Предмет и метод политической экономии

Предмет и метод политической экономии

Об исключительном даровании Энгельса-экономиста ярко свидетельствует тот большой вклад, который он внес в разработку предмета и метода политической экономии.

В этих важнейших вопросах буржуазная политическая экономия, включая классиков, оставила такое наследие, которое более всего нуждалось в преодолении или в критической переработке. Даже А. Смит и Д. Рикардо не смогли дать четкой и отвечающей подлинным задачам исследования формулировки предмета политической экономии. Их метод в основных своих положениях был также неприемлем.

Так, А. Смит целью своего главного труда считал «выяснение того, в чем состоял доход главной массы народа или какова была природа тех фондов, которые в различные века и у различных народов составляли их годовое потребление»[81].

Завершитель классической школы Д. Рикардо главную задачу политической экономии видел в определении законов, которые управляют распределением всего продукта между владельцами земли, собственниками денег или капитала и рабочими, хотя по существу Рикардо занимался производством и в своей общей экономической теории в пределах буржуазного кругозора более или менее удачно изложил физиологию буржуазного общества.

Не давали никаких определений предмета или самые плоские определения его давали вульгарные экономисты типа Мак-Куллоха, Сениора и др. По их разумению, политическая экономия призвана находить объяснения того, из чего состоит богатство, с помощью каких средств оно производится, увеличивается, уменьшается и на основе каких законов оно распределяется[82]. Законы производства обычно упускались из виду, история изгонялась в область распределения.

Буржуазные экономисты рассматривали буржуазное производство как абсолютную форму производства, исходили из неизменности производственных отношений. Столь же неизменными, неподвижными, естественно, были у них и те научные категории, которые должны были выражать эти условия и отношения. Даже у классиков анализ носил поэтому характер в основном количественный, а не качественный. Стоимость, заработная плата и т.д. их интересовали не столько со стороны сути понятия, а прежде всего как определенные величины, имеющие свою динамику, которая развертывается в рамках и на базе стабильного содержания.

Энгельс вместе с Марксом, вслед за ним, иногда параллельно, отчасти уже после Маркса решительно опрокидывал буржуазную рутину, открывал для политической экономии новые большие горизонты, вооружал ее решающе важным методом исследований.

Политическая экономия, согласно Энгельсу, имеет своим предметом изучение законов, управляющих производством и обменом материальных жизненных благ в человеческом обществе. От способа производства и обмена зависит и ими определяется способ распределения. Условия производства, обмена и распределения продуктов не являются неизменными. Каждой исторической эпохе свойствен тот или иной способ производства, адекватные ему способы обмена и распределения. «Политическая экономия не может быть поэтому одной и той же для всех стран и всех исторических эпох»[83].

В исторически ограниченных рамках отдельных эпох положения и законы политической экономии могут известным образом варьироваться в зависимости от конкретного своеобразия способа производства и обмена в каждой данной стране.

Будучи по своему существу исторической наукой, которая имеет дело с постоянно меняющимся материалом, политическая экономия исследует прежде всего особые законы производства, обмена и распределения на каждой отдельной ступени развития производства.

Наиболее разработанной при жизни Маркса и Энгельса, главным образом благодаря Марксу, была политическая экономия капитализма. Главный труд Маркса «Капитал» посвящен в основном выявлению законов движения капиталистического общества. Далеко не с такой обстоятельностью, как капитализм, исследовались предшествующие ступени развития производства и обмена. Мысли о будущем коммунистическом строе носили характер научных предвидений на основе анализа важнейших тенденций капиталистической формы производства и присвоения, изучения экономической и политической борьбы рабочего класса.

Энгельс в «Анти-Дюринге» сформулировал понятие политической экономии в широком смысле, в самом широком смысле, как науки «об условиях и формах, при которых происходит производство и обмен в различных человеческих обществах и при которых, соответственно этому, в каждом данном обществе совершается распределение продуктов…»[84]. Тогда же, т.е. уже после появления I тома «Капитала», он подчеркивал, что такая политическая экономия «еще только должна быть создана». Таким образом, ставилась задача доскональнейшего изучения законов производства и обмена кроме общества капиталистического, к тому времени обстоятельно проанализированного Марксом, также и рабовладельческого, феодального и коммунистического обществ.

Это понимание предмета политической экономии много позднее привлекло внимание В.И. Ленина, когда молодое Советское государство и Коммунистическая партия – руководящая и направляющая сила трудящихся России – на деле приступили к социалистическому строительству. Некоторые теоретические работники в тот период выдвигали ошибочную точку зрения, будто переход от капитализма, общества неорганизованного, стихийного, «бессубъектного», где все покрыто мраком неизвестности и где случайные обстоятельства порой играют слишком большую роль, общества, нуждающегося поэтому в изучении его внутренних противоречивых начал, к социалистическому обществу организованных субъектов, где все прозрачно ясно и предопределено, будто такой переход самими особенностями социализма, наличием сознательно сформулированных целей снимает с повестки дня необходимость познавательной деятельности в области экономики, делает беспредметной экономическую теорию. С такой точкой зрения выступал, в частности, Н.И. Бухарин. В замечаниях на его книгу «Экономика переходного периода» В.И. Ленин раскритиковал волюнтаристскую трактовку производственных отношений социализма, подмену объективно складывающихся связей между членами общества по поводу производства некоей предписанной системой отношений.

