Отправляя учеников

Отправляя учеников

После собрания учитель сразу же отправил нас в путь, указав время возвращения. Каждый член группы взял в напарники того, кто стоял справа от него, начиная с меня. ОН позволил женщинам ночевать дома, но они не согласились и отвергли учительский «протекционизм».

— Мы желаем провести лабораторную работу по социологии полностью и предпочитаем по-настоящему выйти из кокона на эти два дня, — заявила Журема, говоря от имени женщин.

Между тем четыре человека попросили извинить их и отказались от эксперимента, хотя и вернулись позднее в назначенное место в назначенный для встречи день.

Результаты нашего эксперимента оказались весьма неоднозначными. Нас принимали за жуликов, за похитителей людей. Нас прогоняли, над нами смеялись, нам угрожали. Нескольким парам пришлось объясняться в полицейских участках. Однако, несмотря ни на что, мы получили превосходный опыт. Мы развлекались и усиленно обретали знания. Казалось, что мы вошли в совершенно другое общество, другой мир, попали к людям, которых не знали. Все в один голос заявили, что ощущали себя совершенно беззащитными, не имея при себе ни денег, ни кредитных карточек. Порой мы чувствовали себя как евреи во время Второй мировой войны или как палестинцы на Среднем Востоке: без домашнего очага, без родины, без защиты, не зная, удастся ли нам вообще выжить. Социологический опыт показал, что мы фактически теряем нашу человечность. Что мы, по сути дела, прячем ее за нашей этикой, моралью, за нашими титулами, статусом и властью.

Краснобай пошел торговать мечтами в местах, которые лучше всего знал, — в пивных и барах, где удовольствие получают за деньги. Он не раз попадал в неприятные положения. Некоторые завсегдатаи брызгали ему в лицо водкой, другие унижали, третьи осыпали нецензурной бранью, а четвертые просто прогоняли: «Пошел сам знаешь куда, алкаш». Пять раз он терял терпение. Двум пьянчужкам обещал дать по морде. Тогда же он начал понимать, насколько трудна работа, которую он задавал в свое время другим. Напарником его был Димас.

Несмотря на все неприятности, ему удавалось поднимать пьяных, вести интересные беседы, утешать, помогать, поддерживать. Многие сообщали ему, что пьют, чтобы не думать о своих потерях, о предательствах, финансовых кризисах, умерших родственниках. У него не было чудодейственных решений, но он был способен выслушать человека. В конце первого дня он увидел мужчину средних лет, сидевшего за столиком в одиночестве, подошел к нему и как хорошо воспитанный человек спросил:

— Уважаемый, не хотелось бы вас беспокоить, но я желаю знать, чем я могу быть вам полезен.

Ответ последовал незамедлительно:

— Купите мне еще одну порцию виски.

Краснобай ответил, что у него нет денег, за что пьяница оскорбил его действием, а потом и словом.

— Тогда мотай отсюдова, иначе я позову полицейского!

Бартоломеу был парнем крепким. Он схватил пьянчугу за шиворот, но, когда уже был готов наподдать ему как следует, вспомнил указания учителя.

— Эх, были бы сейчас другие времена! — воскликнул раздраженно Бартоломеу.

Димас тоже был возмущен.

Пьяный закрыл голову руками, потом сменил тон. Даже будучи нетрезвым и не очень хорошо соображая, он понял, что поступил невежливо, попросил прощения и пригласил их за свой столик. После этого он секунд двадцать проплакал, не говоря о причине своей грусти. Алкоголики вообще легко ударяются в слезы.

Потом он представился. Сказал, что зовут его Лукас и что он потерпевший крах хирург, совершивший врачебную ошибку. Она не стоила пациенту жизни, однако адвокат пациента превратил эту небольшую оплошность в серьезный проступок. Состоявшееся судебное разбирательство Лукас проиграл и, не имея страховки, потерял все, что накопил за двадцать лет работы по специальности. Погрязнув в долгах, он не мог заплатить аренду за дом, и его должны были вот-вот выселить. Не мог он также выплатить и крупные взносы за купленный в рассрочку новый автомобиль, который по этой причине должны были конфисковать.

— Не плачьте, дружок. Вы можете поселиться под виадуками, — сообщил Бартоломеу, чем еще больше расстроил убитого горем человека.

