4. Натурфилософия А. Кима

4. Натурфилософия А. Кима

Творчество А. Кима отличается целостностью и представляет собой единый метатекст, в котором все взаимосвязано, начиная от ранних произведений и заканчивая романами 2000-х годов. В первых рассказах и повестях заложены фрагменты мировидения, мотивы и образы, которые разовьются впоследствии в стройную философию. «Природоцентризм» А. Кима проявится в своеобразном триптихе, состоящем из повести «Лотос», романа-сказки «Белка» и романа-притчи «Отец-Лес». Их связывают воедино проблема жизни и смерти, мотивы бессмертия и всеединства, хора голосов «Мы», образы Леса, Матери-Земли (Деметры).

Обращение к проблеме жизни – смерти – бессмертия побуждает писателя к осмыслению Природы как универсума, основу которого составляют «гармонические закономерности Космоса» (А. Ким. «Отец-Лес»), Суть натурфилософской концепции автора составляет осмысление «земного мира как мира космического, не замкнутого в самом себе» (Ким, Шкловский 1990: 55).

В 1980 г. А. Ким после произведений на «злободневную» тему с узнаваемыми героями («Поклон одуванчику», «Утопия Турина») пишет повесть со странным для русской литературы названием – «Лотос», в которой центральное место занимает проблема жизни и смерти в их единстве. Что есть жизнь и что есть смерть? Каков человек на ее «пороге» и что за ним? – Вот те вопросы, над которыми неустанно размышляет автор, обратившись к ним уже в повестях «Собиратели трав» (1968–1971), «Луковое поле» (1970–1976), «Соловьиное эхо» (1976).

В первой главе повести «Лотос» чередуются картины жизни (с потребностью любить и быть вместе с любимым) и смерти (с ее одиночеством), свидетельствуя о вечности этой смены состояний, подобно чередованиям времен года или превращению в природе «неподвижного и твердого в подвижное и мягкое, холодного в теплое» (Ким 1988: 263). Отношение к смерти матери Лохова исполнено мудрости и великодушия. Ее держит прошлое, прожитая жизнь как бы заново «проживается» ею, и крепкое сердце не хочет примириться с надвигающейся смертью. В повести «Собиратели трав» А. Ким рисует духовное преображение человека на пороге смерти. Он изживает в себе страх и прозревает – смерть такое же «огромное явление», как восход, ночь, звезды, ее нужно «серьезно и с любовью постигать», как и жизнь равным образом (Ким 1988: 436–437).

Чем ближе человек к природе, тем мудрее его восприятие смерти как явления естественного. Таковы в повести «Собиратели трав» старый До Хок-Ро и Масико. Такова старуха Анна в повести В. Распутина «Последний срок». В. Распутин, как и А. Ким, раскрывает отношение детей к смерти матери. Мать Лохова и Анну – при по-своему неимоверно тяжкой жизни у каждой – объединяет философское отношение к смерти и некая «договоренность» с нею. Героиня В. Распутина, словно собравшись хорошо сделать последнюю работу, не откладывая, «решила умереть». «За последние годы они стали подружками, старуха часто разговаривала с ней». Анна верила в то, что у каждого человека своя смерть, «созданная по его образу и подобию».

По-разному умирают мать Лохова и старая Анна, первая – в физических муках и страданиях, вторая – безболезненно и легко: «Меня и тепери ишо на руках будто кто держит… Будто ниче подо мной твердого нету» (Распутин 1994: 37). Но обе – в любви к детям и с воспоминаниями о них. По-разному «проживают» переход от жизни к смерти героини. У старухи Анны остались в жизни привязанности, которые, несмотря на ее готовность умереть и опасения, что она «умаяла свою смерть», держат ее на земле. Среди этих привязанностей не приехавшая дочь Таньчора, которую мать «ждала не переставая», подруга – «долгожданная Мирониха», солнце и свет утра. Старуха Анна живет в ладу с окружающим миром, который, несмотря на ее отрешенность, продолжает ее интересовать, и она «отзывается» на солнечный свет, на происходящее рядом, на смену дня и ночи.

Мать Лохова даже голоса «Хора Жизни» не могут повернуть к жизни. Зато до предсмертного, пограничного состояния между бытием и небытием мать любила жизнь, в лучшую, самую счастливую пору ее она и окружающий ее мир были едины. И это слияние подарило ей ощущение бессмертия, а высшим смыслом его была любовь. Перевоплотившись в один из голосов Хора Жизни, она думает: «Смысл всего – любовь» (Ким 1988: 318). Вся ее «неистовая страстность… степнячки», отданная мужу, «была тайной слияния ее существа с безупречной красотою и жаром степей Кума-Манычской долины» (Ким 1988: 259). Воспоминания матери о любви неотрывны от образа степи, появляющегося в ее памяти. И в предсмертных муках она стремится туда, в степь, где была счастлива. Природное в матери-«пастушке», ее язычество наиболее ярко раскрываются в ее всепоглощающей любви к отцу Лохова, любви-вдохновении, которой ведома тайна бессмертия. С гибелью мужа «ее вдохновение было прервано».

