Проблемы докапиталистических классовых формаций

Проблемы докапиталистических классовых формаций

Одной из крупнейших заслуг Энгельса как историка явилось выяснение исторических причин разложения первобытнообщинного, родового строя и перехода к классовому обществу. Здесь самостоятельная роль Энгельса по сравнению с Морганом выступает особенно выпукло, Морган по существу ограничился констатацией смены эпохи «варварства» эпохой «цивилизации». Энгельс, подходя к проблеме как подлинный диалектик-материалист, подверг глубокому анализу процессы, приведшие к гибели родового строя и к рождению общества, расколотого на антагонистические классы. При этом генезис классового общества Энгельс прослеживал и в обобщенной форме, на основе выявления его наиболее типичных черт, и одновременно на конкретном историческом примере Древних Афин, Древнего Рима, кельтов и германцев. Само направление исследования свидетельствует, что и здесь Энгельс стоял на почве конкретно-исторического материала, что он считал обязательным изучать общие закономерности исторического процесса в их конкретных проявлениях и модификациях.

Общими чертами, присущими процессу классообразования, Энгельс считал рост производительности труда (отделение скотоводства от земледелия, выделение ремесла как самостоятельной отрасли и т.д.) и усиление имущественного неравенства внутри рода, между главами семейных общин, возникновение и развитие частной собственности, сосуществовавшей длительное время с общинным владением, появление в отношениях между людьми все усиливавшихся элементов господства и подчинения, которых не знал родовой строй. Эти имущественные и социальные перемены превратили родо-племенную организацию в анахронизм, не соответствующий новым условиям и потребностям. Раскол общества на враждебные классы вызвал необходимость в государстве – орудии господства эксплуататоров над эксплуатируемыми. Государственно-территориальная организация с обособившейся публичной властью вытеснила прежнюю родо-племенную структуру, приспособив к себе и подчинив ее сохранившиеся пережитки.

Этот общий процесс, подчеркивал Энгельс, отличался, однако, большим своеобразием в разных исторических условиях. Даже более или менее однотипные примеры Афин и Рима давали представление о разных вариантах этого процесса: в первом случае из разлагающегося родового общества возникла разновидность рабовладельческого демократического города-государства, во втором – на государстве лежал с самого начала отпечаток господства рабовладельческой патрицианской знати, растворившейся позднее в нобилитете – новом классе крупных землевладельцев и денежных магнатов[470]. Социальная революция, которая знаменовала собой замену родового строя классовым и государственным, совершалась в Афинах и Риме несколько разными путями. В Афинах она четко прослеживалась, как показал Энгельс, анализом так называемых реформ Солона и Клисфена, в Риме она, по его словам, покрыта густым мраком, окутывающим всю его легендарную историю[471]. Однако и в Афинах и в Риме промежуточной ступенью от безгосударственной к государственной структуре общества явилась так называемая «военная демократия». Установление широкой распространенности и переходного характера этого института у народов, проделывавших в разное время эволюцию от родового к классовому обществу, является одним из крупных научных достижений Энгельса в области исторической науки.

Классовое общество и в Древних Афинах, и в Древнем Риме при всех различиях имело одинаковую социальную основу: и там и здесь оно покоилось на рабстве. Рабство Энгельс считал первой формой эксплуатации, присущей античному миру[472]. Однако формы рабства и степень его распространенности, подчеркивал он, не были одинаковыми у всех народов. В античном мире, охватывающем сферу греческой и римской цивилизации, рабство составило базу преобладающего способа производства. У многих же народов оно существовало лишь в неразвитом, даже зачаточном виде.

Энгельс допускал также наличие иных, как бы промежуточных форм подчинения и эксплуатации одной части общества другой, и иных, чем обращение в рабство части населения, путей классообразования, присущих, в частности, развитию восточных народов. Как уже говорилось, он отмечал, что процесс возникновения классов мог проходить по линии обособления наиболее важных общественных функций (надзор за ирригационными работами и т.д.) и превращения осуществляющих их должностных лиц в привилегированную верхушку, господствующую над обществом. Такой характер имело, по его мнению, происхождение классовой структуры восточных деспотий (Персии, Индии и т.д.), как об этом он писал в «Анти-Дюринге», возвращаясь по существу к мысли Маркса об азиатском способе производства[473]. Эксплуатация деспотическим государством сельских общин отличалась от рабства, которое могло в данном случае существовать как побочный вид эксплуатации, главным образом в форме домашнего рабства.

Ко времени Энгельса социально-экономическая история стран Древнего Востока была изучена еще крайне слабо. Мало было известно об эпохах в истории народов Средиземноморья, предшествовавших классическому периоду Греции (Крито-микенская культура и т.д.), о древних государственных образованиях в Южной Африке и на американском континенте до вторжения европейцев. Обитателей Перу и Мексики доколониального периода Энгельс вслед за Морганом относил по уровню развития к средней ступени варварства (позднее было установлено, что они находились на более высокой стадии, на стадии перехода к классовому обществу). Поэтому об упомянутой форме эксплуатации, стадиально предшествовавшей рабству, Энгельс в то время мог говорить в значительной мере только гипотетически, как о предполагаемой переходной ступени и одном из возможных каналов классообразования. Тем не менее он не обошел вопроса о более примитивных видах порабощения, чем античное рабство и средневековое крепостничество, сделав как бы заявку на этот счет в исторической науке и завещав последующему поколению марксистов решать этот вопрос на основании более богатого материала, чем тот, которым он располагал.