Потом вступил в дело Димас. Пытаясь как-то успокоить доктора, он поведал ему об одной стороне своей жизни, которая Бартоломеу не была известна. Димас рассказал, что его отца посадили на двадцать пять лет за вооруженное нападение. Вслед за этим его мать связалась с другим мужчиной и бросила пятилетнего Димаса и его двухлетнюю сестру. Их направили в разные сиротские приюты. Девочку удочерили, и они больше никогда не виделись. Димаса не усыновляли, поскольку никому не хотелось усыновлять пятилетнего мальчика, да еще и заику. Он рос без отца, без матери, без сестры, без любви, без учебы, без друзей.

Бартоломеу растрогал рассказ друга, и он попытался утешить его:

— My friend, я всегда думал, что ты мошенник, ворюга, каналья и плут по призванию. Я тебя просто не знал. Ты нормальнее всех придурков, вошедших в нашу группу!

Эта история нашла путь к сердцу доктора Лукаса. Он даже слегка протрезвел, заинтересовавшись беседой. Они подружились, проговорили три часа и вышли на улицу, обнявшись и напевая: «О, Лукас! Хороший парень! О, Лукас! Хороший парень!» Дружба без претензий и обязательств пришлась Бартоломеу и Димасу по душе. Они понимали, что у жизни вне кокона были, безусловно, свои отрицательные стороны, но и наличие привлекательных сторон тоже нельзя было отрицать.

На ночлег они в этот раз устроились в комнате на нижнем этаже дома доктора. Жена доктора слышала об общественном движении «Человек без границ». Она приготовила им ароматные спагетти с томатным соусом. На следующий день она поблагодарила друзей, поскольку вот уже шесть месяцев не видела, чтобы муж в таком приподнятом настроении принимал обрушившиеся на них удары судьбы.

Димас и Бартоломеу продолжили поход. К вечеру второго дня они встретили еще одного алкоголика, пребывавшего в отчаянии, который сидел, склонившись над прилавком. Бартоломеу показалось, что он его знает. Когда же он увидел его лицо, то сразу вспомнил. Это был Барнабе, его лучший собутыльник в ночных кутежах. Рост Барнабе был 175 сантиметров, вес — 110 килограммов. Редко кто видел его трезвым и не жующим что-нибудь. Алкоголь еще не вызвал у него потери аппетита. Барнабе прозвали Мэром, поскольку он обожал произносить речи, обсуждать политические вопросы и предлагать чудодейственные способы решения социальных проблем. Они с Бартоломеу были яростными спорщиками и никогда не выбирали выражений.

— Крас, ты зде?! — воскликнул Барнабе на едва понятном языке, потому что ему стоило большого труда произносить слова полностью.

— Мэр, какая радость видеть тебя!

И приятели обнялись.

Димас и Бартоломеу отвели Барнабе на площадь, находившуюся в пятидесяти метрах от пивной. Там они пробыли вместе с ним несколько долгих часов, ожидая, когда его мозг очистится от алкоголя. Когда голова Барнабе слегка просветлела, он обратился к Бартоломеу:

— Я видел тебя в газетах. Ты теперь знаменитость. Торгуешь спиртным. Нет, нет, извини, работаешь Санта-Клаусом, раздаешь бесплатные подарки, — произнес он, растягивая слова, и закончил: — Теперь ты щеголь. Команду бродяг бросил.

Бартоломеу ответил, что он остался прежним, только слегка изменил свое отношение к происходящему вокруг. Потом, воспользовавшись тем, что находится среди друзей, рассказал кое-что из своей биографии, как это сделал в свое время доктор Лукас. Как и Димас, он тоже попал в сиротский приют, только по другой причине.

— Мой отец умер, когда мне было семь лет, а два года спустя умерла от рака и мать. Меня отправили в сиротский приют на окраине города. Там я пробыл до шестнадцати лет, а потом убежал.

Димас взглянул на Бартоломеу.

— Уж не собираешься ли ты сказать, что ты и есть Золотая Нога?

Так звали Бартоломеу в сиротском приюте, поскольку он там прославился как хороший футболист. Взволнованный Бартоломеу посмотрел на Димаса и тоже узнал его. Им обоим все время казалось, что они когда-то были знакомы. Но дружили они недолго, всего год, и лишь теперь снова встретились. Двадцать лет спустя.