Мать ощущает себя частью единого целого, частью «живого вещества» земли и осознает себя в одном ряду с животными, растениями, насекомыми. По словам В.И. Вернадского, «все живые организмы тесно связаны между собой в своем существовании и этим путем представляют единое целое…» (Вернадский 1989: 135). «Мой путь к бессмертию был бы так же прост, как у овцы, как у овса, как у красной с крапинками божьей коровки» (Ким 1988: 314). П. Тейяр де Шарден, оказавший влияние на мировоззрение А. Кима, писал в разделе «Любовь – энергия» «Феномена человека»: «Взятая как биологическая реальность, в полном своем объеме, любовь (то есть близость одного существа другому) присуща не только человеку. Она представляет собой общее свойство всей жизни…» (Тейяр де Шарден 1965: 259). Современные писатели видят в этом изначальную общность всего живого, единый «исток». В. Солоухин в 60-е годы как о «неоспоримой истине» писал о том, что «любовь у человека, любовь у дельфина и любовь у цветка по своей сокровенной сути ничем не отличаются друг от друга», понимая под любовью «соединение двух половых клеток». И предположил: «Может быть, нужно идти в приписывании качеств и свойств от цветка к человеку» («Трава»),

Путь матери к бессмертию «искажен, прерван и обезображен» не по ее вине. Она могла бы полнее реализовать свое материнское назначение, не отними война ее мужа. Она предстает в повести в двух ипостасях: матери (героиня не называется по имени) и «поющего голоса» (являющегося иногда в образе молодой женщины). Материнский инстинкт сближает ее с «бобрихой-матерью», приблизившейся к ее сыну и долго рассматривающей чужого ребенка. Мать боялась шевельнуться, зная, что перед нею хозяйка омута, здесь ее дом, и она может попросить мать вон. Но бобриха с сочувствием посмотрела на мать, и та подумала: могут убить «крошечных малюток наших», имея в виду своего сына и бобрят.

А. Ким – певец Лотоса, творящей силы природы, поэтизирует Любовь как некий природный закон, благодаря которому осуществляется продолжение человеческого рода. Через Любовь, через слияние с Природой мать Лохова познает тайну бессмертия, благодаря тому, что сама символизирует материнское, животворящее начало. И «в смертный час душа ее, постепенно сбрасывая житейский гнет, стала вновь прозревать высшее, самое необходимое, открытое ей во сне юности» (Ким 1988: 259), – посвящение в тайну бессмертия. Мать Лохова видит себя молодой. То же чувство переживает и распутинская Анна. Как самый памятный день вспоминается ей тот, в который она ощутила свою сопричастность природной красоте.

Видения прошлого посещают мать Лохова, чтобы раскрыть ей смысл ее земного существования. А. Ким пристально вглядывается в лик смерти, осмысливая ее как один из моментов перевоплощения, перерождения, что само по себе является «таинством природы», ее «высшим законом». И через судьбу своей героини приходит к тому, что «смерть – не последняя истина и что намного дальше нее простирается обычная любовь одного человека к другому» (Ким 1988: 339). В отличие от Кима, В. Распутину важно через отношение детей к умирающей матери и через ее мировосприятие раскрыть истинную ценность и смысл человеческой жизни. Если повесть В. Распутина заканчивается смертью старухи Анны, то смерть матери в «Лотосе» является кульминацией в развитии сюжетного действия. Со смерти матери начинается духовное преображение Лохова, длительный путь постижения жизни и смерти, единства сущего, поиска ответа на вопрос: «Зачем весь этот мир вокруг и трудная жизнь человека в нем?» Лохов, «пережив смерть матери, научился относиться к своей жизни со спокойным равнодушием и ничего вроде бы и не желать для себя» (Ким 1988: 288).

У него нет суеверного, мистического страха перед смертью матери. Его больше мучает раскаяние перед нею, невозможность облегчить ее страдания, запоздалое сочувствие горечи материнской жизни и ощущение родства с нею. Дети же старухи Анны в повести «Последний срок», духовно не прозревшие, ничего, кроме суеверного страха у постели умирающей, не испытывают. Они опасаются того, что смерть «заметит всех их в лицо». Может быть, и название повести объясняется не только тем, что Анне дарован «последний срок» жизни перед смертью, но и «последний срок», отпущенный ее детям для пробуждения души, для осознания своего родства с матерью, для понимания смысла своего существования.

Герой повести «Лотос» размышляет: если «прожить целую жизнь, лишь насыщая себя по-животному и тревожась по-звериному», то, «как можно умереть, узнав лишь страх» (Ким 1988:

295). Как можно, чтобы человек, умирая мучительно, не отверг саму жизнь, не проклял бы все. Лохову важно передать людям свое открытие: «Они имеют все права мечтать о бессмертии». Ким не был бы Кимом, если бы не вложил в уста своего героя вопрос: «Так зачем, зачем все нужно было?» (Ким 1988: 297).

В натурфилософской концепции повести важное значение имеет описание детского «мощного первовпечатления» Лохова, когда он стал свидетелем того, как «трава превращается в насекомое»: «Он был уверен, что в каждой коробочке лежит и зреет зеленый червячок, что они только так и появляются на свет – из травы… И уже зрелым человеком он, вспоминая явленное ему таинство природы, говорил себе: разве в ней не также все и происходило? Огонь породил камень, камень породил воду, вода породила землю, земля породила траву, а трава – живого червяка» (Ким 1988: 263). Каким же образом осуществляется это загадочное превращение, или появление на свет гусеницы – тайна. И. Кант заметил: «…Легче понять образование всех небесных тел и причину их движений, короче говоря, происхождение всего современного устройства мироздания, чем точно выяснить на основании механики возникновение одной только былинки или гусеницы» (Кант 1964: 126–127).

Человек ощущает себя частью целого, всей Вселенной. Это помогает ему преодолеть страх смерти, конечность своего бытия. В формировании кимовской концепции мира большую роль сыграли западная и восточная философия. По его словам, философия начиналась для него с Запада, буддизм, даосизм, конфуцианство пришли потом (Ким, Шкловский 1990: 56).