Зато проблемы рабовладельческого и феодального способа производства были исследованы Энгельсом с большой тщательностью. Энгельс внес вклад не только в выяснение происхождения рабовладельческого общества, но и в разработку коренных социологических и исторических вопросов его структуры и развития[474]. Чрезвычайно глубоко подошел он к самой кардинальной проблеме рабства и рабского труда.

Еще в «Принципах коммунизма» Энгельс показал отличие рабства от наемного труда[475]. В других своих работах он отметил историческую обусловленность рабства, выяснил экономические и исторические предпосылки его появления и распространения (определенный уровень разделения труда и его производительности, позволяющий каждому работнику производить больше, чем необходимо для поддержания его жизни и т.д.). В противоположность вульгарным представлениям о рабстве только как о форме внеэкономического принуждения, Энгельс раскрыл экономические основы рабовладельческого способа производства, базирующегося, как он показал, на господстве эксплуататорского класса не только над людьми, но и над вещами, «над покупной ценой рабов, над средствами их содержания и средствами их труда»[476].

Энгельс показал прогрессивность рабовладельческого строя по сравнению с примитивными и застойными формами хозяйства первобытного общества. «Только рабство, – писал он, – сделало возможным в более крупном масштабе разделение труда между земледелием и промышленностью и таким путем создало условия для расцвета культуры древнего мира – для греческой культуры. Без рабства не было бы греческого государства, греческого искусства и греческой науки; без рабства не было бы и Римской империи»[477].

В то же время он отметил внутреннюю противоречивость рабовладельческой формы хозяйства, сравнительно узкие пределы, в которых могло развиваться общественное производство на базе рабского труда. Рабство открывало весьма ограниченные возможности для роста производительности труда. Оно не смогло обеспечить более интенсивного ведения сельского хозяйства и ремесленного производства в соответствии с увеличивавшимися общественными потребностями, в том числе и с возросшими непроизводительными расходами на фискальные, административные и военные нужды рабовладельческого государства, как это стало остро ощущаться в поздние годы Римской империи. Низкую производительность рабского труда Энгельс рассматривал как главную причину процесса изживания античного рабства[478]. Но проявление главного противоречия рабовладельческого общества Энгельс видел не только в этом. Оно, по его мнению, приобрело не только форму антагонизма между рабами и рабовладельцами, но и нашло свое выражение в отношении всей свободной части общества к производительному труду вообще. Рабство позволило античному обществу достигнуть значительных высот цивилизации, но оно наложило на него заклятие «в виде презрения свободных к производительному труду»[479]. Это было не только моральным фактором или элементом социальной психологии, но определенным, характерным для античной истории социально-экономическим явлением, отрицательно влиявшим на развитие производительных сил и усугублявшим кризис рабовладельческой системы.

Распространение рабства и концентрация богатств в руках горстки рабовладельцев неизбежно сопровождались разорением свободных городских и сельских производителей, а в античных условиях с порожденным рабством пренебрежением к физическому труду создание новых форм производительной деятельности свободных было невозможно. Поэтому разоряемые массы превращались в паразитическую чернь – процесс, который составлял одну из черт упадка и деградации античного общества. Это общество оказалось в тупике, было обречено на гибель.

В подготовительных материалах к «Анти-Дюрингу» Энгельс, указав на противоречие рабовладельческого общества – ограниченную производительность рабского труда и бесперспективность широкого развития каких-либо других форм производительного труда, – раскрыл одну из важных особенностей истории античного мира. Его внутреннее развитие, отмечал он, происходило не столько путем перехода от одной фазы к более высокой, связанного с модификацией способа производства, сколько путем смены однотипных общественных структур, воспроизводящих по сути в прежнем виде, хотя часто и в более крупных масштабах, те же производственные отношения. Происходило это главным образом посредством завоевания – «насильственного порабощения гибнущего общества другим, более сильным (Греция была покорена Македонией, а позже Римом)»[480]. Стадиальность в античной истории (переход от античной Греции к монархии Александра Македонского и эллинистическим государствам, а затем к Римской империи) носила в известном смысле характер повторяемости – в иных размерах и сравнительно на более высокой ступени – тех же социальных процессов, с тем же лежащим в их основе противоречием, свойственным рабскому труду. Все это продолжалось до того исторического момента, когда вообще исчерпалась возможность повторения этих процессов и перемещения их географических центров. Тогда наступил час окончательной гибели античного рабовладельческого общества.