В противоположность Бухарину, который считал, что политическая экономия должна ограничиваться изучением товарно-капиталистических отношений, который, исходя из этого, утверждал, что конец капитализма означает также и конец политической экономии, Ленин отмечал общность некоторых экономических закономерностей и для капитализма, и для социализма (например, деление общественного продукта на необходимую и прибавочную часть, необходимость накопления для расширенного воспроизводства) и то, что уже вследствие одного этого политическая экономия отнюдь не отмирает с победой социализма. В.И. Ленин прямо указывал, что бухаринское определение предмета политической экономии, как науки, изучающей лишь производственные отношения капиталистической формации, есть «шаг назад против Энгельса»[85], против указанного истолкования Энгельсом политической экономии в самом широком смысле.

Личный пример В.И. Ленина, разработавшего многие важные проблемы политической экономии социализма, достижения последующих поколений экономистов, тот неоспоримый теперь факт, что политическая экономия социализма реально существует, как реально существует и изучаемый ею способ производства и обмена, – все это подтверждает безусловную правильность и исключительную плодотворность широкого понимания Энгельсом предмета политической экономии. Это весьма глубокое истолкование задач политической экономии имеет непреходящее теоретическое и практическое значение.

Возвращаясь к сказанному выше, мы можем констатировать, что Энгельс относил к предмету политической экономии изучение главнейших функций человеческого общества, являющихся, в свою очередь, необходимым условием его существования, – производства и обмена, точнее тех объективных экономических законов, которые ими управляют. С этими двумя функциями связан, ими определяется, но на них также оказывает обратное воздействие способ распределения произведенных благ. Энгельс подвергал решительной критике теоретиков чистого «распределения», считал их вульгарные концепции далекими от подлинной экономической науки. Отстаивая последовательно положение о примате производства, а следовательно, и труда, указывая, что распределение – производная, вторичная функция, что «распределение в главных своих чертах всегда является необходимым результатом отношений производства и обмена в данном обществе, а также и исторических предпосылок этого общества»[86], он тем самым подчеркивал ограниченный, верхушечный характер реформ в сфере распределения, даже если проповедь этих реформ облекалась иногда в крайне радикальные формы.

Технические средства труда, средства транспорта и связи, или более общо – материальные производительные силы, не могут оставаться вне поля зрения политической экономии уже потому, что производственные отношения есть отношения между людьми по поводу вещей. Именно об этом говорил Энгельс: «политическая экономия имеет дело не с вещами, а с отношениями между людьми и в конечном счете между классами, но эти отношения всегда связаны с вещами и проявляются как вещи»[87]. Производственные отношения определяются характером производительных сил, их воспроизводство и развитие происходит в процессе движения производительных сил, а следовательно, и общественного продукта.

Собственно технические характеристики средств производства, транспорта и связи, условий их эксплуатации относятся к области других, специальных научных дисциплин. Так же точно обстоит дело и с географической средой. Она может быть объектом рассмотрения политической экономии только в той мере, в какой прямо или косвенно влияет на способ производства, отражается на количественных и качественных показателях производства и обмена, а следовательно, в конечном счете вносит некоторые свои «коррективы», по крайней мере со стороны количественной, в сферу распределения.

Наряду с выявлением объективных законов данного способа производства и обмена, данной конкретной формы экономических отношений, установлением вместе с тем немногих совершенно общих законов, применимых к производству и обмену вообще, важную задачу и важную черту политической экономии Энгельс видел в том, что она должна обнаруживать объективную обусловленность переходов от одной общественной формы производства к другой, от более низкой к более высокой. Политическая экономия только в том случае является подлинно научной, если она внутри господствующей формы открывает элементы будущей, новой и более совершенной организации производства, устраняющей пороки старой формы, разрешающей ее внутренние противоречия. Такую политическую экономию впервые создал Маркс.

В своей научной деятельности в качестве политико-эконома, обращаясь к современному капиталистическому производству, Энгельс, как и Маркс, отыскивал такие противоположности, от которых оно должно неизбежно погибнуть, которые предвещали появление его исторического преемника. Марксистский анализ капитализма в ту пору, когда капитализм еще шел в гору, когда официальная экономическая мысль уверяла всех и вся, что этот строй – вечный и самый разумный, подводил Энгельса к незыблемому и впоследствии вполне подтвержденному историей выводу, что преемник капиталистического производства – социализм «уже стучится в дверь»[88].