В частности, в понимании смерти и бессмертия А. Ким опирается как на Шопенгауэра, так и на буддизм. А. Шопенгауэр прослеживает цепочку превращений материи: сначала она в виде праха растворится в воде, «осядет кристаллом, засверкает в металле», затем «сама собою воплотится в растение и животное» и из «своего таинственного лона породит ту самую жизнь, утраты которой боится человек». «Неужели продолжать свое существование в виде такой материи совсем уже ничего не стоит? Нет, я серьезно утверждаю, что даже эта устойчивость материи свидетельствует о бессмертии нашего истинного существа» (Шопенгауэр 1992: 91). Современные ученые подчеркивают взаимосвязь смерти и бессмертия, они, являясь противоположностями, не исключают, а дополняют друг друга. «Смерть – жестокое испытание для тела. Она полностью уничтожает его, но ей не под силу уничтожить атомы тела, и они включаются в бесконечный круговорот материи» (Полосухин 1993: 172).

В контексте этих высказываний понятнее смысл диалога – в виде чередующихся голосов – матери и сына, пришедшего на ее могилу: «Я снегом стала, а потом ручьем, который весело скакал по камешкам и раздувал свой шлейф, с крутой скалы отважно спрыгивая на каменную тропку к океану. Ты стала облаком, подводной тишью океана, струей луны на перекатах речки и звездными крупинками в бездне ночи» (Ким 1988: 283).

Сквозной идеей творчества А. Кима является идея единства сущего, взаимосвязи всего со всем. Она находит воплощение и в «Лотосе». Оформлению этой идеи способствовало, по-видимому, знакомство с работами П. Тейяра де Шардена, В.И. Вернадского, К.Э. Циолковского. Автор «Феномена человека» подчеркивает, что «окружающий нас универсум держится своей совокупностью». «Сотканный в один кусок, одним и тем же способом, который, однако, от стежка к стежку никогда не повторяется, ткань универсума соответствует одному облику, структурно образует целое» (Тейяр де Шарден 1965: 46). Тайную взаимосвязь между природными явлениями мечтает передать на живописном полотне Лохов.

Идея «всеединства», ставшая основополагающей в русской философской мысли конца XIX – начала XX века, по-своему осмысливается художественной литературой XX века, в том числе прозой о человеке и природе. Это обусловлено тем, что «тенденция всеохватывающего единства» как одна из основных определяет «движущуюся жизнь» (Тейяр де Шарден 1965: 112). Взаимосвязь сущего раскрывается А. Кимом с разных сторон и многообразными средствами. В том числе и в авторских отступлениях. «…И в это зимнее мгновение все завершено Великим Колористом – цвета приведены к созвучной гамме, контрасты тона выверены точным чувством меры, и даже радость белых куропаток, которых не удалось поймать лисе, сопряжена в гармонии единой с голодной злобой и печалью зверя» (Ким 1988: 284).

Устройство Природы разумно, целесообразно, гармонично. Человек же, по мере эволюции, все более отдаляется от нее, процесс его преображения мучителен, как «перерождение» гусеницы, увиденное Лоховым в детстве. Человека выделяет из мира природы осознанное отношение к смерти. Герой А. Кима понимает, что «превращение колючей травы в зеленую гусеницу» – это детское впечатление и оно не может служить утешением человеку, так как он смертен и смерть, возможно, лучшее из того, что ожидает его. Смерть матери, потрясшая Лохова, должна была, по его разумению, изменить его жизнь. Но этого не произошло и ему – по собственному признанию – тяжело было умирать, он сделал это плохо и неумело. Однако истина, обретенная им в связи со смертью матери: «единственный путь к бессмертию – это сама жизнь», – помогает Лохову через ощущение себя частью целого, через сопричастность Природе испытать полноценность бытия. Вся жизнь его была «едина и все в ней оставалось на месте. Море, зеленое поле и лес – все было одно» (Ким 1988: 348). «Я вижу мир в истинном свете, в единстве, таким, как он есть, – и со мною, и без меня» (Ким 1988: 349).

В повести «Лотос» жизнь Лохова раскрывается в «соприкосновении» с жизнью матери, как бы отдельными «вспышками». Раскрытию натурфилософской концепции повести способствует философия героя, созвучная авторским размышлениям. Герои, близкие природе, являющие собой «тип естественного человека» в повести, – это мать Лохова, старик-кореец Пак, кочевник Жакияр, в юрте которого во время войны оказалась с сыном на руках мать Лохова. Кочевник сам себе определил место жительства, выбрал хозяина, которому – единственному готов был быть рабом: «И он решил, что будет вечным рабом солнца, одного лишь солнца, чья власть на земле беспредельна» (Ким 1988: 319). Поклонение солнцу как источнику жизни, солнцу как «верховному хозяину», вполне объяснимое в контексте народной мифопоэтической традиции, поражает осмысленностью этого акта и свободой выбора, сделанного героем.

Возможно, Жакияр так бы и прожил жизнь, не узнав, что мир не одноглаз, если бы не полюбил мать Лохова. «…Так в зимнее полнолуние познал единство ночного и дневного неба, объял, облетел стремительной мыслью округлое замкнутое строение мира» (Ким 1988: 322). По Киму, «смысл всего – любовь» (Ким 1988: 318). Через нее человек приходит к ощущению и осознанию себя частью целого, единого мира вокруг – Природы, сотворившей его и осуществляющей себя в этом единстве Мироздания. Обеспечивается это единство – залог бессмертия – благодаря природному закону перерождения, перевоплощения, преображения.

Итак, для понимания натурфилософской концепции повести А. Кима «Лотос» важно то, что, во-первых, основу движения жизни составляет любовь, во-вторых, именно любовь помогает преодолеть страх смерти, простираясь далеко за ее пределы, в-третьих, хотя человек и смертен, однако смерть не только зло, причиняющее ему страдания, но и великое благо.