Энгельс не только раскрыл социально-экономические причины кризиса античного общества, но нарисовал впечатляющую историческую картину этого кризиса – картину заката греко-римской цивилизации. Он дал яркую характеристику Римской империи, этого очага тягчайшего гнета для многоплеменной массы обездоленных и бесправных. Экономический упадок, вызванный хищническим хозяйничаньем латифундистов, непомерное военное бремя, растущие налоговые вымогательства, злоупотребления наместников провинции и чиновников, постоянные внутренние смуты, осложняемые нашествием варварских племен, военные бунты, борьба за престол – эти и другие черты упадка общества, шедшего навстречу краху, были запечатлены Энгельсом в его работах на эту тему. Процесс разложения античного общества Энгельс отметил и в статьях, посвященных истории армии. Он указал, в частности, на ослабление римской военной системы в результате вытеснения крупными рабовладельческими латифундиями крестьянской парцеллы, что привело к ухудшению социального состава армии, набиравшейся первоначально из свободных римских граждан; в период империи в нее был открыт доступ наемникам из вольноотпущенников, жителей завоеванных провинций неримского происхождения и варваров[481].

В работах о первоначальном христианстве («Бруно Бауэр и первоначальное христианство», «К истории первоначального христианства» и др.) Энгельс показал проявление процесса разложения античного мира и в идеологической сфере. Первоначальное христианство Энгельс рассматривал как религию рабов и угнетенных, возникшую в недрах мирового рабовладельческого государства, которое покорило сотни племен и народов, разрушило их традиционные условия жизни, их родовые и племенные связи, смешав их и низведя до жалкого состояния. Это было религиозное движение, возникшее на почве стихийного протеста против грубой эксплуатации, вопиющего социально-политического неравенства и невыносимых жизненных условий и отражавшее стремление обездоленных и угнетенных найти утешение от реальных страданий хотя бы в виде религиозных мечтаний об избавлении. Разношерстность социальных элементов, искавших выход в новой религии, обусловила ее космополитическую природу и превращение ее в мировую религию.

Предпосылки для появления христианства создавались не только усилением эксплуатации и социальными бедствиями, которые несли народам римские завоевания, но и неудачами попыток вооруженного сопротивления, поражениями восстаний рабов, в том числе и наиболее грандиозного из освободительных движений древности – восстания Спартака[482]. Энгельс отводил значительную роль борьбе рабов и вообще народным движениям в истории древнего мира. Он, однако, справедливо считал, что при всем их прогрессивном значении как фактора, ускорявшего общественное развитие, они сами по себе не могли разрушить рабовладельческую систему. Он писал, что «уничтожения рабства победоносным восстанием древний мир не знает»[483]. Одной из сторон объективной бесперспективности освободительного движения рабов и было распространение настроений безысходности среди тогдашних угнетенных, породивших надежды на избавление фантастическим путем.

Первоначальное христианство, поэтому, выражало не только чувства протеста против гнета, но и бессилие бороться против него земными средствами. Оно содержало в себе с самого начала элементы примирения с действительностью уже в силу того, что переносило идею социального переустройства в потусторонний мир[484]. Поэтому в ходе эволюции официальной христианской церкви не получили своего дальнейшего развития те революционные элементы, которые имелись в первоначальной христианской идеологии – мотивы противоборства злу, ненависть к существующему миру, стремление к социальному равенству, хилиастические мечтания. Зато именно эти элементы побуждали в средние века представителей радикальных еретических течений обращаться к раннему христианству и требовать очищения его от последующих искажений. Заложенные с самого начала в раннехристианской идеологии противоречия между революционными началами и тенденциями к пассивности во имя ожидания небесного избавления сделали неизбежным трансформацию христианства из религии угнетенных в религию, санкционирующую господство эксплуататорских классов, призывающую к покорности, к повиновению земному произволу и превратившую идею воздаяния как за зло, так и за добро в деморализирующую иллюзию, в средство отвлечения от реальной борьбы. Энгельс, однако, всегда подчеркивал различие между ранним и более поздним христианством. Он писал, что христианство периода своего зарождения «как небо от земли отличалось от позднейшей, зафиксированной в догматах мировой религии Никейского собора»[485].

Выяснение исторических обстоятельств гибели античной цивилизации, перехода от античного общества к феодализму, генезиса феодальных отношений – все эти проблемы были в центре внимания Энгельса. Как всегда, он избирал для исследования узловые моменты исторического процесса. Разумеется, далеко не все стороны этих сложных явлений, имевших даже в Европе свою специфику в разных ее частях, могли быть выяснены Энгельсом на основании тех материалов, которые ему были тогда доступны. Не на все связанные с этим вопросы наука и сейчас дала ответ[486]. Заслуга Энгельса заключалась в том, что он поставил изучение данной проблемы на научную почву и определил главные направления, по которым должно вестись исследование.