— Какая радость! Семья опять вместе. Только вот у меня нет никого, — произнес Барнабе.

У него закружилась голова, он поставил локти на колени и оперся подбородком о кулаки.

Бартоломеу стало жалко приятеля. Взглянув на часы, он увидел, что они с Димасом уже опаздывают на встречу с учителем, и попросил Димаса отправиться туда, а сам решил остаться и продолжить разговор с Барнабе о новой семье.

Мы с Журемой пошли к студентам университета, расположенного напротив моего. Я пытался стимулировать их желание мыслить. Подталкивал их к тому, чтобы они овладели методикой Сократа для создания экзистенциалистских проектов и расширения мира идей. Журема заговорила громче, призывая студентов подойти ближе. Красноречие старушки произвело на всех большое впечатление. Она была бодрее и проворнее их — уставших, подавленных, унылых.

Вдруг, когда я меньше всего этого ожидал, появилось несколько преподавателей, показывавших на меня пальцами. Я покраснел. Это были мои коллеги по университету, читавшие здесь свои курсы лекций. Они подошли поближе, улыбаясь. Я мог разобрать, что они говорят друг другу, будто деспотичный координатор курса социологии потерял рассудок.

— Дайте им отпор. Это вызов, брошенный тому, кто вышел из кокона, — сказала мне профессор Журема.

Иными словами, это была цена, которую я должен был заплатить за то, что мне в свое время не хватало терпимости. Преподаватель, который не совершенствовался, который не умел проводить занятий и который считал, что я его притесняю, недолго думая, спросил:

— Как вам нравится жизнь придурка?

Я предпочел отвернуться и отойти в сторону. Но профессор Журема взяла меня за руки и попыталась успокоить.

И я успокоился, посмотрел преподавателю прямо в глаза и ответил:

— Я стараюсь разобраться в своем сумасшествии. Когда я прятался под маской интеллектуала, мне казалось, что я вполне здоров, но теперь, когда я брожу в поисках самого себя, понимаю, что я гораздо безумнее, чем думал раньше.

Преподаватели были ошеломлены, они поняли, что я не потерял способности быстро соображать, но никогда раньше не замечали, что я способен признавать свои ошибки. Они никогда не видели меня смиренным и начали складывать оружие.

Я воспользовался этим, чтобы показать работу своего ума, не надеясь, однако, на то, что меня поймут.

— Кто вы такие по сути? Как у вас обстоят дела с удовольствием? У вас есть время на то, чтобы расслабиться? Сделали ли вы вклад в собственные проекты или похоронили их? Вели вы себя как интеллектуальные гиганты или же были человеческими существами без границ, знающими, как разделить свою боль с другими? Знакомы ли вы с арифметическим действием вычитания в общественных отношениях? Кто вы? Обучающие машины или агенты, формирующие мыслителей?

Преподаватели почувствовали, что придурок, пытавшийся покончить с собой, находится теперь в лучшей форме, чем тогда, когда вел с ними дискуссии в университетах. Один из них, Марко Антонио, преподаватель логики в ее прикладном значении по отношению к социологии, наиболее образованный из всех преподавателей кафедры, дидактику которого я тем не менее всегда критиковал, похвалил меня:

— Я следил за вашими передвижениями, Жулио, по газетам и по рассказам студентов. На меня произвело по-настоящему большое впечатление ваше мужество, которое потребовалось на то, чтобы прервать ваши занятия и перестроиться. Все люди рано или поздно должны сделать подобный перерыв в своих занятиях, чтобы найти самих себя и еще раз продумать свою жизнь.

Я поведал им о проекте грез. Подчеркнул, что это не проект мотиваций, собственного роста или самопомощи, а проект формирования мыслителей-гуманистов. Это проект формирования «человеческого существа без границ».

