Вода, вторая — черная Мать земля.

Стэатопига, Тучнозадая, Ледниковых пещер, страшная человеческая самка, полузвериха, мало-помалу преображаясь, проходя через тысячи образов, расцветает сперва человеческой, а потом и божеской прелестью.

Мами-Иштарь вавилонская, в одном из древнейших изваяний левой рукой прижимает Сына Младенца к груди, а правой — благословляет его: в другом — на голове ее — «невестин покров»; это значит: Дева Мать.

Общие признаки ее, от Ефрата и Нила до Атлантики, так явственны, что нельзя не узнать во всех этих образах одну: «Матерь человеков милосердная», ummu rimnitum ?a ni?e, по-вавилонски, «Матерь Бога, Земля», ga m?t?r dios, по-гречески, а по-русски, «упование рода человеческого, великая мать сыра земля, Богородица».

Очи возвел я к Тебе,

Ухватил я край ризы Твоей,

Ты разрешаешь, спасаешь и милуешь! —

мог бы ей сказать весь род человеческий.

Х

В Кносском дворце, Лабиринте, «доме Лабры», Секиры-Креста, найдена печать с древнейшим изображением здешней богини Матери. Девочка с голыми сосцами и тонким, как у осы, перерезанным станом, в критской сборчатой юбке-колоколе, с жезлом в протянутой руке, стоит на круглой, острой, как еловая шишка, горе; по обеим сторонам ее — две исполинские, на дыбы поднявшиеся львицы; слева от нее, часовенка с «рогами посвящения»; справа — молящийся, с воздетыми руками, человек (Dussaud, 328). Кажется, здесь изображено явление богини Матери, такое же, как Сына ее бога Младенца, на резьбе изопатского перстня и в Когульской росписи.

Самое для нас важное в кносской печати — остроконечная гора, подножие богини. В брачном шествии Кибелы и Аттиса, изваянном на Иазиликайских скалах, в Каппадокии, священным животным — барсам, львам, быкам и пантерам, возносящим на спинах своих, богов и богинь, служат подножьями точно такие же горы (Perrot et Chipiez, IV, 647). Мать перенесла их с Крита в Каппадокию и во всю Малую Азию — второе царство свое, Хеттею.

XI

Вспомним иероглиф Маянских кодексов — остроконечную гору, в лабиринте каналов на острове Ацтлане, родине ацтеков, где-то далеко, за Океаном; вспомним Посейдонову гору, тоже в лабиринте каналов, — Акрополь в столице атлантов, по описанию Платона; вспомним возможную связь искусственной горы — пирамиды — над Лабиринтом Файумского озера, и связь пирамид Египта с теокаллами древней Мексики, — возможную общую память двух разделенных половин человечества о древней общей родине; вспомним все это и, может быть, мы прочтем иероглиф на печати, найденной в Кносском дворце, Лабиринте; узнаем по острой горе, откуда стоящая на ней богиня Мать, как узнаем по водяному знаку почтовой бумаги, откуда письмо: если Крит — Атлантида в Европе, то и критская богиня Мать — из Атлантиды.

XII

«Поздних веков пришлец, хочешь узнать, кто мы? Спроси о том зарю, спроси леса, бурю спроси, спроси Океан, спроси любовь; узнаешь: мы — Земля», — говорит в Палектской надписи царица Маянского царства или сама богиня Майя (См. выше: Атлантида, Ледниковый Крест, XV). «Мы Земля», значит: «Мы дети Земли». Так, в царстве Майя, на Юкатане, и в царстве Мами, в Вавилоне; так же и на Крите — уцелевшей свае рухнувшего, Средиземно-Атлантического моста, — в царстве здешней, для нас безыменной богини — фриго-хеттейской Ma. В той гемисфере, Западной, и в этой, Восточной, в том человечестве, первом, и в этом, втором, люди — дети одной Земли Матери. «Майя», «Мами», «Ma», — детский лепет к ней всех веков и народов.

Полон чистою любовью,

Верен сладостной мечте,

A. M. D. своею кровью

Начертал он на щите,

весь род человеческий, как бедный рыцарь: A. M. D. — Alma Mater Dei.

XIII

Атлантида — остров — земля, из воды выходящая: вот почему первая Синяя Мать — Вода, а вторая Черная Мать — Земля.

XIV

Атлас — Отец, Атлантида — Мать. Человеколюбцы и страстотерпцы — оба; но Мать больше Отца. Кто любит детей своих и страдает за них, как мать? В муках рождает их — в муках любит, потому что все муки их — ее. Тайна любви, тайна страдания, божественна, — это поняло человечество только по сердцу матери.