Переход от античного общества к средневековому Энгельс, подобно смене родового строя классовым, рассматривал как глубокую социальную революцию. Он коренным образом разошелся здесь с господствующими взглядами буржуазных историков. Последние видели в переходе от античности к средневековью либо синтез римской государственности и права с правовыми обычаями германских народов, основанными на принципе личной свободы (Тьерри, Гизо), либо результат эволюции романских, прежде всего правовых, начал, определивших якобы социально-политический строй средневековой Европы (Фюстель де Куланж и другие романисты), либо последствие завоевания Римской империи германскими племенами, приведшее якобы к полному вытеснению римских традиций и направившее социальное и правовое развитие средневековой Европы по особому, германскому пути (представители так называемой германистской теории). Концепция Энгельса отличается от точки зрения всех указанных направлений прежде всего материалистическим истолкованием основ самого процесса, выдвижением на первый план изменений в самой социально-экономической структуре общества, а не в правовых обычаях и институтах.

Для Энгельса главное содержание указанной переходной эпохи сводилось отнюдь не к борьбе за преобладание между различными этническими элементами – романизированными народами Римской империи и германцами. Он воспринял эту эпоху как время перехода от одного общественного строя к другому, совершавшегося под влиянием, с одной стороны, внутреннего кризиса рабовладельческой формации, а с другой – соприкосновения ее с народами, которые находились на стадии разложения первобытнообщинного строя.

Социальную революцию, происшедшую во многих странах Европы в первые столетия новой эры, Энгельс считал результатом некоего исторического синтеза. Внешне он здесь как бы сходился с теми буржуазными историками, в том числе Тьерри и Гизо, которые признавали этот синтез. Но в отличие от них Энгельс не сводил его к симбиозу этнических черт римлян и германцев или романских и германских правовых институтов, а считал, что в нем воплощается взаимодействие прежде всего двух разных социальных систем. Это взаимодействие сыграло роль того фактора, который ускорил разрушение отжившего рабовладельческого общества. Толчком к ускорению указанных социальных процессов, считал Энгельс, послужило вторжение в Римскую империю германских племен, переходивших от родового строя к классовому обществу, великое переселение народов, возникновение варварских государств на территории бывших римских провинций, да и в самой Италии. Вторжение варваров, считал Энгельс, способствовало разрушению устаревших рабовладельческих порядков и дало толчок для вызревания тех ростков новых феодальных отношений, которые зарождались в самой империи (колонат). Германские завоевания, таким образом, в известной мере послужили орудием той социальной революции, которая подготавливалась самим развитием противоречий античного общества, но внутри самого рабовладельческого мира даже в лице возмущавшихся рабов не могла обрести общественную силу для своего осуществления.

Однако германские племена сыграли эту прогрессивную роль по отношению к населению Западной римской империи отнюдь не в силу самого факта завоевания, которому большинство буржуазных историков, включая Гизо и Тьерри, отводили определяющее место в своих концепциях генезиса западноевропейского феодализма. Маркс и Энгельс еще в «Немецкой идеологии» показали, что никакое завоевание не может привести к коренным изменениям социального строя, если для этого нет внутренних предпосылок в общественном развитии народов. Точно так же германцы стали орудием социального прогресса не по причине особых выдающихся этнических и расовых качеств, которые склонны были усматривать у них буржуазные историки-германисты, отдавая дань национализму. Европу омолодили не специфически национальные особенности германцев, отмечал Энгельс, «а просто их варварство, их родовой строй». Ввиду этого германское завоевание могло стать переходной ступенью от античного рабства (даже в смягченной и переходной форме колоната) к отношениям феодальной зависимости. «Между римским колоном и новым крепостным стоял свободный франкский крестьянин»[487].

Синтез разлагающихся отношений римского рабовладельческого общества с общинными порядками германцев Энгельс отнюдь не считал общеобязательным условием генезиса феодализма. Он был характерен для определенной части Европы, где становление феодального общества происходило на основе распада рабовладельческого строя. Но история далеко не всюду шла таким путем. Даже в Западной Европе были страны, где из-за неразвитости рабства складывание феодализма происходило непосредственно на почве разложения первобытнообщинных отношений. Этот процесс Энгельс, в частности, проследил в средневековой Ирландии в период до завоевания ее восточной части англо-нормандскими баронами. «Зеленый остров» не подвергся ни романизации, ни вторжению германцев во время великого переселения народов. И тем не менее и здесь происходил процесс феодализации, правда, более медленными темпами и с сохранением более устойчивых пережитков первобытнообщинного строя. Однако социальное развитие и здесь шло в том же направлении, что и в странах, завоеванных германцами, – показатель решающей роли социального, а не этнического фактора[488].

Энгельс весьма основательно исследовал структуру феодального общества. Наряду с Марксом он внес значительный вклад в выяснение характера производственных отношений при феодализме, феодальной собственности, форм эксплуатации непосредственного производителя[489].