Задумчивый и восхищенный профессор Марко Антонио признался, что ему наскучил конформизм и чрезвычайно надоел вреднейший парадокс «физической изоляции versus массированного потребления». Я попросил его рассказать поподробнее об этом парадоксе, поскольку не совсем понимал, куда он клонит, на что он ответил:

— Человеческие существа живут на островах в областях, которые должны бы быть континентами, а также на континентах в таких областях, которые должны быть островами. Иными словами, им следует быть вместе в таких сферах, как диалог, обмен опытом, преодоление отчаяния, и быть островами в таких областях, как вкус, образ жизни, искусство, культура. Однако телевидение, фаст-фуд, индустрия моды придали нашим вкусам и стилям жизни массовый характер. Мы потеряли индивидуальность и обрели индивидуализм.

Я подумал про себя: «Мысли этого профессора очень похожи на мысли учителя». Вслед за этим профессор сказал, что после того как Маркс опубликовал свой «Капитал», новые общественные движения — идеалистические, утопические, с интересными предложениями — не возникали. Потом он спросил нас, как он мог бы получить социологический опыт, будучи человеческим существом без границ. Я был счастлив снабдить его этой информацией.

Все пары вернулись в приподнятом настроении. Все столкнулись с непредвиденными трудностями, но все получили прекрасный жизненный опыт. Опыт, который не увеличил наш банковский счет, не поднял уровень нашего социального статуса, но дал возможность познакомиться с нашими истоками.

Некоторые пары привели с собой друзей и подруг, с которыми сблизились на пути. С Моникой пришли пять подружек-манекенщиц. Их заинтересовала возможность выступать на неизвестных им ранее подиумах. Мы с Журемой привели двух преподавателей и двух студентов. Димас — доктора Лукаса и его жену. Соломон взял с собой своего прежнего психиатра, специалиста по расстройствам, связанным с тревожным состоянием, который, однако, сам жил в состоянии постоянной депрессии. Пациент заразил врача-психиатра своей веселостью, и тот решил принять несколько доз этого удивительного социального антидепрессанта.

Все вернувшиеся не умолкая говорили об опыте, полученном ими. Возбужденно рассказывали о радости, которую им дало проникновение в потайные уголки душ незнакомых людей. Им открылась необъяснимая радость соучастия в жизни других, восторг, который дает анонимная солидарность.

Всего в группу влилось тридцать восемь новичков. Среди них два правоверных иудея, два мусульманина — это помимо тех, кто уже был в команде. Вдруг мы заметили отсутствие самого неугомонного из нас, Бартоломеу. Димас сообщил, что тот встретился со своим другом и скоро придет.

Атмосфера была такой волнующей, что мы устроили первый импровизированный праздник, первый из многих, которые затем последовали. На этих праздниках богатые и бедные, интеллектуалы и безграмотные, христиане, мусульмане, иудеи, буддисты и аскеты ели, танцевали и без каких-либо предрассудков перемешивали свои миры. Правило заключалось в том, чтобы каждый участник привнес в праздник частичку себя.

Робеспьер даже в философическом бреду представить себе не мог, что три принципа Французской революции — свобода, равенство и братство — будут однажды воплощены с таким клокочущим весельем самыми разными людьми. Учитель, заметив наше оживление, сказал:

— Мы никогда не будем равными по сути в том, что составляет неотъемлемую часть нашей индивидуальности, в наших мыслях, в наших реакциях, в нашей оценке явлений жизни. Мечта о равенстве возникает лишь на почве уважения различий.

Однако не всем парам повезло. Мой друг Эдсон столкнулся с серьезным затруднением. У него под обоими глазами были синяки. То ли он два раза упал, то ли два раза получил по физиономии. Всем было интересно узнать, что случилось. Эдсон рассказал, что после того, как он успешно поделился с двумя людьми своим альтруизмом и дружелюбием, некто оскорбил его при всем честном народе.

— Один мужчина лет пятидесяти, — рассказывал он, — спросил, знаю ли я Нагорную проповедь. Я ответил, что знаю. — Эдсон сделал паузу. Ему было немного стыдно. Я попытался утешить его и спросил:

— Чего же в этом плохого?

— Ничего, но проблема в том, что он попросил меня процитировать несколько отрывков из этой проповеди, что я с удовольствием и сделал, так как знал проповедь наизусть. — Он снова умолк и начал краснеть. Его молчание побудило Димаса задать еще один вопрос:

— Но разве это не прекрасно?