Политическая экономия имеет дело с экономикой, изучает форму развития производительных сил – производственные отношения, законы собственно производства, которое является в последнем счете решающим условием существования и развития общества. Она изучает формы собственности на средства производства, общественные формы присвоения людьми предметов природы. Вместе с тем Энгельс, особенно в последние годы своей жизни, обращал внимание экономистов на необходимость изучения «экономических, политических и других отражений», т.е. тех сфер, которые связаны с производством, оказывают на него воздействие, но прямо не входят в него, обычно только следуют за его движением, находятся за его пределами. Укажем здесь на принципиальные мысли, выраженные в большом письме Энгельса К. Шмидту от 27 октября 1890 года.

Производство главенствует над денежным рынком и рынком ценных бумаг, его законы имеют определяющее значение для обоих этих рынков, однако оба они внутри общей зависимости обнаруживают свои собственные законы и фазы, влияющие на ход промышленности. Более того, с расширением торговли деньгами до торговли ценными бумагами в виде не только государственных облигаций, но также акций промышленных и транспортных предприятий, эта торговля приобретает «прямое господство над частью производства»[89], банкиры и торговцы ценными бумагами прибирают к рукам отдельные предприятия, начинают фактически командовать производством.

Денежный рынок, как относительно независимая сфера, может переживать свои собственные кризисы, которые порождаются такими факторами, в отношении которых кризисные нарушения промышленности играют лишь подчиненную роль или вообще не играют никакой роли. Но денежные кризисы и всякие другие пертурбации денежного рынка обязательно должны оказывать определенное обратное воздействие на положение дел в промышленности. Прозорливость и глубина Энгельса в этих вопросах полностью подтверждаются характером современных валютных кризисов буржуазного мира, тем фактом, что они возникают даже в восходящей фазе экономического цикла.

Политическое движение, говорил Энгельс, определяется экономическим движением, из известных потребностей экономической жизни возникает политическая сила – государство, отражающее каждый раз определенные экономические интересы[90]. В целом государство, указывал Энгельс, «является лишь выражением, в концентрированной форме, экономических потребностей класса, господствующего в производстве»[91]. Но государство обладает также относительной самостоятельностью, и движение государственной власти, подобно движению денежного рынка и рынка ценных бумаг, способно оказывать влияние на экономические отношения, на развитие производства. «Это есть взаимодействие двух неодинаковых сил: с одной стороны, экономического движения, а с другой – новой политической силы, которая стремится к возможно большей самостоятельности и, раз уже она введена в действие, обладает также и собственным движением»[92]. Энгельс различал три возможные варианта «обратного действия» государственной власти на экономическое развитие: 1) в том же направлении – тогда развитие экономики идет быстрее; 2) против объективно назревших, необходимых тенденций развития экономики – в этом случае государственная власть демонстрирует свой явный анахронизм и явно идет навстречу своему краху; 3) действие государственной власти на экономику то в сторону закономерного прогресса, то вопреки ему.

Рабочий класс и его политический авангард в лице хорошо организованной партии борются за установление диктатуры пролетариата, отдавая себе отчет в том, что эта новая власть, пришедшая на смену господству буржуазии, не может и не должна быть экономически нейтральной и тем более бессильной. Важнейшее назначение пролетарской диктатуры – научное управление экономикой, плановая организация экономической деятельности ассоциированных производителей. «Насилие (то есть государственная власть) – это тоже экономическая сила!»[93]. Экономическая потенция государственной власти неизмеримо возрастает благодаря общественной собственности на средства производства.

Отсюда со всей очевидностью напрашивается, в частности, тот вывод, что экономическую деятельность современного буржуазного государства, различные формы и методы государственно-монополистического хозяйствования и регулирования экономики должна изучать и, как известно, фактически изучает политическая экономия, хотя, быть может, эти проблемы и не составляют непосредственно ее предмета. Никто не оспаривает того факта, что социально-экономические проблемы государственно-монополистического капитализма, вытекающие из слияния силы буржуазного государства с силой монополий, являются важнейшей составной частью политической экономии современного капитализма.

Несомненно также, что рассмотрение экономической деятельности социалистического государства, не только объективных основ, но и общих аспектов, форм и методов экономической политики, механизма использования объективных экономических законов посредством экономической политики, обратного влияния вообще надстроечных категорий на экономический базис общества – его производственные отношения – относится к области теории, входит в круг проблем, изучаемых политической экономией социализма.

Политическая экономия социализма образует теоретическую основу правильной экономической политики, т.е. такой политики, которая научно выражает назревшие потребности развития производительных сил. Экономическая политика, разрабатывая конкретные мероприятия и планы развития экономики социалистического общества, опирается на выводы и положения политической экономии. С другой стороны, политическая экономия учитывает влияние конкретной экономической политики на характер и форму проявления экономических законов, совокупность которых характеризует данный тип производственных отношений. Следовательно, политическая экономия и экономическая политика взаимосвязаны, но не тождественны. Они не разделены неподвижной границей, но и не совпадают.