При этом Энгельс рассматривал феодальную систему отнюдь не как нечто неподвижное, стремясь изучить ее в развитии. На примере истории франков периода Меровингов и Каролингов он старался проследить сам процесс формирования основ феодального строя: концентрацию земельной собственности в руках светской знати, церкви и монастырей, разорение свободных общинников, рост аллодиальной, более или менее свободно отчуждаемой, собственности за счет общинных владений, распространение бенефиция – земельного пожалования, передающегося в пользование за определенную службу, закрепощение прежде свободного франкского крестьянства. Указывая на роль внеэкономического принуждения в этом процессе, в частности, влияния на него внутренних смут, усобиц, возраставшего бремени военных повинностей и других обстоятельств, часто приводивших к утрате личной свободы, Энгельс все же основной акцент делает на экономических сдвигах. Общинный строй, подчеркивал он, начал постепенно разлагаться «в силу чисто экономических причин»[490]. Экономическими причинами было, в первую очередь, обусловлено господство крупного землевладения. При тогдашнем уровне экономического развития земледелие являлось «главной отраслью производства, в нем была занята громадная масса населения»[491]. В связи с этим концентрация собственности в руках феодалов, сложная система земельных отношений оказывала решающее влияние на все общественное развитие.

Для понимания особенностей и внутренних закономерностей эволюции феодального общества весьма большое значение имело выяснение Энгельсом судеб крестьянской соседской общины – марки. В работе «Марка» в концентрированном виде были изложены выводы, сделанные Энгельсом на основании изучения трудов таких ученых, как Маурер, и собственных исследований этой проблемы. Энгельс показал, что с утверждением феодального строя общинные, марковые порядки не исчезают. Разорение и закрепощение свободных общинников не влекло за собой полного исчезновения общины. Приспособившись к феодальным условиям, подвергшись значительной трансформации, община просуществовала почти до конца средневековья. Окончательная ликвидация общины в большинстве стран Европы произошла лишь с наступлением капиталистической эпохи. На Западе сохранившиеся формы общинного землевладения были уничтожены в результате расхищения общинных земель, «огораживания» и применения других методов первоначального накопления. В Восточной Европе ломка общинных традиций была связана с расширением барщинного хозяйства за счет сгона крестьян с земли, интенсификацией этого хозяйства и приспособлением его к молодому капиталистическому рынку[492].

Таким образом, в средние века, как подчеркнул Энгельс, крестьянская община, подчиненная, в разных странах в разной степени, феодальному хозяйству, явилась универсальной, существовавшей повсеместно формой социальной организации низшего класса, важным фактором производственных отношений феодального общества, влиявшим также на его правовые обычаи и политические порядки. Недаром элементы общинного строя в той или другой форме воспроизводились в городском и цеховом устройстве.

Крестьянская община, сохраняя некоторые важные хозяйственные и общественные функции, существовала наряду с феодальной вотчиной или поместьем. Община и поместье находились в антагонистических отношениях. Энгельс вскрыл внутреннюю диалектику действия этого антагонизма. Укрепление поместья происходило за счет узурпации прав общины, подчинения ее власти феодала. Но в то же время община до некоторой степени играла роль оплота противодействия феодальному гнету. Опиравшемуся на общинные порядки крестьянству в ряде случаев удавалось сохранить личную свободу, ограничивать произвол и узурпаторские поползновения феодалов и даже, когда действовали и другие благоприятные для крестьянства обстоятельства (участие крестьян в крестовых походах, их усилившееся общее сопротивление и т.д.), добиваться ослабления феодальной зависимости. Даже попав в подчинение к феодальным сеньорам, община оставалась известной организационной формой проявления активности сельского населения, побуждая феодальных господ в какой-то мере считаться с общинными порядками. Поэтому усиление феодальной реакции сопровождалось, как правило, посягательствами на права общины[493].

Марксистская интерпретация роли общины в эпоху феодализма пролила яркий свет на многие узловые явления средневековой жизни, прежде всего на главную сторону экономической и социальной истории средневековья – его аграрную историю. Но придавая чрезвычайно важное значение анализу аграрного строя в период феодализма, Энгельс не сводил изучение последнего только к исследованию аграрных отношений. Подход его к феодальной эпохе был более широк. Его интересовало не только сельское хозяйство, но и другие отрасли производства, развитие ремесла, торговли, городов, технический прогресс при феодализме, сложный клубок социальных и классовых отношений феодального общества, его политическая и идеологическая надстройки.

Энгельс, как уже отмечалось, не разделял представления о средних веках как времени сплошного застоя. В «Диалектике природы» он показал, в частности, что даже при медленных темпах общественной эволюции в средневековую эпоху было сделано немало успехов в области производства. Он отмечал, что уже со времени крестовых походов «промышленность колоссально развилась и вызвала к жизни массу новых механических (ткачество, часовое дело, мельницы), химических (красильное дело, металлургия, алкоголь) и физических фактов (очки), которые доставили не только огромный материал для наблюдения, но также и совершенно иные, чем раньше, средства для экспериментирования и позволили сконструировать новые инструменты»[494]. Смена стадий в феодальном обществе, в противоположность рабовладельческому, отнюдь не означала, по мнению Энгельса, перемещение центров цивилизации и расширение сферы распространения примерно одних и тех же производственных отношений. Развитие феодализма носило уже в подлинном смысле стадиальный характер. За каждым новым этапом скрывался серьезный сдвиг в производительных силах, видоизменения в производственных отношениях – разумеется, в тех пределах, которые допускали рамки феодальной формации, – в классовой структуре общества. Так, например, Энгельс констатировал в «Крестьянской войне в Германии», что к концу XV века «положение сохранившихся от средних веков классов существенно видоизменилось, и рядом со старыми классами образовались новые»[495].