Жизненный путь Лохова – это мучительный процесс духовного преображения, которое невозможно без осмысления своего назначения и места в мире, это продвижение к истине, открытой героем: нужно верить в бессмертие и высшая радость после смерти та же, что составляет смысл существования при жизни, – чувство единства мира, приходящее с любовью.

Дальнейшее развитие и углубление натурфилософская концепция А.Кима получит в романе-сказке «Белка» (1984). «Превращения», «двойничество» заданы уже в самом начале и обусловлены как жанровой принадлежностью его, так и «игровым» началом, заложенным в его поэтике. Проявлением которого станет в романе свободное «перемещение» из «жизни» в «смерть» и снова в «жизнь», особые «отношения» между жизнью и смертью, осуществляющиеся по своим законам, не имеющим ничего общего с реальностью. И отсюда совершенно свободные «взаимоотношения» героев со временем, благодаря чему они могут находиться одновременно в прошлом и будущем, свободно перемещаться в пространстве, из одной эпохи в другую – все это есть и в «Отце-Лесе». Благодаря возможности героя превращаться в белку и перевоплощаться в кого угодно, все произведение, «организуемое» его голосом, строится как повествование о жизни и смерти четырех друзей, наделенных творческим даром. Их объединяет общее прошлое – учеба в художественном училище, а также, на первый взгляд, несущественная деталь: имена их оканчиваются на «ий»: Иннокентий, Дмитрий, Георгий…ий (Белка). Отсутствие имени предполагает, по-видимо-му, имя самого автора – Анатолий, и в то же время обозначает особую роль…ия в художественном мире романа: повествование ведется от его имени, он, будучи и белкой, способен перевоплощаться и в своих друзей.

В романе-сказке наряду с людьми действуют и звери. Зачастую граница между человеком и зверем условна: человек проявляет себя как зверь, зверь как человек. Условность этой границы объясняется в контексте произведения тем, что в самой человеческой природе заложено и то и другое. По Киму, от самого человека зависит, какое начало возобладает. Именно двойственностью человеческой природы обусловлено то оборотничество, которому подвержено большинство героев «Белки»: «Я остановился в толпе и с великой тоской огляделся. И увидел, какое множество самых разных оборотней снует между людьми…» (Ким 1988: 460). Мир человеческий представляет в романе «множество всяких хищников» (Ким 1988: 573).

Жизнь общества видится главному герою, наделенному «чутким инстинктом» и проницательностью белки, как беспощадная война оборотней с людьми. «Мирная» белка, хотя и обладает способностью превращения в человека, не может быть с «оборотнями в одной стае» в их заговоре против людей, так же как не может примкнуть к «подлинным людям», поскольку не наделена их «божественным бесстрашием» и одержима страхами. Они же ведут себя словно бессмертные, что «не должно отвечать нашим примитивным представлениям о вечножительстве и бесконечном существовании. Подлинное бессмертие предполагает прежде всего достижение некоего совершенства – и уж потом, в силу этого совершенства, сохранение себя в последующей жизни» (Ким 1988: 469). Для четырех главных героев «Белки» «бессмертие наяву» заключается в степени «преданности творчеству» (Ким 1988: 657).

Бессмертие даруется только «подлинным людям» и «непременным высшим условием для того, чтобы смерть перешла в бессмертие, является необходимость каждому сотворить свою жизнь по-человечески…» (Ким 1988: 716) (здесь и далее разрядка автора. – А.С.). Только человек, достигший «некоего совершенства», может стать бессмертным, может рассчитывать на «сохранение себя в последующей жизни». В философских размышлениях А. Кима вопрос о бессмертии занимает центральное место. Уже в первой повести «Собиратели трав» говорится о том, что добрые люди бессмертны («…Когда ты умрешь, старик, ты не пойдешь в землю, ты взлетишь вверх») (Ким 1988: 438). Бессмертие заключается в том, что «уходящего за горизонт жизни» помнят другие. Пока есть эта память, он бессмертен.

Главное отличие «подлинных людей» от оборотней в «Белке» – их бессмертие. Они отличаются и «происхождением», так как оборотни изначально лишены истинной человечности. Не знающие бессмертия, они борются с бессмертием людей, «уничтожая материальные признаки их творчества» (Ким 1988: 594), поскольку их поступками движет «звериный расчет».

Оппозиция «подлинные люди» / «оборотни» связана с ключевой для романа проблемой добра и зла. Оборотни, выступающие как носители зла, «удачно маскируясь под людей», насаждают на земле ненависть и злобу В романе говорится о том, что существует «международный заговор хищников», празднующих «великую победу над человеческим началом». Зло, материализованное в оборотничестве, получает в произведении последовательное раскрытие. «Современные организованные оборотни» все блага жизни используют для себя, ведут непримиримую войну против воплощенной в творчестве человечности, жертвой заговора оборотней становятся четыре главных героя романа. Заговор зверей опасен тем, что он проникает «в глубь человека, в недра его души и тела, куда закладываются паразитные яйца будущего вырождения» (Ким 1988: 668). Жертвой заговора становится Кеша Лупетин, сам понимающий это: «Среди черной примитивной работы и убогого повседневного быта я совершенно переродился, и ничего прежнего во мне не осталось… Я снова стал животным» (Ким 1988: 661, 662).

По словам Лупетина, «зверь одолел» его, вселился в мать. Зверь страшен тем, что он разрушает в человеке «все тонкое, духовное». Тема утраты духовного, подлинно человеческого, вытеснения его звериным — главная в романе. Мотив перерождения – сквозной. Многие герои подвержены ему, часто оно происходит в результате насилия. Так, Митя Акутин, посмертно обретший способность оказываться в любой точке пространства и времени, наблюдает в Бухенвальде человека, приговоренного к смерти и находящегося в камере смертников. «Он готовился к смерти, он перерождался… Постепенно он стал страшней зверя» (Ким 1988: 629).