«Как напоишь слезами своими под собою землю на пол-аршина в глубину, так тотчас о всем и возрадуешься». — «Запало мне тогда это слово. Стала я с тех пор на молитве, творя земной поклон, каждый раз землю целовать; сама целую и плачу… И все больше о своем ребеночке плачу». Плачет Деметра о Персефоне, плачет Изида об Озирисе, плачет Иштар — о Таммузе, Астарта — об Адонисе, Кибела — об Аттисе; плачет Мать-Земля о человеке, Всех Скорбящих Матерь — о Сыне.

В сердце мечом пронзенная,

Смотришь, Мать сокрушенная,

Как умирает твой Сын!

Das Schwert im Herzen,

Mit tausend Schmerzen

Blikst auf zu deines Sohnes Tod!

(Goethe. Faust, I)

XV

В Малой Азии, у Смирнского залива, в древней Лидии-Дардании, древнейшей Хеттее, в двух часах пути от Магнезии, нынешней Маниссы, на северном склоне горы Сипила (Sipylos), сохранилось до наших дней, от четырехтысячелетней, может быть, древности, исполинское, в скале, изваяние Матери, сидящей на престоле, с поникшей головой и распущенными волосами. Известняковый утес, размываемый дождями и тающим снегом, так отсырел, что капли воды струятся по лицу изваяния, как вечные слезы, и облик тела так смутен, что кажется призраком.

«Есть на скале Кодинийской изваяние Матери богов древнейшее, — сообщает Павзаний. — Я сам видел его: это лишь обрывистый утес, без всякого человеческого образа, вблизи… но издали кажется он скорбящей и плачущей женщиной» (Pausan., III, 22; I, 21).

Это Ниобея Гомера:

…Сразу двенадцать детей потерявшая матерь…

Волей богов превращенная в камень.

(Il., XXIV, v. v. 602, 617)

Ниобея Софокла:

Там, на вершине Сипила,

Мать Ниобея в скалу превратилась;

Всю, как побеги плюща,

Камень ее охватил, вырастая.

В тучах, под ливнем и тающим снегом,

Плачет она, и дождем

Вечные слезы струятся на лоно.

(Sophocl., Antig., IV, ch., 2 Antistr.)

Это Каллимаха «плачущий камень»:

…Влажный утес, на пределах Фригийских, —

Некогда бывший женою с устами стенящими, мрамор.

(Callym., Hymn. Niob.)

В камень превратили боги Ниобею, чтобы избавить ее от мук, но и в камне мучается сердце Матери; слезы любви источает и камень. «Плачет Рахиль о детях своих и не хочет утешиться, потому что их нет» (Иер. 31, 15).

Если чем спасется мир, то этим только плачем, ибо «сам Дух ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными» (Рим. 8, 26), — Дух Мать.

XVI

Тучная, дебелая, плоская, едва отличимая от камня — «камнерожденная», с правильным, как бы солнечным, диском вместо лица: солнце Любви — Матери — в Материи; такова она в изваянии на Арслан-Кайской скале, Arslan-Kaia, в Каппадокии (Perrot et Chipiez, V, 157). А на докимионской бронзовой монете тело ее как будто растет из каменной толщи скалы, — тоже едва от нее отличимое, подобное каменному призраку — великому Духу Земли (Th. Friedrich. Kabiren, 74).

Облик человеческий во всех таких изваяниях сливается с камнем, срастается с ним:

Всю, как побеги плюща,

Камень ее охватил, вырастая.

В тело переходит камень нечувствительно; одушевляется, бездушный; оживает, мертвый: Дух — Матерь в Материи.

«Я не знаю, почему бы материи не быть достойной природы божественной», — говорит Спиноза в «Этике» (Spinosa, Aetica, I, 15 theor., schol.); можно бы сказать то же и в религии. Это поняли древние: Матерь богов для них «Богоматерия»; Мать Земля — та же Матерь Небесная; два кимвала ее — две гемисферы небес, дневная и ночная; гром кимвалов — музыка сфер или молнийный гром (Graillot, 196).

«Природа вещей — природа богов», natura rerum — natura deorum, но не наша мертвая механика.

Не то, что мните вы, природа, —

Не слепок, не бездушный лик.

В ней есть душа, в ней есть свобода,

В ней есть любовь, в ней есть язык.

(Тютчев)

Этот язык и подслушали древние.