В истории феодального общества Энгельс, опираясь на это понимание эволюции средневековья, с полным основанием различал три периода: период раннего средневековья, охватывавший в целом время становления феодальных отношений, период развитого феодализма и период его разложения. Рубежом между первым и вторым этапами он считал время, когда под влиянием роста производительных сил происходит в широком масштабе отделение ремесла от земледелия и развитие средневековых городов. X и XI века он обозначал как начало подъема городов, расцвета городского бюргерства, вступившего во многих местах в союз с королевской властью[496]. Признаки упадка феодализма, углубления его противоречий, приведшего к ранним буржуазным революциям, по мнению Энгельса, появляются в XV веке. Этим временем он и датирует начало периода разложения феодального строя[497].

Важное место в экономической истории средневековья Энгельс отводил развитию торгового обмена. Товарное производство Маркс и Энгельс, в противоположность вульгарным и упрощенческим представлениям некоторых историков, никогда не отождествляли с капиталистическим. Товарно-денежные отношения, подчеркивали они и в экономических, и в исторических трудах, получили значительное развитие еще до возникновения капиталистического производства, и их эволюция явилась важной предпосылкой генезиса последнего. Разумеется, средневековое товарное производство носило специфические черты, было сковано феодальными рамками, цеховыми и другими регламентами, относительной узостью рынка. Оно отличалось локальной замкнутостью и т.д. И тем не менее на почве выделения ремесла в обособленную отрасль производства, развития разделения труда и обмена возникли и расцвели феодальные города – могучий фактор прогресса в средние века. Развитие товарно-денежных отношений подтачивало основы натурального хозяйства и в деревне, разъедало как кислота феодальную систему, способствовало появлению зародышей нового способа производства[498].

Работая вместе с Марксом над «Немецкой идеологией», Энгельс принял участие в создании материалистической концепции происхождения средневековых городов. В противоположность типичному для буржуазной историографии перенесению истоков их возникновения в правовую сферу (образование «городского права»), в этом произведении были вскрыты экономические и социальные причины, которые привели к их образованию: отделение ремесла от земледелия и концентрация ремесленного производства в особых центрах, роль беглого крепостного населения в образовании городов и т.д. Здесь же получило научное объяснение происхождение цеховой организации средневекового ремесла, цехового строя и их характер. С тех пор Энгельсом в ряде его работ было сделано очень много для выяснения социальной структуры и исторической эволюции феодального города, для раскрытия его места в общественном развитии, значения борьбы его с феодальными сеньорами, союза с королевской властью. Показал Энгельс и основные черты внутренней истории феодальных городов, тех внутренних классовых конфликтов между различными слоями городского населения, которыми была заполнена городская жизнь средневековья[499].

Значителен был вклад Энгельса в исследование сложной классовой структуры средневекового общества, имевшей свои особенности не только в разные периоды, но и в разных странах. Анализ эволюции различных феодальных классов и сословий, от периода расцвета феодализма до начала XVI века, который Энгельс дал в работе «Крестьянская война в Германии», выходит за рамки характеристики классовой стратификации одной только Германии. Наблюдения и выводы Энгельса имеют значительно более широкое, универсальное значение, тем более, что и в самой работе он постоянно сравнивает судьбы тех или иных классов и сословий Германии с судьбами соответствующих социальных категорий в других частях Западной и Восточной Европы (например, сопоставление немецкого и польского дворянско-рыцарского сословия, немецкого бюргерства и зарождавшейся буржуазии во Франции и Англии). По своей четкости и высокому уровню обобщения эти выводы представляют собой ярчайший образец глубокой социологической характеристики весьма сложных общественных явлений. Энгельс как бы воспроизвел профильный разрез структуры развитого феодального общества и одновременно выяснил главные черты его социальной динамики. Он показал процесс эволюции различных слоев светских феодалов, духовенства, городского сословия, выяснил тенденции развития и высших и низших классов: крестьянства, городского плебса, зарождавшегося предпролетариата.

Энгельс сумел не только показать роль классовой борьбы как основной пружины исторического развития также и в средние века, но и раскрыть ее специфическое проявление в эпоху феодализма. Его труд «Крестьянская война в Германии» содержит классическую характеристику одной из величайших классовых битв, которыми был отмечен период позднего средневековья и перехода к новому времени. В этом произведении содержатся также ключевые положения, необходимые для понимания сущности крестьянских и плебейских движений феодальной эпохи в целом, их места в истории, их причин и последствий, уровня сознания их участников[500]. В поле зрения Энгельса вошли и другие формы классовых конфликтов средневекового общества: борьба городов с духовными и светскими феодалами, столкновения внутри городов между ремесленными цехами и патрициатом, участие плебейских, в том числе нецеховых, элементов в народных движениях и т.д. Не прошел он и мимо проблем внутрифеодальной борьбы, в частности, борьбы рыцарства против средних и крупных феодалов.