Деградация, по А. Киму, может принять массовый характер. В романе-сказке есть описание острова, на котором часть жителей постепенно начинает превращаться в крыс. «Это были полузвери-полулюди, экземпляры существ, в коих началось обратное развитие из человека в животное» (Ким 1988: 631). У Джеймса Херберта есть трилогия о крысах-мутантах, которая называется «Крысы». Они символизируют в романе систему, с которой борется его герой. Книга имеет открытый финал: хотя герой выигрывает свою личную битву, но система не уничтожена, от нее невозможно освободиться. Длительный эволюционный путь вочеловечения может оказаться короткой дорогой назад – к звериной сущности. Следуя А. Киму, у человека нет иного выбора, кроме как через преодоление в себе звериного и через творчество, любовь, страдания идти к подлинной человечности.

Натурфилософская концепция связана в романе с решением таких вопросов, как «что такое человек», «кто мы»1 В свете соотношения прошлого и будущего человека яснее вырисовывается он нынешний. К миру обращен «наш самый яростный, самый отчаянный вопрос: кто МЫ?» Предполагается, что человек, рожденный в муках, изначально должен быть хорошим. О том, «что такое человек», думает и Митя Акутин. После физической смерти его мучает вопрос: не является ли он ошибочным творением природы, «существом изначально двусмысленным и глубоко падшим в глазах каких-то неведомых высших судей» (Ким 1988: 571). Двуединство человеческой природы обусловлено соотношением в нем сил добра и зла. Торжество добра и спасение человеческого видится герою романа в попытке «двуединых существ», «носителей звериного и человеческого начала» «изжить в себе все звериное и оставить одно человеческое» (Ким 1988: 643), стать подлинными людьми. А для этого должна «водвориться» духовность, «через пронзительную телесную боль и плотскую маету» (Ким 1988: 647). «Что в каждом из нас возьмет верх – величие духа или низменная радость плоти» (Ким 1988: 675) – это безразлично великому божеству, Вселенной. Это важно самому человеку, и от него зависит, что его ждет – победа или поражение, – таков ответ Кима на поставленные в романе вопросы.

Во многих религиях идея бессмертия играет не менее важную роль, чем идея Бога. А. Киму ближе буддистская концепция бессмертия с ее идеей «перерождения», перевоплощения человеческого Я. «Бессмертие как цепь перевоплощений в отличие от… христианского бессмертия не является отложенным» (Полосухин 1993: 27). «Единство жизни-смерти, прошлого и будущего, мертвого и живого» – это «очевидная истина» (Ким 1988: 642) в романе. Как и еще одна, обусловившая некоторые структурные особенности его: смерть позволяет ему перейти в новое состояние, которое является не небытием, а скорее, инобытием. Смерть в романе также естественна, как и жизнь. Умирают не только друзья…ия, но и старый художник, и детдомовский столяр Февралев, и Лилиана, и пчела, и белка. Углубляя концепцию жизни-смерти в романе, автор вновь и вновь возвращается к тем вопросам, которые волновали его в предыдущих произведениях, в частности, размышлениям об «абсолютном одиночестве» человека перед смертью, о «закономерности смерти».

Предсмертная история пчелы в «Белке» насыщена философским осмыслением ее гибели. Состарившаяся пчела в какой-то момент, когда силы покидают ее, а рой требует от нее работы, понимает, что «все кончено». «С рождения никогда не бывавшая вне роя, она вдруг оказалась совершенно одна, и свобода, открывшаяся ей в восхитительном блеске солнца, в дождевых росинках, пугала ее» (Ким 1988: 527). Для родного роя она была «ничто» без работы. И умирать ее «выкинули одну». Пчела на пороге смерти по-человечески одинока, «несмотря на торжественное гудение далекого роя». Оказавшись в лапах паука, пчела не стремится изменить свою участь, а неожиданного спасителя…ия из последних сил жалит в палец. В гибели пчелы есть бесстрашие естественного существа, живущего в соответствии с природными законами (она «отдала должное высшей природной силе – смерти»).

Жалящая пчела должна сама погибнуть. А. Ким извлекает из истории пчелы еще один смысл, в котором есть своя истина: «…Убивать и быть убитым… две самые древние закономерности мира, высший замысел упрятал рядом, в одно вместилище, убиение и погибель, охотника и жертву…» (Ким 1988: 546). В этой истине заключено предостережение для человека: «охотник» неизбежно сам оказывается жертвой – такова закономерность природного развития. Герой же, с восторгом принявший укол пчелы в палец, «ибо это было вещным проявлением гудящего под солнцем мира жизни», радуется жизни, не предполагая, что в гибели пчелы скрыт для него пророческий смысл: убив белку он убивает свою душу, что равносильно для него самоубийству

Что же есть жизнь? Стоит ли она смерти, достойна ли ее? – Вот те вопросы, которые поставлены в романе. В «Белке» жизнь проверяется смертью, как и смерть жизнью. У героев произведения свое отношение к жизни и смерти. «Жизнью, – по словам главного героя “Белки”, – называется, конечно, не только восхождение к вершине радости бытия, а нисхождение с нее – это постылый спуск в долину небытия; и вот я уже приближаюсь к сей прохладной долине и с невольным нетерпением прибавляю шаг…» (Ким 1988: 625). Лилиана живет только потому, что смерти боится, а не потому, что жить хочется. «Все люди, все до одного, весь наш мир желает одного: самоубийства. И только страх смерти сдерживает…» (Ким 1988: 555). Уже в следующем романе «Отец-Лес» это умозаключение составит основу художественной концепции. Кеша Лупетин, возражая Лилиане, говорит о ценности жизни и об ответственности оставшихся жить перед умершими. «…Если мы еще здесь, на земле, то мы должны за них дожить» (Ким 1988: 555). По словам А. Шопенгауэра, страх смерти «не что иное, как оборотная сторона воли к жизни, которую представляем все мы». О том, что «смерть есть нечто серьезное», можно заключить из того, что жизнь тоже «не шутка». «Должно быть, мы и не стоим ничего лучшего, чем эти две вещи» (Шопенгауэр 1992: 83).