Имеющая уже долгую историю буржуазная и правореформистская критика взглядов Энгельса, искусственное их противопоставление взглядам Маркса во многом идут по линии установления мнимых методологических «различий». Отдельные авторы стараются изобразить Энгельса не больше и не меньше как человеком, который, сохраняя верность Марксу на словах, фактически опошлил диалектический характер общей концепции исторического развития, который взамен марксового диалектического понимания истории отстаивал универсальный «псевдодиалектический монизм» – единство бесконечного органического процесса и процесса развития общества. Энгельс будто бы ставил на одну доску законы развития природы и законы развития общества, подходил с одной и той же меркой к трактовке законов, лежащих в основе движения мира окружающей нас природы и мира самих людей[94]. Под пером его «критиков» Энгельс предстает социальным дарвинистом, уповавшим на всесильную стихию строго детерминированной эволюции, которая устраняет с дороги слабого и открывает все семафоры для избранных, для баловней судьбы.

Однако стоит только обратиться к высказываниям Энгельса о методе политической экономии, и все такие обвинения рухнут как карточный домик.

Он дал именно в духе Маркса глубокие определения слабых сторон метода буржуазной политической экономии.

С его именем связана блестящая критика методологической немощи претенциозного «преобразователя» всех социальных наук Е. Дюринга. А надо сказать, кстати, что этот писатель в 70-е гг. XIX века своими сочинениями, и в частности «Курсом политической и социальной экономии», сумел временно сбить с толку даже очень умных и в политическом отношении безупречно честных, до конца преданных идеалам социализма деятелей. Например, в его сети попал А. Бебель, отзывавшийся о «Курсе политической и социальной экономии» как о «лучшем экономическом произведении новейшего времени» после «Капитала» Маркса.

Энгельс определил главные особенности революционного метода марксистской политической экономии.

Метафизика была определяющей чертой метода буржуазной политической экономии, которая «возникла в головах гениальных людей в конце XVII века» и своей вершины достигла в трудах Д. Рикардо. Сформулированные буржуазными экономистами категории и законы представлялись не выражением отношений и потребностей их эпохи, а выражением вечного разума, не выражением исторически определенной формы экономической деятельности, а вечными законами природы. Экономические законы производства и обмена они выводили из неизменной сущности человека, хотя при более внимательном взгляде оказывалось, что их неизменный человек был их современником, занимавшимся производством и торговлей на почве тогдашних, совершенно конкретных отношений складывающегося или уже сложившегося в основных своих характеристиках буржуазного общества. Поведение этого «неизменного» человека, его образ мысли и действия всецело зависели от специфических особенностей способа производства, свойственного буржуазному обществу.

Исторический характер политической экономии предполагает необходимость изучения реальных экономических отношений в различных странах и на различных ступенях цивилизации. Этим важным методологическим принципом пренебрегали, однако, даже буржуазные классики. По словам Энгельса, например, «добрый старый» Адам Смит в своих рационалистических обобщениях «принимал условия, господствовавшие в Эдинбурге и в окрестных шотландских графствах, за нормальные для целой вселенной»[95].

Несомненной заслугой Смита является признание объективного характера экономических отношений, в общем последовательное проведение принципа каузальности, обусловленности тех или иных экономических явлений известными причинами, которые не зависят от сознательной цели. Так, разделение труда с его выгодами для общественного производства, для общего благосостояния было представлено Смитом не как результат чьей-либо мудрости и предвидения, а как последствие медленно и постепенно развивающейся склонности к торговле, к обмену одного предмета на другой. Мясник, пивовар или булочник торгуют друг с другом не в силу взаимной благожелательности, а потому, что каждый из них стремится соблюсти собственный интерес. Однако эти объективно складывающиеся отношения, достигающие своего наибольшего развития на буржуазной основе, этот «естественный порядок» Смит абсолютизировал, считал его нормой для всех народов и эпох, другие же общественные формы объявлял, напротив, отступлением от «естественной нормы», родом заблуждения.

Обращаясь к новейшему и вульгарнейшему варианту буржуазной политической экономии, представленному «основополагающим критиком» и «реформатором» социализма Е. Дюрингом, Энгельс показал, что и здесь дело шло не об исторических законах, а о так называемых естественных законах, формулировка которых претендовала быть «вечными истинами», «окончательными истинами в последней инстанции».

Вместо того чтобы выводить законы распределения из производства и обмена, Дюринг конструировал волюнтаристско-идеалистические схемы, вроде схемы «двух лиц», хозяйственные силы которых комбинируются и которые договариваются между собой относительно своих целей. Или же одна сторона насильственно низводится другой в процессе совместной деятельности до положения «простого раба или простого орудия для хозяйственных услуг». Причина и венец всему – голое насилие, возникающее и существующее благодаря случайным обстоятельствам, достойное осуждения, как факт безнравственный и несправедливый.

Таким образом, теорию распределения Дюринг перенес «с экономической почвы на почву морали и права, т.е. из области прочных материальных фактов в область более или менее шатких мнений и чувств»[96]. Из ложных субъективно-идеалистических представлений Дюринга вытекали его политические декламации с требованиями немедленно привести распределение продуктов труда в соответствие с универсальными и вечными нравственными и справедливыми принципами, без всякого учета тех действительных причин, которые делают необходимой данную форму распределения, без указания на необходимость устранения или изменения реальных причин действительно несправедливой капиталистической формы распределения.