«Вот я, Природа, Матерь всего, всех стихий владычица, дщерь веков первозданная, полнота божества, царица теней, из небожителей первая, всех богов и богинь лик единственный; мановением моим простираю неба светлые своды, моря свежие веяния, ада немоту плачевную… светом женственным светящая и влажными огнями (лунными) благие семена питающая Мать» (Apul., Metam., 1. XI, с. 5).

XVII

Две исполинские львицы, на Арслан-Кайском изваянии, точно такие же, как на кносской печати, стоя, по обеим сторонам богини, на задних лапах, передними — как бы обнимают голову ее, ласкаются к ней и лижут языками щеки ее (Perrot et Chipiez, V, 157). Мать — укротительница львов, «львам сопрестольная», leont?n ephedr?, — некогда Львица сама. Тело ее, в иазиликайском изваянии, сложено из львиных тел: лапы вместо рук, морды вместо плеч, два ползущих вниз головами льва вместо чресл и ног; только голова человеческая (Perrot et Chipiez, V, 647). Ма-Кибела — «Владычица зверей», potnia th?r?n, древняя богиня звероловов, некогда сама Звериха (Graillot, 2).

Ты любишь визги флейт, и грохоты тимпанов,

И волчий вой, и львиное рыканье,

И гор лесных многоголосый отклик.

(Homer. Hymn., cybele. — Lang, Homeric hymns, 225)

Кроткими становятся при ней и лютые звери:

…Шли за нею, ласкаясь,

Волки седые, огненноокие львы и пантеры.

(Homer. Himn., Aphrodite)

Зверя в звере и в человеке укрощает Мать — Мать Золотого века — мира. Вечная война без нее, с нею — вечный мир.

XVIII

Мать, зверей Владычицу, изображает и чудная роспись на одной бэотийской амфоре: странное детское личико, треугольное, в виде сердечка или виноградного листика; широко распростертые руки, непомерно длинные, в знак вездесущей благости: всюду достанут, помогут; в воздухе вокруг нее и над нею — угольчатые крестики-свастики; крестным знамением Мать как бы осеняет всю тварь, земную, водяную, воздушную: птицы сидят на руках ее, звери ластятся к ногам, в складках ризы, как вода, струящихся, плавает рыба, — может быть, память черной Матери Земли о синей Матери Воде; а под самую руку благословляющую подсунул голову Бык — кроткий Телец жертвенный, закланный от создания мира, — Сын (Harrison, Prolegomena, 264–265).

XIX

Имя ее, Kybele, Kybebe, значит по-фригийски «гора» и «пещера» (Fr. Lenormant, Il mito di-Adone-Tammuz., p. 163). Мать Гора — земля, восходящая к небу, чтобы соединиться с Отцом; Мать Пещера — чрево Земли, рождающей Сына.

Земля — Мать не только живых, но и мертвых. «Все отходит в землю и выходит из земли, et recidiunt omnia in terras et oriuntur ex terris» (Cicero, de natura rerum, II, 26). В лоно свое принимает умерших Мать Земля, чтобы воскресить — снова родить в вечную жизнь.

XX

«Мать Кибела любит баюкать младенцев» (Diodor., III, 58). Слабых и больных детей своих матери кладут ей на руки.

Так, сквозь каменный ужас Материи, — Неумолимой, Адрастейи, — светится лик милосердной Матери, «теплой Заступницы мира холодного».

«Рода человеческого Спасительница… милость матери нежную всем скорбящим даруешь. Human? generis sospitatrix… dulcem matris affectionem miserorum casibus tribuis» (Apul., Matamorph., XI, 15). Это и значит: «Всех Скорбящих Матерь».

XXI

С Крита в Палестину занесен Крест, а с ним пришла и Мать.

Есть в горах Ливана, над цветущей долиной, посвященной некогда Адонису-Таммузу, изваянный в скале образ богини, «скорбящей, с покрывалом на голове, с лицом склоненным на левую руку; кажется, слезы текут по щекам ее» (Macrob., Saturn., I, 21). Роща Таммуза была и у вертепа Вифлеемского, как сообщает бл. Иероним: значит, первая Мать была и здесь, раньше второй, — Матери Господа.