Митя Акутин, познавший «смертный миг», по-новому увидел людей. «При таком взгляде на людей нельзя было испытывать к ним любви или ненависти. Каждый из них был словно он сам… в каждом хранилось то единое, главное, что делало всех равными перед небесами» (Ким 1988: 570). «Новое бытие», которое Митя «обрел, благодаря своему воскресению, зиждилось на более могущественной и универсальной основе, чем рьяная забота каждого существа о собственной сохранности. Эта универсальная основа является тем началом, которое объединяет сейчас и нас – не только четверых друзей-студентов, давно умерших в разные времена, но и НАС ВСЕХ, которых в данное мгновение эта бегущая книжная строка подвела к страстям и надеждам белки, тем самым доказывая, что воистину существует нечто бессмертное и надмирное – человеческое духовное МЫ, звучащей частицей которого является каждый из нас» (Ким 1988: 627). «Обретенное бессмертие» – это и есть в романе «посмертное многоголосие», представленное концептом «МЫ» (в развитие идей повестей «Луковое поле» и «Лотос»),

В конце произведения смысл концепта «МЫ» уточняется: это не только ныне живущие, но и давно умершие. И здесь впервые появляется образ человеческого леса, та метафора, на которой будет построен роман «Отец-Лес». В «Белке» слияние голосов в единое «МЫ» после смерти свидетельствует о том, что смерть «всего лишь факт, событие, а не вечная остановка и не прекращение всех событий». Залог бессмертия – вдохновение, которое ведет по жизни, оно сильнее смерти. В повести «Собиратели трав» говорится о том, что добрые – бессмертны. В «Лотосе» любовь матери к отцу Лохова называется вдохновением. Таким образом, через доброту и любовь обретается бессмертие. Незнакомец в повести «Собиратели трав» говорит старику До Хок-Ро о том, что над землею скопилось огромное количество энергии, и «когда умирает добрый, не злой, энергия эта увеличивается еще немного» (Ким 1988: 437). Эта энергия никогда не исчезнет, «ее все больше скопляется там, вверху» (эта энергия и есть ноосфера, по определению В.И. Вернадского).

Человеческий Лес подобен зеленому Лесу. «Прорастая во времени, лес кончиками своих корней опирается на мертвую твердь – остывшую корку планетного огня, и вершинами самых больших деревьев отмечает ту высоту жизни, которой он смог достичь благодаря упорству своих неимоверных усилий. А внизу, объемля корни, дышит черный, жизненосный слой – единое громадное материнское существо, состоящее из неисчислимого сонма павших и сгнивших деревьев, трав и грибов. То, на чем стоит лес, является тем же тысячелетним лесом, но иных времен, и самая верхняя колючая хвоинка сиюминутного соснового бора соединяется напрямик через ствол и лохматое корневище с первым днем сотворения жизни на Земле» (Ким 1988: 715). Образ Леса поэтому и стал притягательным для А. Кима и нашел у него, как покажет следующий роман, глубоко философское осмысление, так как Лес запечатлел в своей истории многовековую эволюцию «живого вещества», частью которого и сам является. Известно, что А. Ким знаком с ноосферной теорией В.И. Вернадского. И образ леса в его творчестве вполне закономерен. В работе «Несколько слов о ноосфере» В.И. Вернадский писал об эволюционных стадиях геологического изменения биосферы, одной из которых является эпоха, когда «впервые создались в биосфере наши зеленые леса, всем нам родные и близкие» (семьдесят – сто десять миллионов лет назад). Это стадия, «аналогичная ноосфере». «Вероятно, в этих лесах эволюционным путем появился человек около 15–20 миллионов лет тому назад», – пишет ученый (Вернадский 1991: 242). В контексте учения В.И. Вернадского оправданным выглядит и выбор в качестве главного героя белки, «вышедшей» из этого леса, и стремление его любой ценой «очеловечиться», и эволюционная «триада»: зверь – человек – Истинный Человек. Подлинный человек – смысл и результат эволюционного процесса, «венец творения» Природы, и ему дано «возвестить смену смерти бессмертием». Непременным же и высшим условием «перехода» смерти в бессмертие «является необходимость каждого сотворить свою жизнь по-человечески», «стойко и неустанно работать для накопления всеобщей энергии добра» (Ким 1988: 716, 717).

«В ноосферном видении, – по словам С. Семеновой, – как нигде отчетливо сознание родственной связи человечества со всей эволюционной цепью жизни, но вместе с тем – и понимание человека как существа еще растущего, “неоконченного”, превозмогающего свою еще далеко не совершенную, противоречивую природу» (Семенова 1989: 413). Именно таким героем и предстает белка в романе А. Кима. Но не только в этом воплощается ноосферное видение автора. В статье «Мы – потомки и патриархи» он подчеркивает: «Человеку необходимо мудрое сознание, что он – звено в непрерывной цепи… Человек, начинавший так понимать жизнь, – уже не просто работник, он – творец в вечности. Он – и потомок далеких предков, и патриарх для своих потомков. Он обретает способность смотреть на себя глазами тех и других…» (Ким 1987).