В Германии после выхода «Капитала» Маркса явно в противовес экономическому учению марксизма громко заявили о себе сторонники так называемого «исторического метода» в экономической науке, подменявшие теоретический анализ объективных закономерностей производства и обмена именно регистрацией и поверхностным описанием великого множества фактов. Причем, чтобы отвести от себя обвинение в ненаучности, они действительно научные школы политической экономии, в том числе буржуазных классиков, третировали как умозрительные, оторванные от жизни, а свою «политическую экономию» всячески восхваляли, уверяя, что она носит характер науки практической и потому необходимой. В этой, объективно закономерной метаморфозе буржуазной экономической мысли Энгельс видел один из признаков ее крайнего разложения. Он писал однажды Н.Ф. Даниельсону: «Чтобы показать Вам, до каких глубин деградации пала экономическая наука, Луйо Брентано опубликовал лекцию „Классическая политическая экономия“ (Лейпциг, 1888), в которой он провозглашает: общая, или теоретическая, политическая экономия ничего не стоит; вся сила лежит в специальной, или практической, политической экономии. Как и в естествознании (!), мы должны ограничиваться описанием фактов; такие описания бесконечно выше и ценнее, чем все априорные выводы. „Как в естествознании!“ Это неподражаемо! И это в век Дарвина, Майера, Джоуля и Клаузиуса, в век эволюции и превращения энергии!»[97]. Адепты «исторического метода», в данном случае Л. Брентано, как видим, свою точку зрения пытались подкрепить ссылкой на естествознание. Но это была попытка с негодными средствами, ибо выдающиеся успехи в области естественных наук как раз и были связаны с установлением законов, скрытых от поверхностного наблюдения, выражавших самую суть явлений объективно существующей природы. Прогресс в биологии, физике и других естественных науках, как и в экономической науке, лежал на путях проникновения в глубинные процессы.

Метод Маркса, метод марксистской политической экономии, – материалистическая диалектика, наука о всеобщих законах развития материального мира и его познания.

Основные законы диалектики и диалектической логики сформулировал Гегель, но у Гегеля, подчеркивал Энгельс, диалектика имела извращенный вид, она должна была выражать «саморазвитие мысли» и, следовательно, внутренняя диалектика материальных вещей, существующих независимо от того, что мы знаем и думаем о них, могла быть лишь отблеском, отражением этой «саморазвивающейся мысли».

Вместо абстрактных конструкций Гегеля, которые, правда, заключали в себе очень важные переходы, например количества в качество и обратно, Маркс, удерживая открытие этих важных переходов, дал живую и убедительную картину конкретного развития общества.

Примером научно достоверного изложения действительности, подтверждающего в то же время истинность умозрительно установленных Гегелем диалектических переходов, является, в частности, анализ у Маркса в «Капитале» истории и природы товара, кристаллизации из товарного мира особого товара – денег и превращения денег в капитал.

Материалистическая диалектика как метод политической экономии предполагает не сочинение фантазий, наукообразных, голых и оторванных от жизни схем, созерцание открывающихся взгляду фактов, а, напротив, изучение реальных экономических отношений, проникновение в самую суть фактов и их взаимосвязей, строгий их отбор и систематизацию, выявление движущих сил и ведущих тенденций общественно-исторического развития.

При анализе экономических форм, указывал Маркс, невозможно пользоваться обычными «орудиями» естествоиспытателей – микроскопом и химическими реактивами. С тех пор, когда это говорилось, совокупность конкретных приемов и средств научного исследования, разумеется, стала неизмеримо богаче. И не только у естествоиспытателей. На службу изучению экономических процессов пришла новейшая электронно-вычислительная техника, применение получает математическое моделирование. Однако и теперь, как и 100 лет тому назад, огромное, если не первенствующее, значение в политической экономии имеет сила абстракции – умение сводить общее содержание, заключающееся в вещах и отношениях, к наиболее обобщенному мысленному выражению. Выведенные таким путем абстракции являются подлинно научными, они хорошо служат познавательным целям. Такие абстракции не являются продуктом умственного произвола. Они в форме мысли отражают только то, что фактически заключено в интересующих исследователя вещах и отношениях.

Научные абстракции, научные понятия должны выражать суть вещей, их взаимные отношения, их движение, развитие. «Ведь само собой разумеется, – писал Энгельс, – что, когда вещи и их взаимные отношения рассматриваются не как постоянные, а как находящиеся в процессе изменений, то и их мысленные отражения, понятия, тоже подвержены изменению и преобразованию; их не втискивают в окостенелые определения, а рассматривают в их историческом, соответственно логическом, процессе образования»[98]. Примером логического прослеживания внутренних связей исторического процесса становления и развития товарного производства, объяснения этого процесса в мышлении Энгельс считал, в частности, закон стоимости. Это не фикция, не произвольная гипотеза, а научное отражение действительных отношений[99].