И в Иерусалиме была. «Поднял меня дух… и принес в Иерусалим (во храм), ко входу внутренних врат, обращенных к полуночи, где поставлен был идол ревнования… Там сидят жены, плачущие по Таммузу» (Иез. 8, 3 — 14). В подлиннике — «идол ревности о Потерянном» (Fr. Lenormant, Il mito di Adone Tammuz, 164). Мы знаем, что в Иерусалимском храме находилось изваяние Астарты, внесенное туда, может быть, еще Соломоном, устроителем «высот», богининых рощ, направо от Масличной горы (IV Цар. 23, 6 — 13). «Идол ревности» — любви ревнующей, скорбящей о «потерянном» — умершем Сыне, и есть изваяние Скорбящей Матери, Mater Dolorosa. Глядя на нее, плачут Иерусалимские жены там, откуда начнется путь на Голгофу.

В сердце мечом пронзенная,

Смотришь, Мать сокрушенная,

Как умирает твой Сын.

XXII

Царство Матери — Хеттея. Племя это внезапно и неизвестно откуда появляется, на Малоазийском плоскогорье, в конце III тысячелетия, становится великою державою, борется с Вавилоном и Египтом за мировое владычество и, лет через тысячу, так же внезапно и неизвестно куда, исчезает, сказав миру одно только слово: «Мать», дав миру один только образ — «Великий Образ», Bouiuk-souret, как нынешние турки называют изваяние Матери на Сипилийской скале. Но и этого достаточно, чтобы забытая Хеттея была достойна вечной памяти.

Религиозно и социально, географически и хронологически, совпадает Хеттея с баснословным «царством Амазонок» (W. Leonhard. Hettiter und Amazonen, 1911, passim. — Ch. Picard. Ephese, et Claros, 1922, p. 442). Кажется, и здесь, как почти везде у греков, с мифом смешана преистория, как свет с тенью в утренних сумерках, или бывшее с небывшим во сне. Странные люди, с бритыми желтыми лицами, с чубами-косами на бритых головах, в длинных, как бы женских, одеждах, с матриархатом, властью матерей над детьми и жен над мужьями, с теократией скопцов, с женским войском, с двуострою секирою — крито-эгейским, а может быть, и Средиземно-Атлантическим символом двуполости, — хеттеяне могли казаться грекам сказочным племенем женомужчин, андрогинов, или мужеженщин, амазонок.

XXIII

Летопись «Паросского мрамора», Marmor Parium, от 263 г. до Р. X., относит первое явление, «пришествие», Матери-Земли, Деметры, с Крита в Элладу, к 1408 г. (С. Autran. Ph?niciens, 1920, p. 26.) Наше летосчисление начинается с Рождества Сына, «лета Господня», ab anno Domini, а у доисторических греков — с Рождества Матери, ab anno Dominae. 1408 год — «пришествие» Матери, а 1450-й — гибель Кносса. Крит как бы завещает, умирая, свою богиню Мать Хеттее. Царство же Матери и есть «царство Амазонок».

Так, во времени, — так, и в пространстве: главный военный путь критян, хеттеян и амазонок — Средиземно-Атлантический (Leonhard, 85).

XXIV

Если амазонки только миф, — что значат женщины воины и матриархат у нынешних берберов, дагомейцев, туарегов, именно в тех частях Северной Африки, откуда, по Диодору, вышли амазонки? что значат мечи Бронзового века, с маленькими, как бы для женских ручек, рукоятьями, найденные в р. Сене, во Франции, земле одного из трех доисторических племен, прошедшего, по мифу Тимогена, «с какого-то далекого, за Океаном, острова, называемого Атлантидой?» (Diodor., III, 53. — Gatefosse. La v?rit? sur l’Atlantide, 96; 113, 116, 117.) «Рядом с атлантами жили амазонки», — по мифу Диодора (Berlioux, Las Atlantes, 128, 132, 137). Если в обоих мифах брезжит темный свет преистории, то здесь еще раз подтверждается связь двух человечеств в Атлантиде-Матери.

XXV

Если Атланты — «андрогины», «женомужчины», в смысле не физическом, конечно, а духовном, — сначала в «святой любви», а потом в «разврате», то жены атлантов — «амазонки», «мужеженщины», в той же любви и в том же разврате.

Женщине будет Гоморра,

Будет мужчине Содом.

Жившие у озера Тритониса, ливийские амазонки, изгнанные оттуда великим землетрясением — может быть, концом Атлантиды, — бежали, под предводительством царицы Мирины (Myrin?), на острова Эгейского моря, завоевали и населили их, — сообщает Диодор свидетельство потерянного для нас, древнейшего историка, Дионисия Скифобрахиона (Diodor., III, 52, 53, 55. — Berlioux, 39). Память о Мирине сохранилась и в «Илиаде»:

Есть перед городом Троей великий курган

и высокий…

Смертные с древних времен называют его

Ватиеей,

Но бессмертные боги — могилою быстрой

плясуньи Мирины.

