4 ноября

4 ноября

Казалось, будет дождь, но он так и нe начался; голубые холмы отяжелели от облаков; облака всё время менялись, перемещаясь от одного холма к другому, но было там беловато-серое облако, простирающееся на запад над множеством холмов до самого горизонта, которое исходило из одного из восточных холмов; оно, казалось, начиналось оттуда, из склона холма, и шло к западному горизонту, перекатываясь, оживлённое светом заходящего солнца; оно было белое и серое, но глубоко внутри фиолетовое, бледного оттенка; оно, казалось, несло своим путём холмы, которые покрывало. В просвете на западе солнце садилось в неистовстве облаков, и холмы становились более тёмными и более серыми, и деревья погружались в безмолвие. У края дороги там есть огромное неприкосновенное баньяновое дерево, очень старое; оно действительно величественное, высокое, живое и независимое, и этим вечером оно было властелином холмов, земли и ручьёв; оно обладало величием, и звёзды казались очень маленькими. По той дороге шли крестьянин и его жена, друг за другом, муж впереди, жена за ним; они выглядели несколько более обеспеченными, чем все остальные, встречавшиеся на этой дороге. Они проходили совсем близко, и она на нас даже не взглянула, а её муж смотрел на деревню вдали. Мы поравнялись с ней; это маленькая женщина, не отрывающая глаз от земли; она была не очень опрятна, зелёное сари её запачкано, оранжево-розовая блузка в пятнах пота. У неё был цветок в смазанных маслом волосах; шла она босиком. Лицо у неё было тёмное, и в женщине этой ощущалась большая печаль. В походке женщины была определённая твёрдость и некая весёлость, никак не затронутая её печалью; у того и другого была своя жизнь, независимая, активная, одно к другому не имело отношения. Но великая печаль была, и вы чувствовали её сразу же; это была неисцелимая печаль, не было выхода из неё, не было способа смягчить её, не было способа что-то изменить. Она была здесь и будет. Она была на той стороне дороги, в нескольких шагах, и ничто не могло коснуться её. Какое-то время мы шли рядом, но вскоре женщина повернула, пересекла красный песок речного русла и направилась к своей деревне; её муж шёл впереди, не оглядываясь, она же следовала за ним. Прежде чем она повернула, случилось нечто странное. Несколько футов дороги между нами исчезли, и с ними исчезли также и две отдельные сущности; была только эта женщина, идущая в своей непостижимой печали. Это не было отождествлением с ней или проявлением симпатии или сочувствия; они тоже были, но не они были причиной феномена. Отождествление с другим, и даже глубокое, всё ещё сохраняет отдельность и разделение, здесь всё ещё остаётся два существа, одно из которых отождествляет себя с другим в сознательном или бессознательном процессе через привязанность или ненависть; в этом есть какое-то усилие, или скрытое или явное. Но здесь ничего этого не было. Она была единственным человеческим существом, присутствующим на этой дороге. Она была, а другого не было. Это не было фантазией или иллюзией; это был простой факт, и никакая масса умных рассуждений и тонких объяснений изменить этого факта не могла. Даже когда она свернула с дороги и уходила, другого, того, кто всё ещё продолжал идти прямо, не было. И прошло некоторое время, прежде чем этот другой обнаружил себя идущим вдоль длинной кучи битого камня, приготовленного для починки дороги.

По этой дороге, через просвет в южных холмах пришло то иное, и с такой интенсивностью и силой, что лишь с величайшим трудом можно было держаться прямо и продолжать идти. Это было подобно неистовой буре, но без ветра, без шума, и её интенсивность ошеломляла. Удивительно, что каждый раз, когда появляется иное, всегда присутствует нечто новое; оно никогда не бывает тем же самым, и оно всегда неожиданно. Это иное не является чем-то необычайным, некой таинственной энергией — но иное таинственно в том смысле, что находится оно за пределами и времени и мысли. Ум, захваченный временем и мыслью, никогда не может охватить и постичь его. Его нельзя понять — не больше, чем можно проанализировать и понять любовь, но без этой беспредельности, этой силы и энергии жизнь и всё существование, на любом уровне, становятся тривиальными и исполненными скорби. В этом есть абсолютность, но не окончательность; это абсолютная энергия, это самосуществование без причины; это не высшая, конечная энергия, потому что это вся энергия. Всякая форма энергии и действия должна перестать существовать, чтобы была она. Но в ней заключено всё действие. Любите, и делайте что хотите. Нужны смерть и полное разрушение, чтобы была она; не революция, изменение внешнего, а полное разрушение известного, в котором культивируются всякое укрытие и существование. Должна быть полная пустота, и только тогда это иное, вневременное, приходит. Но эта пустота не культивируется, она не результат, причину которого можно купить и продать, и она не продукт времени и процесса эволюции; время может рождать только время. Разрушение времени — не процесс; все методы и процессы продлевают время. Окончание времени есть полное окончание мысли и чувства.