Внимание Энгельса привлекали идеологические формы, в которые облекалась оппозиция феодальному строю и одной из его главных опор – католической церкви. Он чрезвычайно метко охарактеризовал существо самого средневекового религиозно-теологического мировоззрения в целом (см., например, его высказывания в работе «Юридический социализм»[501]). Обстоятельно осветил он характер и классовые основы средневековых еретических течений, направленных против официальной церкви. Энгельс различал два направления в средневековых ересях – бюргерское, отражавшее недовольство бюргерства привилегиями, которыми пользовались высшее духовенство и феодальная знать, и более радикальное, плебейское, выразившее в религиозно-фантастической форме враждебность всему феодальному строю. Этот вывод был основан на изучении многих еретических течений средневековья: альбигойцев Южной Франции, лоллардов и последователей Уиклифа в Англии, таборитов и каликстинцев в Чехии[502]. Выяснил Энгельс и идейные истоки ранних социалистических идей, связав их в социальном плане с формированием предпролетариата.

Глубоко была раскрыта Энгельсом сущность реформационного движения и его различных форм (учение Гуса, лютеранство, кальвинизм и т.д.)[503]. В работе «К истории первоначального христианства» Энгельс высказал весьма проницательные мысли о религиозной борьбе внутри мусульманства как отражении племенных и классовых противоречий средневекового арабского Востока[504].

В связи с анализом политических институтов феодального общества, прежде всего феодального государства Энгельс проследил основные стадии его эволюции, начиная от раннефеодальных монархий, сохранивших еще черты архаической военной демократии и складывавшихся либо в процессе завоевания германцами Римской империи, либо непосредственно в результате разложения первобытнообщинного строя (Ирландия и некоторые другие страны Европы)[505]. Проблемы феодального государства в период развитого феодализма Энгельс изучил в значительной мере в аспекте выяснения роли королевской власти в преодолении той децентрализации и политической раздробленности, которая была в целом свойственна этому периоду. Энгельс признавал прогрессивность централизаторских функций, которые выполняла феодальная монархия на этой стадии. В общем хаосе и феодальной анархии, писал он в работе «О разложении феодализма и образовании национальных государств», королевская власть «была представительницей порядка в беспорядке»[506]. Целиком сохраняя свою эксплуататорскую сущность, являясь орудием подавления угнетенных, прежде всего крестьянских масс в интересах класса феодалов, феодальная монархия в то же время, по мнению Энгельса, была в этот период выразительницей исторически прогрессивных тенденций к национальной консолидации, к объединению раздробленных земель. Прогрессивен был и союз королевской власти с городским бюргерством, хотя он не носил характера прочного блока, часто нарушался и осложнялся различными конфликтами.

На стадии разложения феодализма преобладающей формой государства сделалась абсолютная монархия. Энгельс показал исторические причины, которые вызвали возникновение и развитие абсолютизма: углубление классовых конфликтов в условиях распада феодальной системы, всеобщее социальное брожение вследствие ломки феодальных отношений и зарождения буржуазных, разложение старых сословий, рост плебейских и деклассированных элементов, усиление сопротивления крестьянства в ответ на попытки феодалов поправить свои дела за счет сельского населения. Широкий простор в этой обстановке получили децентрализаторские, сепаратистские тенденции, в том числе и среди городов, хотя города в целом поддерживали централизаторскую политику королевской власти. Это также вызвало потребность в сильной монархической власти, в абсолютной монархии «как в силе, скрепляющей национальности»[507].

На определенной стадии развития и в определенных условиях абсолютная монархия, отмечал Энгельс, играла прогрессивную роль. Она способствовала завершению процесса национальной консолидации и концентрации, начавшегося в ряде стран еще в предыдущий период, осуществляла во внешней и внутренней политике меры, до известной степени отвечавшие потребностям формировавшейся буржуазии (пресечение внутренних феодальных смут, мешавших торговле, поощрение развития мануфактуры, протекционизм и т.д.). Однако Энгельс постоянно указывал на то, что феодальная природа государства в период абсолютизма не изменилась. Устои феодального общества – феодальное землевладение, сословные привилегии – не были ни в малейшей степени поколеблены. Энгельс считал поэтому, что абсолютистское государство следует «обозначать скорее как сословную монархию (все еще феодальную, но разлагающуюся феодальную и в зародыше буржуазную)»[508]. Прогрессивность абсолютизма, подчеркивал он, была весьма относительна и исторически оказалась исчерпанной довольно быстро с развитием капиталистического способа производства. Абсолютная монархия, как и вся феодальная система в целом, стала величайшей преградой на пути утверждения этого способа производства и была сметена буржуазными революциями[509].