(Homer., Iliad., II, v. v. 811–814)

Это значит: так же глубока бездна веков, где погребено царство Амазонок, как бездна Атлантики, где погребена Атлантида. Что напоминает «многопляшущая» амазонка Мирина? Не критских ли акробатов-акробатих, андрогинов-амазонок, пляшущих, скачущих в кносских боях, тавромахиях, через спины священных быков? Если так, то и здесь еще раз подтверждается в мифе-преистории связь Крито-Эгеи, второй Атлантиды в Европе, с первой — в Атлантике.

XXVI

Миф Диодора помнит войну амазонок с атлантами (Diodor., III, 53, 6; 54. — Leonhard, 88). Если же и сами амазонки — из Атлантиды, то эта война — «гражданская», — «революция», хотя и не в нашем смысле, социально-политическом, — война не сословий, а полов. Следствием ее могло быть сначала изгнание или бегство побежденных, но не сдавшихся женщин в Атлантскую колонию, Ливию, а затем — поход на Крито-Эгею — завоевание островов Эгейского моря, по Диодору. Как бы то ни было, такой великий, духовно-плотский переворот, как смена материнства отчеством, женской власти — мужскою, не мог произойти без великих потрясений, внешних и внутренних. Их-то, может быть, и отражает тусклое зеркало мифа об амазонках. Здесь проходит черта, отделяющая два человечества в сфере пола: Мать ушла — пришел Отец; кончился Золотой век мира, Атлантида, — начался Железный век войны, История.

XXVII

Кажется, последняя память об этом перевороте сохранилась в «Молящих» Эсхила.

Пятьдесят невест, дочерей Даная, бегут от пятидесяти женихов, сынов Египта, в Пелазгийский Аргос, «как стая голубок — от коршунов» (Aeschyl., Suppl., v. 225). Многозначительно связывает Эсхил данаид с амазонками. Греки-пелазги узнают в них, по «одежде варварской, египетской», пришелиц из чужой земли:

Ливиянкам подобны смуглолицым

Иль амазонкам, девам кровожадным.

(Aeschyl., v. v. 235, 279, 286)

Это значит: в Грецию миф о данаидах-амазонках занесен оттуда же, откуда и миф об Атлантиде, — из Египта или, может быть, через Египет, из Ливии, страны амазонок, «Атлантической колонии».

XXVIII

Личность восстает на богов в титане Прометее, а в титанидах амазонках — пол. Hybris, «гордость» — вина того и этих перед новыми богами, Олимпийцами; та же вина и атлантов, по мифу Платона.

Дочери Даная, «девственницы неукротимые», ненавидят не только своих женихов, но и самый брак, и если он — воля богов, то и на них восстают. «Мужебоязнью врожденною» гонимые, бегут от брака:

Лучше в петлю, чем на ложе

Ненавистное мужей,

Лучше смерть и ад!

(Aeschyl., v. v. 787–790)

«Мнимая кровожадность» амазонок — клевета мужчин: помнят поклонницы Матери завет ее — мир.

Без оружья, без насилья,

Легки все дела богов.

(Aeschyl., v. v. 97–98)

Начали войну мужчины; женщины только защищаются. Молят царя земного:

Познай мужей обиду.

Gnothi d’hybrin auer?n, —

(Aeschyl., v. 426)

и Царя Небесного:

Зевс, избавь от мужского насилья…

Зевс, подай одоление женам!

(Aeschyl., v. v. 523, 1069)

Молят, но знают, что никто не услышит ни на земле, ни на небе; древнее царство их кончено: новые боги и люди, — все против них.

На Олимпе Зевс насильем

Стародавние законы

Святотатственно попрал.

(Aeschyl., Prometh., v. v. 149–152)

С ними только Мать. К ней и прибегают с последней мольбой:

О, да избегну я,

Дева безбрачная,

Ига объятий мужских!

Да преклонит же к молящим

Лик свой милостивый Зевса

Целомудренная дочь,

И святым своим покровом,

От бесстыдного насилья,

Дева — деву защитит!

(Aeschyl., Suppl., v. v. 141–150)

Нет, не защитит: первая Мать, Атлантида, погребена на дне Океана, а вторая Мать, Деметра, сама, неутешная, бродит по миру, «плачет о своем ребеночке».

Спутницы-рабыни убеждают данаид смириться:

Воли Зевса не преступишь:

После многих дев, о дева,

Будет брак и твой конец!