Термин «ноосфера» был предложен французским философом Э. Леруа в 1924 году на семинаре Бергсона в Париже во время обсуждения доклада В.И. Вернадского, в котором он излагал свою концепцию развития биосферы. В одном из писем В.И. Вернадский писал: «Я принимаю идею Леруа о ноосфере. Он развил глубже мою биосферу» (Вернадский 1989: 178). Впоследствии этот термин широко использовался П. Тейяром де Шарденом. Сам Вернадский стал употреблять его только в последние годы своей жизни. Еще в середине XIX века на обширном палеонтологическом материале была обнаружена определенная направленность эволюционного процесса. Появление «разумно мыслящего и научно работающего существа», по словам В.И. Вернадского, «связано с процессом эволюции жизни, геологически всегда шедшим без отходов назад, но с остановками, в одну и ту же сторону – в сторону уточнения и усовершенствования нервной ткани, в частности, мозга» (Вернадский 1991: 53). Усовершенствование центральной нервной системы (мозга) шло, начиная от ракообразных и моллюсков и кончая человеком. Вот тот «жертвенный фундамент», по словам Светланы Семеновой, о котором пишет и А. Ким.

Образование ноосферы из биосферы «требует, – по определению Вернадского, – проявления человечества как единого целого». Этот процесс к началу XX века стал реальностью благодаря силе научной мысли, переживающей «небывалый взрыв творчества». Свое время ученый оценил как «время интенсивной перестройки научного миросозерцания, глубокого изменения картины мира» (Вернадский 1989: 168). «Переходное» состояние мира интересно А. Киму. В романе «Белка» автор исполнен веры в закономерность и «природность» эволюции человечества, в загадочность «единственного во Вселенной явления» – «энергии дивной ноосферы». В следующем романе – «Отец-Лес» – об «очеловеченном пространстве» говорится уже в связи с его уничтожением, в свете которого острее ощущается ценность достигнутой человечеством ступени развития. «И оно показалось мне столь прекрасным, это существующее пространство ноосферы, словно и впрямь предстала передо мною картина безмятежного рая!» (Ким 1989: 131).

Ноосферное видение реализуется в романе «Белка» в авторской концепции человека «незавершенного», «создающегося», стремящегося к идеалу – обретению подлинной человечности: «человек как носитель божественного духа» (Ким 1988: 654), когда каждый, по словам Мити Акутина, «станет как Вечный Живописец» (Ким 1988: 654), станет творцом: Вечный Живописец «велит каждому быть художником и, значит, свободным» (Ким 1988: 631). «Эти слова – выраженная в метафорической художественной форме концепция ноосферы» (Ноосфера 1990: 33). В учении В.И. Вернадского о ноосфере есть понятие о человеке разумном, творце – «Homo sapiens faber». «Главное для автора “Белки”, – по словам С. Семеновой, – эволюционное стремление жизни к сознанию, духу, творческому преображению и мощные противоборствующие силы, действующие из самой природы человека» (Семенова 1989: 422). Несмотря на то что в ней заложено стремление к совершенству. В повести «Луковое поле» в связи с образом «МЫ» говорится: «…Мы знаем, что это взывает к нам еще одна человеческая душа, возжаждавшая доброты и бессмертия. И мы видим, как человек стремится скорее, скорее вырасти, достигнуть своей высшей сущности» (Ким 1988: 166).

Человек, по А. Киму, – существо «начинающееся» и потому еще «полное неизвестности и загадок». Георгий в споре со Старцем говорит о том, что человек еще изменится. Он должен преобразиться в грядущие времена. Эволюция человечества видится автору прежде всего в творчестве собственной природы, в творческом отношении к миру, в ощущении себя частью целого, другого как себя, в совестливом и свободном существовании. В.И. Вернадский обращает внимание на то, что ноосфера вбирает в себя человеческую культуру и человеческую мысль (Вернадский 1991: 68). По концепции А. Кима, человек-творец способствует накоплению энергетики расширяющейся ноосферы. «Эта новая форма биогеохимической энергии, которую можно назвать энергией человеческой культуры, – подчеркивает В. Вернадский, – или культурной биогеохимической энергией, является той формой биогеохимической энергии, которая создает в настоящее время ноосферу» (Вернадский 1991: 68).

В раскрытии натурфилософии романа концептуальное значение имеет центральный образ произведения, что подчеркнуто и его заглавием. «…Быть белкой ничуть не хуже, чем человеком. Какой же он беспомощный в объятиях матери, которая его породила, не может даже взять протянутой ему груди, чтобы вкусить живительного молока, а если и ухватит родительский сосок, то истерзает, искусает его до крови.

Цель его невероятной деятельности вроде бы сводится к тому, чтобы уничтожить, свести, обратить в рабство всех остальных – нелюдей – и утвердить на Земле свое единственное тоталитарное владычество. Но пусть случится так – с чем же останется он – с какой прелестью собственного существования? Неужели же с одним хвастливым чувством в душе, что всех превзошел, всех покорил?» (Ким 1988: 521). Герой романа, скрывший свое полное имя, наделенный способностью превращаться в белку, близок природе как ни один из героев. С одной стороны, он ощущает эту генетическую связь как живую, действенную, с другой, он стремится достичь предельных высот духовного развития и в определенный момент приносит в жертву первое, в результате чего утрачивает все. Сделка оказалась дьявольской, не случайно плоский человек из будущего – зеркальное отражение…ия – прихрамывает на одну ногу. Образ «плоского человека» пройдет через весь роман («на какие дела мог пойти человек с подобными глазами», «ведь в действиях своих он сможет обрести могущество… чему оно тогда будет служить?»). В нем воплощается традиционный для мировой литературы мотив заложения души дьяволу. Любые искушения, по мысли «alter ego» автора, будь то обильная пища и сытость, деньги, роскошь, отрывающие от творчества и «усыпляющие» человека, заставляющие забыть его о своем призвании, – от дьявола.