Обращал внимание Энгельс и на другие формы феодального государства: городскую республику разного типа (во главе с узкоолигархическим патрицианским управлением или во главе с представителями торгово-ремесленной цеховой верхушки), дворянскую республику с избираемым королем (средневековая Польша). Он считал, что феодальная государственность отличалась значительным многообразием в зависимости от условий места и времени. Типичным, однако, было преобладание монархического начала.

С образованием централизованной монархии был тесно связан процесс складывания наций. Энгельс внес существенный вклад в разработку марксистской теории происхождения наций. Основную предпосылку национальной консолидации и последующего национального развития он видел прежде всего в росте и укреплении экономических связей, в зарождении и подъеме буржуазии – главной распространительницы этих связей. Этот процесс лежал в основе политического объединения. «С конца средних веков, – писал Энгельс в работе „Роль насилия в истории“, – история ведет к образованию в Европе крупных национальных государств. Только такие государства и представляют нормальную политическую организацию господствующей европейской буржуазии и являются вместе с тем необходимой предпосылкой для установления гармонического интернационального сотрудничества народов, без которого невозможно господство пролетариата»[510]. Хотя решающее значение в процессе формирования наций имел генезис капиталистических отношений, самый процесс этот, как показал Энгельс, начался задолго до капиталистической эры на основе происходившего еще в недрах феодального общества развития производства, экономических связей, торгового обмена, складывания территориальной, культурной и языковой общности[511]. Важнейшую роль в образовании наций играли народные массы. Их трудом были созданы экономические предпосылки национального развития; народные обычаи, язык, нравы служили главным источником становления национального языка и культуры[512].

Процесс возникновения наций и особенно национальных государств мог, по мнению Энгельса, ускоряться или замедляться действием ряда исторических факторов надстроечного порядка. Преграды для централизации, писал Энгельс в «Заметках о Германии», нередко преодолевались неэкономическим путем, политическими средствами даже в тех случаях, когда экономические условия для этого еще недостаточно созрели. «Во Франции и Испании, – писал Энгельс об образовании в XV веке в этих странах „национально оформленных государств“, – тоже существовала экономическая раздробленность, но там она была преодолена с помощью насилия»[513]. В большой мере национальной консолидации способствовала, подчеркивал Энгельс, необходимость отпора иноземным захватчикам. Одной из главных причин сохранения феодальной раздробленности Германии, по мнению Энгельса, было то обстоятельство, что в период, когда в Европе повсеместно происходило образование национальных государств, эта страна была избавлена от иноземных вторжений и в ней «не ощущалось вследствие этого такой сильной потребности в национальном единстве, как во Франции (Столетняя война), в Испании, которая только что была отвоевана у мавров, в России, недавно изгнавшей татар…»[514]. Главной силой, дававшей отпор захватчикам, были народные массы. И в этом смысле им принадлежала решающая роль в форсировании процесса национального объединения.

Среди разрабатывавшихся Энгельсом проблем средневековой истории заметное место занимает проблема феодальной колонизации. Средневековье изобиловало примерами колонизационных движений, завоевательных войн, основания феодальных колоний на захваченной территории. Достаточно вспомнить набеги норманнов, крестовые походы и основание крестоносцами феодальных княжеств на Ближнем Востоке, «Drang nach Osten» («Натиск на Восток») немецких рыцарей, завоевание ими земель полабских славян и Прибалтики, колониальную политику итальянских городских республик – Венеции и Генуи. Энгельс уделял внимание многим из этих исторических событий. Но особенно детально исследовал он указанную проблему на примере завоевания Ирландии англо-нормандскими феодалами и истории английской средневековой колонии в этой стране (так называемого Пейла), просуществовавшей с 70-х годов XII века до 30-х годов XVI века и сыгравшей роль форпоста в дальнейшем колониальном подчинении всего «Зеленого острова» Англией.

Результаты этого исследования, имеющие большое значение для понимания важных сторон истории феодализма, запечатлены в составленной Энгельсом «Хронологии Ирландии», а также в его замечаниях к выпискам из различных источников и исторических работ, в частности, из сочинений участника завоевательных походов XII века Гиральда Камбрийского, английских авторов XVI и начала XVII века В. Кэмдена, Эд. Спенсера, Дж. Дэвиса и др., английских и ирландских историков Дж. Гордона, Т. Мура, Н. Мэрфи, Г. Смита, Дж. Прендергаста[515]. Анализируя историю вторжения англо-нормандских баронов и их многолетней борьбы с населением независимой части Ирландии, а также восстаний коренных ирландцев в самой английской колонии, Энгельс выяснил некоторые общие черты феодальной экспансии. Ее основной причиной была жажда захвата новых земель и ограбление коренных жителей, методы носили, как правило, кровавый и расистский характер (истребительные войны, закрепощение местного населения, грубые меры расовой дискриминации по отношению к покоренным, третирование обычаев «туземцев», запрещение браков с ними и т.д.).