(Aeschyl., v. v. 1049–1052)

Нет, не будет. В первую брачную ночь, сорок девять невест убивают сорок девять женихов; только одна, Гипермнестра, щадит своего, — «побежденная чад вожделением» (Aeschyl., Prometh., v. 865).

Новый закон воцарился в мире — мужевластье, насилье нового Отца Небесного над древней Матерью Землей. И прокляты святые девы, титаниды, в Олимпийском веке: мучаясь в аду, носят не переносят воду в разбитых сосудах. Так в мифе, но не в мистерии: здесь все еще в сосуды цельные льются живые воды совершенной любви — божественной Двуполости; все еще люди ждут, что «Семя Жены сотрет главу Змия».

XXIX

Мать забыли надолго, но вспомнили.

Самое мужское, только мужское, без тени женского, — Рим? Нет, и он, как все на земле великое, — существо мужеженское, человеческий прообраз того, чем будет Андрогин Божественный.

В 204 г., в конце Ганнибаловых войн, римский Сенат, согласно с пророчеством Сибиллиных книг, постановил перевести черный камень-бэтил, мужеженский образ Матери-Сына, Кибелы-Аттиса, из Малой Азии в Рим (Tit. Liv., XXIX, 14, 13. — Hepding, 141). Можно сказать, что на этом камне и воздвигалось римское всемирное владычество. «Римляне, святыню мира приняв, получили власть над миром. Dum universarum sacra suscipiunt, regna meruentur» (Minuc Felix, Octavius. — Ф. Зелинский. Соперники христианства, 53).

Будет и новый христианский Рим под тем же знаком Девы Матери.

XXX

Снова и Дева грядет.

Jam redit et Virgo,

скажет Виргилий почти накануне Рождества Христова (Virgil., Eklog. IV, v. 6), и устами Виргилия, скажет отец Энея, праотец Рима, Анхиз:

Крит, в середине морей, посвященный

Юпитеру остров,

С Идой горой, — колыбель нашего рода святая.

Матерь Кибела оттуда…

Дети, покорствуя воле богов, с благовеющим

ветром,

Кносского царства достигнем…

(Virgil., Aen., III, v. v. 104–120)

Рим свяжет начало с концом, Атлантиду — с Европой, древнюю Матерь — с новою:

…Матери древней ищите

…И ваши надежды познайте.

(Virgil., Aen., v. v. 97 — 105)

Сам Виргилий нашел и познал:

…Скоро ты будешь прославлен,

Отпрыск любезный богов, великое Зевсово чадо.

Зришь ли, как всей своей тяжестью зыблется

ось мировая,

Недра земные, и волны морей, и глубокое небо?

Зришь ли, как все веселится грядущему Веку

Златому?

О, если бы только последних годов моей

жизни хватило,

Если бы только хватило дыханья воспеть твою

славу!..

…Матерь начни узнавать с первой улыбкой,

Младенец.

Через сорок лет, в пещере Вифлеемской, Матерь узнал Младенец Иисус.

XXXI

Чтобы понять догмат Божественной Троицы, надо помнить, что между Матерью-Духом и Матерью Господа, Девой Марией, такое же расстояние, как между Богом и человеком, Творцом и тварью. Слишком часто забывалось это, если не в христианском догмате, то в христианском религиозном опыте, и Третье Лицо Божие, заслоненное лицом человеческим, оставалось невидимым, непознанным и бездейственным. Только Матерью-Духом завершается для нас или завершится когда-нибудь Троица.

Это и древние смутно помнят или предчувствуют, как мы увидим в Елевзинских и Самофракийских таинствах — двух последних и ближайших к нам вершинах всего дохристианского человечества. Но уже и в древнейшем явлении, «пришествии» Матери, связана с нею Троица.

Зевс был, Зевс есть, Зевс будет…

Плод свой дала Земля; славьте же Землю Мать! —

молятся три додонские жрицы-голубки, под сенью дремучего дуба, Древа Жизни (Harrison, Prolegomena, 263). Три голубка слетают к голой девочке, богине Матери, на золотой микенской бляхе-брактее; три голубка сидят на трех кносских, соединенных в подножии, глиняных столбиках Кносская трехчастная часовенька; три пары здешних рогов посвящения; три змеи в руках Богини Змей; три на Дереве Жизни прорастающих отпрыска; три чашечки для трех возлияний на стэатитовом жертвеннике: Троица везде на Крите; где только Мать, там и Троица (Evans, The palace of Minos, 222, 234, 366, 508, 632–635).