— Да, но когда я дошел до того места, где говорится о том, что ударившему тебя по одной щеке следует подставить другую щеку, он спросил меня, верю ли я в это. Я не моргнув глазом ответил, что верю. — Эдсон сделал очередную паузу. Ему явно было неудобно.

Учитель внимательно его слушал, а Моника, воспользовавшись тем, что он молчал, спросила:

— Но не чудесно ли это, Эдсон?

Эдсон изменил голос:

— Да, точнее, нет. В этот момент мужчина ладонью правой руки ударил меня по левой щеке. Я никогда раньше не чувствовал такой боли, никогда не был так зол. У меня дрожали губы, мне хотелось тут же придушить этого типа. Но я стерпел.

Учитель оценил его героизм.

— Мои поздравления, — сказала профессор Журема. — Это настоящее чудо. Это чудо естественности. Но наш друг в рваной одежде, а лицо исцарапано.

— А почему и под вторым глазом синяк? — поинтересовался Соломон.

И тогда Эдсон объяснил уже все.

— Потом этот тип попросил меня подставить ему правую щеку. Подставлять правую щеку мне не хотелось, но не успел я как следует поразмышлять над этим, как он нанес мне новый удар. Мне хотелось схватить его за шиворот, но я вспомнил о том, что мы пережили вместе. Я вспомнил о смиренном учителе из Назарета, о проекте продажи грез и стерпел. Не знаю, как, но стерпел, а он смеялся надо мной. Он слышал о нашем проекте и называл меня продавцом глупостей.

Люди одобрили его поведение аплодисментами. Но Эдсон попросил внимания и сказал, что допустил оплошность. Как это случилось? Эдсон объяснил:

— Потом он снова попросил меня подставить правую щеку. Я задыхался от ярости. Я знал, что Иисус предлагал подставлять другую щеку, но никогда не предлагал делать это два раза. Тогда я поглядел на небо, попросил прощения и врезал ему как следует. Поскольку я был слабее его, то и мне досталось.

Момент был такой, что смеяться вроде и не над чем. Но было невозможно без смеха смотреть на лицо нашего друга. Учитель сдержанно улыбался. Он не оправдывал жестокости, но сразу же после рассказа Эдсона он прочитал нам незабываемую лекцию.

— Быть человеческим существом — не значит быть простодушным и без нужды подвергать себя опасности. Помните, что я позвал вас не для того, чтобы вы стали героями. Не провоцируйте и тем более не конфликтуйте с обидчиками. Подставлять другую щеку — это синоним не слабости, но силы. Это не синоним глупости, но ясности ума.

Затем он сделал паузу, чтобы мы могли понять его мысль, и продолжал:

— Подставить другую щеку — это символ зрелости и внутренней силы. Речь идет о щеке не в физическом смысле слова, а в духовном. Подставить другую щеку — это означает попытаться ответить добром тем, кто обманывает наши ожидания, и проявить своего рода элегантность, похвалив того, кто нас поносит, проявить альтруистическое благородство по отношению к тому, кто доставляет нам неприятности. А также молча и без шума уйти из-под удара тех, кто нам угрожает. Подставить другую щеку — значит предотвратить убийство, не допустить появления травм и ненужных шрамов. Слабые мстят, сильные защищаются.

Эдсон впитал в себя эти идеи, словно сухая земля, впитывающая влагу. После этого эпизода он совершил своего рода эмоциональный скачок, отшлифовал свои знания, расширил возможности своего ума и многое сделал для нашего движения. Слова учителя проникли в наши души, как проникает луч, прогоняющий мрак. Мы начали проявлять такое нетерпение, что подвигли двух правоверных иудеев на то, что те обнялись с присутствующими мусульманами. Я искал глазами своего друга Марко Антонио. Вспомнилось, как я сильно досаждал своим коллегам в университете. Я и не знал, что те, которые подставляют другую щеку, значительно счастливее, спокойнее и гораздо лучше спят.

Журема шептала мне на ухо:

— Я вела занятия более тридцати лет. Но должна признаться, что выпустила много студентов, отличавшихся агрессивностью, раздражительностью, мстительностью, не ведающих о солидарности и совершенно незащищенных.

Я же подумал: «А я еще больше. В учреждениях, в которых мы меньше всего сомневались, мы подготовили настоящих диктаторов. Единственное, чего им не хватало, так это власти».