В финале романа-сказки содержится притчевое поучение, связанное с решением вопроса о том, возможна ли гармония человеческого существования в современном мире? Поскольку человек должен выбирать между жизнью в облике оборотня с его повадками, существованием в качестве плоского человека, пустота души которого затягивает его самого, или гибельным полетом «подлинных людей», т. е. выбирать, в сущности, между жизнью и смертью.

Белка-…ий становится, как и его друзья, жертвой «заговора зверей». Среди них он единственный обладает даром превращения и перевоплощения и понимает, что ему «предстояло по судьбе нечто иное», непременно «свое», хотя удел белки известен: воля не для нее. И преодолеть инерцию вращающегося колеса ей не удается, о чем свидетельствует финал романа. «В виде громадного колеса» устроена и вся земля. «Дни на этом колесе проносились один за другим, а я шел сквозь них, томясь душою, и все не мог сделать выбора» (Ким 1988: 524). В ситуации борьбы между представителями зеленого Леса (этот концепт важен в свете будущего романа «Отец-Лес») и людьми белка должна сделать свой выбор. И она решает остаться в «людском Лесу». Расплата за это – убийство белки: только так можно освободиться от своих лесных собратьев, от того, чтобы не участвовать в их борьбе с людьми. «…Но люди не лучше нас, – говорит белке Филин. – Они нас всех хотят уничтожить или превратить в рабов… Мы должны насмерть стоять перед ними…» (Ким 1988: 704). Так в иносказательной форме выражается в романе борьба человека с природным началом вне себя и внутри себя, борьба с тем, что, может быть, и составляет лучшее в нем – его неповторимую индивидуальность, врожденные способности и черты характера. А. Ким переводит вопрос о взаимоотношениях человека и природы в иную по сравнению с другими писателями-натурфилософами плоскость – в соответствии с теми философскими проблемами и художественными задачами, которые решает в произведении.

В финале романа…ий, уже утративший даже такое усеченное имя, теперь уже «некто», совершает убийство белки, пережив его как самоубийство. Порвав «генетическую» связь с природой, белка не стала человеком, она лишь сохранила свою жизнь, чтобы продолжить «каиново существование». Именно об этом, как последнем выходе, говорит…ий дельфину: «…Это решимость Каина, которому дольше жить, чем Авелю, но не обязательно убивать своего брата, достаточно просто убить человека, и не обязательно другого – а хотя бы человека в самом себе, отречься, отказаться, уничтожить все то, что потихоньку преображало тебя из неразумного животного в духовное существо…» (Ким 1988: 619). Стоит один раз так поступить, «и рухнет та длинная лестница, по которой человек в тебе карабкался к небу, и вместе с нею рухнешь и ты… И обретешь ты долгие-долгие годы каинова существования…» (Ким 1988: 619).

Смысл этих «превращений» (зверь – человек) заключается в том, чтобы показать, что утрата собственной индивидуальности, первородности сродни самоубийству, особенно для творца. Результатом окончательного «превращения» белки в человека стала утрата подлинной человечности, бессмертия и перерождение в «плоского человека». Двумерный человек с «мертвой тоской» в глазах «живет всего в двух измерениях, и там нет места для волшебства и сказки; ему так тоскливо, что хоть вешайся, но он даже не осознает того состояния, в котором всегда пребывает» (Ким 1988: 713).

Роман «Белка» А. Кима «ввел в литературу наших дней, возможно ярче и последовательнее других, активно-эволюционное ноосферное видение, элементы которого так актуальны в поисках нового мышления, положительной альтернативы нынешней ситуации угрозы общечеловеческого самоубийства…» (Семенова 1989: 437–438) – справедливо писала С. Семенова в 1989 г. Следующий роман А. Кима об угрозе самоистребления человечества.

«Отец-Лес» (1989) появился после первого романа спустя пять лет, вобравшие в себя раздумья над вопросами жизни и смерти, добра и зла, свободы и неволи, одиночества («Я – одиночество») и психологии «роя», оформившиеся в романе-притче в концепцию всеобщего самоуничтожения. Его можно назвать самым «философским» произведением писателя, не случайно глава рода Тураевых – Николай Николаевич – философ. И хотя сам автор говорит о том, что «не собирался писать философский трактат» (Ким, Шкловский 1990: 54), однако сравнение это закралось не зря. Основанием для него стала законченная, объемно-усложненная философская концепция книги. Именно она определила и романный материал, и направленность его осмысления (поучение и предостережение), и форму Многомерность и синкретизм философии произведения обусловили и предпринятый автором художественный поиск.

В центре внимания писателя человек, во многом сам являющийся непознанной вселенной. Человек мятущийся, ищущий, страдающий, через судьбу которого проходят все «изломы» эпохи, человек, стремящийся обрести свою истину, неотделимую от сути всеобщего существования. Таковы отец, сын и внук древнего рода Тураевых, история которого составила сюжетную канву романа.

Говоря о замысле произведения, А. Ким подчеркнул: «В романе я попытался сказать о таких качествах человека, с которыми человеческий мир во вселенной не имеет права, не имеет возможности продолжаться в будущем… Но главное, о чем мне хотелось сказать – это о суицидальных, самоубийственных началах в человечестве. О страсти к самоуничтожению» (Ким, Шкловский 1990: 53). К осмыслению этих вещей писателя подталкивала направленность развития цивилизации в XX веке. Если в природе все едино, живое и неживое создано так, чтобы иметь продолжение во времени, преображаться, находить новые формы для продления жизни, то люди «словно нарочно стараются сделать так, чтобы отрезать себе пути к дальнейшему существованию» (Ким, Шкловский 1990: 54).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.