«Матерь Моя — Дух Святой». — «Ты Сын Мой возлюбленный; Я днесь родила Тебя», — это, может быть, лучше нашего поняли бы критяне.

XXXII

Троичность в Боге начинается и завершается Матерью-Духом; вот почему и в мире тень Матери троична: в царстве Отца, Атлантиде-преистории, — Синяя Мать, Вода; в царстве Сына, истории, — Черная Мать, Земля; в царстве Духа, Апокалипсисе, — Белая Мать, Огонь. Все Три в мире, так же как в Боге, — Одна.

XXXIII

Город Эфес, духовная столица Малой Азии, бывшей Хеттеи, есть город богини Артемиды, новой, Олимпийской, эллинской, только по имени, а по духу, древней Титаниды — вавилоно-египетской, крито-хеттейской, а может быть, и Средиземно-Атлантической, Матери. Здесь, в Эфесе, у Артемидина жертвенника, находят «убежище», asylia, еще во дни баснословные или доисторические, накануне Троянской войны, амазонки, потому что здешняя богиня сама — Амазонка, вечная Дева Мать (Tacit., Annal., III 61. — Pausan., VII, 2, 6, 9. — Ch. Picard. Eph?se et Claros, 1922, p. 139). Битвы амазонок изображаются в эфесских ваяньях; лик Амазонки — на монетах города (Picard, 433–435). Здесь же, и во времена исторические, будут находить убежище все мятежники пола, восставшие на закон безличного рода — рождения, смерти; все «скопцы, сами себя сделавшие скопцами ради царства небесного».

XXXIV

Матерь богов и Богоматерь: та — лишь тень, эта — тело. Здесь же, в Эфесе, где была та, будет и эта. Храмы Кибелы будут базиликами Девы Марии; куреты и корибанты, спутники той, будут херувимами и серафимами этой (Graillot, 409). Слово нашей Херувимской «Доруносима» — от греческого — doryphoroi, «копьеносцы»: обе Царицы «доруносимы» копьеносным воинством, та — корибантов, эта — архангелов.

«Да ведь это Кибела!» — ропщут, соблазняясь, христиане, когда св. Григорий Чудотворец устанавливает в Каппадокии, древней Хеттее, почитание Богоматери; ропщут, потому что не видят, что та ложится к ногам этой, смиренною тенью, так же как эта ляжет тенью к ногам Небесной Матери — Духа.

XXXV

Сниди, Голубица Святая,

Сниди, Матерь Сокровенная! —

молились первые христиане, должно быть, и здесь, в Эфесе (Actus Thomas, с. 50. — Henneke, Neutestam. Apokryph. 270), и молитва их исполнилась: белая Голубка Матери перелетела с Иордана на Каистр. По церковному преданию, позднему и неверному (но то, чего люди хотят, иногда вернее того, что было), Иоанн, любимый ученик Господа, исполняя завет Его с креста: «Вот, Матерь твоя», — переселившись в Эфес, взял к себе в дом Деву Марию (Picard, 720). Старая старушка, Мирьям из Назарета, — все в морщинах, темное под белым платком, личико, полуслепые от слез глаза, — но для видящих вся осиянна такою славою, какой никогда на земле не было и не будет.

«В то время произошел немалый мятеж против пути Господня. Ибо некто серебрянник, именем Димитрий, делавший Артемидины храмики из серебра и доставлявший художникам немалую прибыль, собрав их и других подобных ремесленников, сказал: „Мужи… вы видите, что не только в Эфесе, но и почти по всей Асии, этот Павел своими убеждениями совратил многих людей, говоря, что делаемые руками человеческими не суть боги. А это нам угрожает тем, что не только ремесло наше придет в презрение, но и храм великой богини Артемиды ничего не будет значить, и ниспровергнется величие той, которую почитает вся Асия и вселенная“. Выслушав это, они исполнились ярости и стали кричать: „Велика Артемида Эфесская!“» (Деян. 19, 23–34.)

Слыша эти буйные крики толпы, улыбнулась ли старая Старушка тихой улыбкой, похожей на улыбку Сына? вспомнила ли Кану Галилейскую: «Что Мне и тебе, женщина? Еще не пришел час Мой»? (Ио. 2, 4.)