Пока я размышлял над этим, возникла суматоха. Появились Бартоломеу и Барнабе. Оба были навеселе. Бартоломеу был так рад встрече с другом, что потерял бдительность. Он хватил лишнего в ознаменование встречи и снова напился.

Оба шли в обнимку. У них заплетались ноги, и, чтобы не упасть, они поддерживали друг друга. Явились они, напевая песню Нельсона Гонсалвеса:

— Богемия, я вернулся и умоляю снова занести меня в список. Я вернулся, чтобы снова увидеть друзей, которых однажды оставил, а теперь вернулся, чтобы увидеть их плачущими от радости.

Пьяный Бартоломеу взволнованно произнес свою самую любимую фразу:

— Ах! Как же мне нравится эта жизнь!

— Закрой рот, Бартоломеу! — прокричали мы в один голос и разразились хохотом.

Но он не стал закрывать рот. Едва держась на ногах, он посмел критиковать проект учителя. Он оглядел приглашенных, покраснел и сказал, что это движение — не новость для него.

— Дело вот в чем, шеф. Насчет того, чтобы быть человечным без границ. Это старо. Очень старо, а вы не знали? — проговорил Бартоломеу и попытался показать, насколько старо это дело, на пальцах. — Алкоголики были такими с давних пор. Ни один пропойца не главнее другого. Все целуются, все обнимаются друг с другом. Нет у нас никаких границ. Понимаете?

Я внимательно посмотрел на продавца идей. Он потратил на наше обучение свое время. Был с нами крайне терпелив, и теперь, когда его мечта была ближе всего к воплощению, произошло такое вот крушение надежд. Учитель подошел к двум друзьям, обнял их и шутливым тоном сказал:

— Кое-кто может жить вне кокона всю свою жизнь, другим периодически нужно возвращаться в свой дом.

И, не показывая своего разочарования, подтвердил правоту Краснобая, что было просто невероятно!

— Алкоголики по сути дела являются человеческими существами без границ, в особенности если они не агрессивны. Почему? Потому что в определенных случаях алкоголь блокирует в голове те архивы памяти, которые содержат предвзятость, предрассудки, барьеры социального, национального и культурного порядка. Но лучше, если это достигается в трезвом виде с опорой на нелегкое искусство думать и выбирать.

После этого учитель, не выказав никакой скованности, пустился в пляс прямо среди собравшихся. Он был в полном восторге. Он знал, что никто и никого не может изменить, кроме себя самого, разумеется. Ему было лучше, чем кому-либо из нас, известно, что вне кокона мы непременно столкнемся с непредвиденными обстоятельствами.

Наблюдая за братским отношением учителя к ученикам, поведение которых никак не соответствовало хотя бы посредственной оценке, я убедился в том, что величие любого учителя поверяется на тех, кто взбунтовался или имеет затруднения с усвоением материала, а не на первых учениках в классе. Сколько же преступлений я совершил! Ведь я ни разу не обнял бунтаря и ни разу не сделал ставку на отстающего.

Подозвав к себе Журему, я сказал ей:

— Я хоронил студентов в подземельях общеобразовательной системы.

У Журемы, заглянувшей в зеркало своего жизненного пути, тоже хватило смелости признаться:

— К сожалению, я тоже. Вместо того чтобы поощрять творческое бунтарство, интуицию, способность абстрактно мыслить при ответах, я требовала точных данных. Мы формировали молодых людей, находящихся под постоянным стрессом, напряжением, людей с инстинктом хищника, стремящихся быть всегда первыми, а не терпимых миротворцев, считающих себя исполненными достоинства, занимая девятое или десятое место.

У нас появилось чувство, что после этого урока мы в социологическом отношении вышли из детства и вошли в отрочество. Праздник продолжался до самого рассвета. Мы были пьяны от веселья. Барнабе получил приглашение вступить в группу грез. Они с Бартоломеу стали самой эксцентричной парой, приносящей наибольшие затруднения и опасности. Мы сомневались, смогут ли они измениться и не превратят ли они нас в еще более помешанных, чем мы являлись на самом деле. Но это не имело значения, ибо я тоже начинал восхищаться этой жизнью.