Важно, затем, установить логическую связь между различными абстрактными определениями, правильно расположить их одно по отношению к другому. Необходимо, иначе говоря, построить субординированную систему абстракций, ибо не разрозненные или беспорядочно сгруппированные понятия, а только определенная, строго последовательная система их отвечает требованиям науки.

Сейчас кое-где наблюдается мода представить политическую экономию некоей разновидностью прикладной математики, математизировать политическую экономию до такой степени, чтобы абстрактно-логический аппарат и инструментарий уступили место математической символике, формулам и т.п. Отдельные очень уж ретивые поклонники моды не прочь порассуждать даже о «физикализации» политической экономии. Предлагают отказаться от традиционного и вполне оправданного ее наименования, заменив его более «современным» наименованием, которое должно-де отразить возросшую роль экономико-математических методов исследования.

Прогресс в области конкретных приемов и средств изучения экономических процессов отнюдь не означает того, что в политической экономии не сохраняется по-прежнему примат качественного анализа.

Абстрактно-логический и исторический характер политической экономии не дает никаких оснований третировать ее как чисто описательную науку, далекую от практических проблем экономики, и требовать создания новой, «практической» политической экономии. Конечно, по мере экономического и научно-технического прогресса неизбежно будет углубляться дифференциация экономических наук, будут отпочковываться новые, по преимуществу прикладные науки. Естественно, что образование новых отраслей производства, расширение сферы услуг создают предпосылки для возникновения целого ряда новых экономических дисциплин. Но для всех экономических наук теоретическую базу составляет и будет, несомненно, составлять политическая экономия.

С целью опорочить Маркса и его учение буржуазные противники марксизма не гнушаются обычно даже самым недостойным оружием. Еще при его жизни в оборот было пущено обвинение в плагиате у Родбертуса. Детальный разбор совершенной несостоятельности этого обвинения – особая тема. Здесь же будет уместно напомнить только те разъяснения, которые давал Энгельс о сущности абстракций в «Капитале» Родбертуса. Уже одни эти разъяснения показывают диаметральную противоположность теоретических основ Маркса и Родбертуса, а тем самым и снимают начисто вздорный вымысел о плагиате.

Если теоретические абстракции у Маркса представляют собой выражение материального содержания предмета исследования, то Родбертус, наоборот, сначала составлял себе по существу произвольно идеальный, мысленный образ предмета, формулировал отвлеченное понятие, а затем уже втискивал вещи или отношения в готовую форму.

В отличие от Маркса, подчеркивавшего неизменно преходящий характер материальных вещей и общественных отношений, Родбертус в вещах и общественных отношениях искал истинное, вечное содержание. Так, он оперировал понятием истинного капитала, смешивая при этом капитал со средством производства, отбрасывая в сторону все, что делает средство производства капиталом, а современный капитал, который не укладывался в ложные, теоретические рамки, трактовался потом как несовершенная реализация понятия истинного капитала. Вместо анализа капитала Родбертус подсовывал несуществующий идеал, шел не от реального общественного отношения к адекватному понятию, а от умозрительно сконструированного понятия – к мнимой действительности, к действительности, которая должна быть создана в духе такого понятия.

Но, разумеется, даже строго научное понятие отнюдь не является фотографической копией реальной жизни. В письме К. Шмидту от 12 марта 1895 г. Энгельс говорил по этому поводу следующее: «понятие не есть прямо и непосредственно действительность, а действительность не есть непосредственно понятие этой самой действительности… понятие имеет свою сущностную природу… оно… не совпадает прямо и prima facie [явно] с действительностью, из которой только оно и может быть выведено»[100]. В качестве примера такого частичного несовпадения понятия и выражаемой им действительности Энгельс приводил понятие общей, или средней, нормы прибыли в его сопоставлении с живой практикой хозяйствования. «Она (эта прибыль. – Ред.) в каждый данный момент существует лишь приближенно. Если она когда-нибудь и осуществляется на двух предприятиях точь-в-точь, если оба эти предприятия и получают в каком-либо данном году точно одинаковую норму прибыли, то это чистая случайность… общая норма прибыли существует только как средняя величина для многих предприятий и для целого ряда лет»[101]. Живой феодализм никогда не соответствовал полностью своему понятию. Это замечание Энгельса[102] в той же мере может быть распространено и на капитализм.

Не совпадая с действительностью непосредственно, или не всегда совпадая, понятие тем не менее не становится фикцией; оно должно выражать доминирующие черты и главные тенденции явления, процесса, общественной формы и т.д. Единство понятия и явления утверждается как бесконечный процесс их взаимного приближения.

Энгельс всегда очень решительно восставал против готовых схем в науке, считая недопустимой раскидку сложных общественных явлений по заведомо известным полочкам. Ему совершенно претила подгонка фактов для получения желаемых выводов. Он говорил: «первое условие всякой критики – отсутствие предвзятого мнения»[103]. Большой методологический интерес с этой точки зрения представляет письмо Энгельса П. Лафаргу, написанное около 11 августа 1884 года[104].