XXXVI

Mater dolorosa. — Mater gloriosa, повторяют, от начала мира, голоса веков и народов, в божественной симфонии, как трубы органа в соборе. Только в наши дни умолкли, и наступила тишина мертвая, потому что все звуки мира перед этим — ничто. Мир никогда еще не был так далек от Матери, как в наши дни; женское никогда еще не было так попрано мужским; никогда еще так не хотели они разделиться и не смешивались так. Наше мужское без женского — война; наше мужское с женским — Содом: два пути к одному.

XXXVII

Может быть, недаром, именно в эти страшные дни нам посланы три великих пророка Матери: Гете, Ибсен и Вл. Соловьев.

«Die M?tter, M?tter! Матери, Матери!» — повторял с удивлением Гете, прочитав однажды у Плутарха об Энгийонских Матерях и глубоко задумавшись, как будто вспоминая что-то или прислушиваясь к чему-то внутри себя, точно к замирающему гулу камня, брошенного в бездонный колодезь (Plutarch., Marcel., XXVII. — A. Dietrich, Mutter Erde, 120).

Die M?tter! M?tter! — ’s klingt so wunderlich!

Матери! Матери! — как это странно звучит! —

скажет Фауст, перед тем, чтобы «спуститься или подняться», — где низ и верх, неизвестно, — туда, где Матери. Сколько их? Гёте не знает; мы знаем: Три. Но гимном Одной кончается «Фауст»:

Jungfrau, M?tter, K?nigin,

G?ttin, bleibe gn?dig!

Дева, Мать, Царица,

Милостивой будь!—

молится, пав лицом на землю, Doctor Marianus, и Chorus Mysticus поет:

Все преходящее

Есть только знак;

Ненаходимое

Найдено здесь;

Здесь небывалому

Сказано: будь!

Вечная Женственность —

К этому путь!

Das Ewig-Weibliche

Zieht uns hinan!

XXXVIII

В 1898 году, в Архипелаге Эгейского моря — там, где было первое явление Матери, возвещает Вл. Соловьев явление последнее:

Знайте же: Вечная Женственность ныне

В теле нетленном на землю идет!

В трех видениях увидел он плотскими очами Бесплотную; три имел свидания с Тою, Кого назвать не смеет:

Подруга вечная, Тебя не назову я…

«Здесь, в шутливых стихах, — самое значительное из того, что до сих пор случилось со мною в жизни», — скажет он, скрывая под смехом самое для него святое и страшное, как это делали древние в таинствах, и все еще делают русские юродивые.

Третье свидание — в Египте, у пирамид, таинственных вех в Атлантиду, совершеннейших кристаллов Божественной Четверицы и Троицы.

И в пурпуре небесного блистанья,

Очами, полными лазурного огня,

Глядела Ты, как первое сиянье

Всемирного и творческого дня…

Дня, когда сказано: «Семя Жены сотрет главу Змия». Это Вл. Соловьев понял, как никто.

XXXIX

Мать является умирающему Пэру Гюнту, у Ибсена, в образе двойном — его же собственной, старой, ослепшей от слез, матери и вечно юной возлюбленной — Сольвейг.

«Летний день на севере. Избушка в сосновом бору. На пороге сидит женщина со светлым, прекрасным лицом и, глядя на лесную дорогу, поет:

Гореньку к Троице я убрала.

Жду тебя, милый, далекий…

Жду, как ждала.

Труден твой путь одинокий, —

Не торопись, отдохни.

Ждать тебя, друг мой далекий,

Буду я ночи и дни!»

Пэр Гюнт приходит к ней, узнает Невесту-Мать, крепко к ней прижимается, прячет на ее коленях лицо и плачет от радости:

Благословенно первое свиданье

И эта наша встреча в Духов День!

Невеста целует его, баюкает Мать:

Спи-усни, ненаглядный ты мой,

Буду сон охранять сладкий твой!

Сон — смерть, пробужденье — вечная жизнь!

Мать ждет всего человечества, так же как Сольвейг ждет Пэра Гюнта; так же убрала для него «гореньку к Троице», и встреча их будет так же «в Духов день».

XL

И в эти наши последние, самые страшные дни, после первой всемирной войны и, может быть, накануне второй, — вот что сказано о Матери:

Каким мне коснуться словом

Белых одежд Ее?

С каким озарением новым

Слить Ее бытие?

О, ведомы мне земные

Все твои имена:

Сольвейг, Тереза, Мария, —

Все они — ты Одна…

И будут пути иные,

Иной любви пора,

Сольвейг, Тереза, Мария!

Невеста — Мать — Сестра!

(З. Гиппиус. Вечно-женственное, 1928)

Если, по слову Достоевского, «красота спасет мир», то это и значит: мир спасет Мать.