Наряду с конкретным разбором рукописи – рецензии Лафарга на книгу французского буржуазного экономиста и социолога П. Леруа-Больё «Коллективизм. Критическая проверка нового социализма» Энгельс напомнил тогда Лафаргу: «Маркс стал бы протестовать против „политического и социального идеала“, который Вы ему приписываете. Коль скоро речь идет о „человеке науки“, экономической науки, то у него не должно быть идеала, он вырабатывает научные результаты, а когда он к тому же еще и партийный человек, то он борется за то, чтобы эти результаты были применены на практике. Человек, имеющий идеал, не может быть человеком науки, ибо он исходит из предвзятого мнения»[105]. Слово «идеал» употребляется здесь, как видно, в смысле постулирования какого-либо положения без доказательств, волюнтаристски, сообразно чисто субъективному желанию, которым игнорируется необходимость делать выводы только на основе тщательного научного анализа фактического материала.

Наука отвергает «идеалы»-выдумки. Но ее строго выверенные выводы могут иметь значение идеала, достойного того, чтобы за него бороться. Величайшим идеалом освободительной борьбы человечества является коммунизм, научно разработанный прежде всего гением Маркса, Энгельса, Ленина.

В современных условиях получили распространение теории преодоления «идеологической инфекции», «идеологии» в науке, в том числе также в экономической науке. Но именно под флагом «чистого знания» буржуазные деятели в области общественных наук, служа классовым интересам монополистической буржуазии, отвергают с порога неоспоримые доказательства исторической обреченности капитализма. Буржуазные экономисты, кичащиеся часто своей идеологической нейтральностью, в действительности заняты выработкой практических рецептов для спасения капитализма, переживающего состояние глубокого и неизлечимого кризиса. На словах они часто против «идеологии», а на деле выступают в роли прямых идеологов реакции. Их идеал – строй капиталистического насилия и рабства. Защите этого идеала, потрепанного буржуазного знамени, подчинена их научная деятельность.

Политическая экономия уже самим своим названием предполагает классовый подход, обязательную партийность, пристрастное отношение, защиту и обоснование экономических и политических интересов определенного класса. Буржуазная политическая экономия с самого начала своего существования была наукой обогащения буржуазии, хотя формально речь шла об обогащении народа, или нации. Узкоклассовые интересы собственников основных средств производства попросту отождествлялись с интересами всего общества.

Пока буржуазия была восходящим классом, ее апология отвечала в общем и целом требованиям исторического прогресса. Однако по мере обострения противоречий между общественным характером производительных сил и их буржуазной оболочкой восхваление буржуазных порядков все более вело к утрате буржуазной политической экономией элементов научности, к ее явной и всеобщей вульгаризации. Партийность буржуазных экономистов, продолжающих стоять на позициях незыблемости капиталистической собственности, перестала совпадать с научной объективностью, пришла в полное противоречие с требованиями объективного научного анализа.

На смену экономическому и политическому господству буржуазии, как это впервые было доказано Марксом и Энгельсом, идет новый класс, пролетариат, призванный совершить глубочайшую социальную революцию. Вывод о великой исторической миссии пролетариата вытекает из объективного анализа объективных процессов в решающей сфере общественной жизни – в сфере производства. Поэтому у тех ученых, которые открыто встали на сторону рабочего класса, их последовательная партийная позиция является в то же время выражением высшей научной объективности. Своими многочисленными исследованиями, яркой и разнообразной публицистикой по политико-экономическим проблемам, как и, разумеется, по всем другим проблемам, которых касался этот на редкость универсальный человек, Энгельс давал безупречный и достойный пример сочетания неподкупной, строгой партийности с совершенной объективностью, полным соответствием изложения логике и истории предмета.

Большое методологическое значение для политической экономии имеет правильный выбор соотношения между логическим и историческим, нахождение в каждом случае, применительно к особенностям рассматриваемого явления, изучаемой категории, разумной меры логического и исторического подходов. Пренебрежение одним в пользу другого обедняет результат, ведет к таким выводам, которые не вскрывают сущность, искажают ее. Упомянутая «историческая школа» пренебрегала внутренней логикой экономических процессов, и поэтому ее труды носили крайне поверхностный, чисто описательный характер. Ее выводы были бессистемны. Лучшие из лучших буржуазных экономистов – Смит, Рикардо – старались раскрыть суть товарно-капиталистических отношений, на этом пути снискали немалые заслуги перед наукой, но в то же время они видели окружающий внешний мир статическим, лишенным исторического движения. Теоретическим категориям и выражаемым ими отношениям буржуазного общества Смит и Рикардо приписывали вечный, неизменный характер. Эта абсолютизация добытых знаний и достигнутой ступени общественного развития обусловила решающую слабость всей школы буржуазных классиков.

Маркс и Энгельс были первыми среди экономистов, которые не только осознали, но и на деле реализовали принцип сочетания логического и исторического, настоятельно диктуемый самими особенностями политической экономии как науки абстрактно-логической и исторической.

До появления «Капитала» наиболее значительным воплощением этого принципа оказался первый выпуск работы Маркса «К критике политической экономии» (1859 г.).

В этой работе указанный принцип проводится не будучи прямо подчеркнутым и сформулированным. Энгельс в рецензии на книгу своего друга, опубликованной газетой «Das Volk» через пару месяцев после выхода книги из печати, обратил внимание на этот сугубо важный момент, воздал должное одному из крупнейших достижений творческой, поистине новаторской и революционной мысли Маркса как в области политической экономии, так и философии.

Свою критику политической экономии Маркс, подчеркивает Энгельс, предпринял на основе им же выработанного метода.

К началу творчества основоположников марксизма наука располагала в сущности двумя методами исследования. С одной стороны, была гегелевская диалектика в абстрактном, спекулятивном, т.е. идеалистическом виде, какой ее оставил после себя Гегель. С другой стороны, наблюдалась отрицающая всякое развитие метафизика, следуя требованиям которой буржуазные экономисты, как выразился Энгельс, «писали свои бессвязные толстые книги»[106].

Метафизический метод был разгромлен Кантом и в особенности Гегелем. Непригодность его стала после этого очевидной. Но если им продолжали еще пользоваться, то потому, что боялись диалектики Гегеля, не понимали способа его мышления, потому, наконец, что и самый этот способ был внутренне противоречивым, нуждался в основательной критике, а задача такой критики представлялась весьма нелегкой. «Маркс, – писал Энгельс, – был и остается единственным человеком, который мог взять на себя труд высвободить из гегелевской логики то ядро, которое заключает в себе действительные открытия Гегеля в этой области, и восстановить диалектический метод, освобожденный от его идеалистических оболочек, в том простом виде, в котором он и становится единственно правильной формой развития мысли. Выработку метода, который лежит в основе марксовой критики политической экономии, мы считаем результатом, который по своему значению едва ли уступает основному материалистическому воззрению»[107].

Выработав метод материалистической диалектики, надо было далее решить, как же им пользоваться, ибо, как указывает Энгельс, даже согласно требованиям нового метода, созданного Марксом, критику политической экономии, политико-экономические исследования формально можно было проводить двояким образом: исторически и логически.

На первый взгляд может показаться, что историческая форма исследования имеет преимущества большей ясности. Во всяком случае, она более популярна. В самом деле, и в истории, и в научном отражении ее событий в общем и целом наблюдается известная ступенчатость: развитие от более простых к более сложным отношениям. Однако верное и самое подходящее на первый взгляд при ближайшем рассмотрении может стать и не совсем верным и не самым подходящим. История, говорит справедливо Энгельс, часто делает скачки и зигзаги, поэтому строгое следование за ее поступью могло бы увести в сторону от главного, требовало бы привлечения огромного материала, не являющегося существенно важным, вело бы к ненужным перерывам мысли. Отсюда необходимость для ученого, для политико-эконома пользоваться историческим методом, прослеживать действительное развитие, но так, чтобы над исследованием не довлела историческая форма, чтобы исторический метод был освобожден от случайностей, затрудняющих анализ того или иного явления, прослеживание внутренних закономерностей, логики процесса.

На первом плане у ученого должен стоять логический метод, однако понятый не как некая противоположность исторического, а как тот же исторический, но откорректированный в соответствии с требованиями политической экономии. Экономист берет под свой «микроскоп» историю без зигзагов, анализирует исторический путь категорий, стараясь, однако, раскрывать их суть на примере уже вполне развитых форм. «С чего начинает история, – читаем мы у Энгельса, – с того же должен начинаться и ход мыслей, и его дальнейшее движение будет представлять собой не что иное, как отражение исторического процесса в абстрактной и теоретически последовательной форме; отражение исправленное, но исправленное соответственно законам, которые дает сам действительный исторический процесс, причем каждый момент может рассматриваться в той точке его развития, где процесс достигает полной зрелости, своей классической формы»[108]. Действительный исторический процесс образует объективную основу логического мышления. Выведение логических определений должно опираться на действительную историю. Логическое и историческое в конечном счете должны совпадать. Кроме того, логическое развитие, подчеркивает Энгельс, вовсе не должно ограничиваться чисто абстрактным изложением. Напротив, для него обязательны исторические иллюстрации, постоянное обращение к действительности.

Интересно, что эти мысли и определения Энгельса совпадают во многом по существу с рассуждениями по аналогичному поводу автора «К критике политической экономии», которые дошли до нас в виде опубликованного лишь посмертно «Введения» из экономических рукописей К. Маркса 1857 – 1858 годов[109].

Не сохранилось прямых свидетельств того, что Маркс в 1858 – 1859 гг., т.е. еще до или в момент публикации первого выпуска, рассказывал Энгельсу о содержании сделанного им наброска «Введения». Но это могло и быть. Очень может быть, что он даже просил Энгельса специально подчеркнуть в рецензии проблему соотношения логического и исторического в экономическом исследовании.