3. Подготовка издания «Deutsch-Französische Jahrbücher». В преддверии диалектического и исторического материализма

3. Подготовка издания «Deutsch-Franz?sische Jahrb?cher».

В преддверии диалектического и исторического материализма

Итак, после запрещения «Рейнской газеты» Маркс решил покинуть Германию. Об этом он писал Руге еще в январе 1843 г. В другом письме, в сентябре того же года, Маркс заявляет: «…здешний воздух делает человека крепостным, и я не вижу в Германии решительно никакой возможности для свободной деятельности» (1, 1; 378).

Маркс и Руге обсуждают в своих письмах вопрос об издании за пределами Германии революционного органа. Руге предложил Марксу должность редактора с окладом от 550 до 850 талеров при условии ежемесячного выпуска в свет пятнадцати авторских листов (59; 295). Журнал решено было назвать «Deutsch-Franz?sische Jahrb?cher». Это название, по мнению Руге, указывало на задачу «духовного сближения обеих наций» (59; 306)[109]. Одно время местом издания намечался Страсбург, но затем было решено издавать журнал в Париже. «Итак, в Париж, – писал Маркс Руге, – в этот старый университет философии – absit omen! – и новую столицу нового мира! Чт? необходимо, то свершается» (1, 1; 378).

Основную задачу «Ежегодника» Руге видел в том, чтобы «пересадить радикальную философию на почву свободы печати» (59; 296), т.е. использовать для оппозиционной деятельности возможности, создаваемые заграничным изданием. Руге, как показывают его письма, стремился привлечь к участию в журнале не только буржуазных радикалов, но и социалистов, в особенности французских (70; 47 – 60). В одном из писем к Марксу он предлагает также заручиться сотрудничеством младогегельянцев (59; 320). В другом письме Руге сообщает о желании Б. Бауэра участвовать в новом «деятельном органе радикализма» (там же, 309).

К участию в «Deutsch-Franz?sische Jahrb?cher» был приглашен Энгельс, который живо откликнулся на это приглашение. Ко времени опубликования первого выпуска ежегодника Энгельс напечатал в «Новом нравственном мире» небольшую статью, в которой сообщалось, что новый теоретический орган выступает за полное переустройство общества[110].

В связи с подготовкой первого выпуска «Ежегодника» Маркс обратился с письмом к Фейербаху, приглашая его принять участие в новом издании. Маркс просил Фейербаха написать статью о Шеллинге. Фейербах представляется Марксу наиболее подходящим автором для такой статьи, ибо то, что у Шеллинга было фантастической юношеской мечтой, стало истиной в философии Фейербаха. «Шеллинг есть поэтому, – писал Маркс, – Ваша предвосхищенная карикатура, а как только действительность выступает против карикатуры, последняя должна рассеяться, как туман. Я считаю Вас поэтому необходимым, естественным, призванным их величествами природой и историей, противником Шеллинга» (2; 258). Речь идет, очевидно, о том, что материалистическая философия Фейербаха является подлинной философией природы в отличие от шеллингианской натурфилософии.

В.И. Ленин указывает, что в этом письме к Фейербаху Маркс дает образец партийности в философии, с поразительной ясностью намечая коренные линии в философии и решительно осуждая претензии Шеллинга охватить и тем самым превзойти противоположные философские учения. «Как ловко, – указывает Маркс, – г-н Шеллинг поймал на удочку французов – сперва слабого эклектика Кузена, позднее даже даровитого Леру. Ведь Пьеру Леру и ему подобным Шеллинг все еще представляется тем человеком, который на место трансцендентного идеализма поставил разумный реализм, на место абстрактной мысли – мысль, облеченную в плоть и кровь, на место цеховой философии – мировую философию! Французским романтикам и мистикам Шеллинг говорит: я – соединение философии и теологии; французским материалистам: я – соединение плоти и идеи; французским скептикам: я – разрушитель догматики, одним словом: я… Шеллинг!» (2; 258).

По Марксу, разъясняет Ленин, партийность есть последовательность в проведении философского принципа, неуклонное движение вперед по резко определенному философскому пути, непримиримость ко всякого рода эклектическим попыткам примирения противоположных философских учений (см. 5, 18; 358). То, что эклектику представляется узостью, односторонностью, в действительности является принципиальной последовательностью, подлинным бесстрашием философской мысли, идущей в своих выводах до конца. Партийность, говорит Ленин, есть величайшая и самая ценная традиция марксизма, основы которой, как мы видим, намечались уже в этом раннем документе идейного развития Маркса.

В своем ответе Марксу Фейербах по существу конкретизирует ту характеристику Шеллинга, которая была дана Марксом. Но он отказывается написать статью о Шеллинге, считая, что все существенно важное по этому вопросу он уже высказал раньше. Он не выражает также желания написать какую-либо другую статью для «Ежегодника». По этому поводу Меринг справедливо замечает: «Тот день, когда Карл Маркс в пламенных словах приглашал его сотрудничать в „Deutsch-Franz?sische Jahrb?cher“, а Фейербах, правда, живо заинтересовавшийся им, все-таки дал отрицательный ответ, был роковым днем в его жизни, хотя и пославший письмо и получивший его даже и подозревать этого не могли» (35; 209).

Осенью 1843 г. Маркс переезжает в Париж. Здесь, в этом центре тогдашней политической жизни, он получил возможность непосредственно связаться с рабочим движением и выдающимися представителями тогдашних социалистических и коммунистических теорий. Впоследствии Маркс отмечал, что в это время он поддерживал личные отношения с «вождями большинства тайных французских рабочих обществ, не входя, однако, ни в одно из них» (1, 14; 451).

Выход в феврале 1844 г. первых двух объединенных номеров «Deutsch-Franz?sische Jahrb?cher» был значительным идейным событием того времени. Кёльнский соратник Маркса Даниельс (впоследствии член «Союза коммунистов») писал, что статьи Маркса, опубликованные в журнале, расцениваются немецкими демократами как «величайший и прекраснейший дар немецкого гения французскому…» (53; 2).

Известно, с каким захватывающим интересом читал журнал В.Г. Белинский. В этой небольшой, скромно изданной книжке впервые были сформулированы отправные положения марксистского мировоззрения. Не удивительно поэтому, что и реакционные политические силы зафиксировали выход в свет нового революционного органа. Тайный агент царизма в Париже Я. Толстой доносил, что журнал полон «подстрекательством и опорочением всего, что достойно самого высокого уважения: ничему нет пощады, нет для этих людей ничего святого!» (45; 70).

Журнал открывался предисловием Руге и письмами Маркса, Руге, Фейербаха и Бакунина, в которых обсуждался вопрос о целях предстоящего издания. В своих письмах Маркс предстает как мыслитель, возвышающийся над своими выдающимися современниками, глубоко осознающий назревающую в Европе революционную ситуацию. В письме к Руге он, в частности, указывает, что Германия находится накануне революции, и формулирует задачи революционной демократии. Руге, как видно из его ответа Марксу, не верит в близость и даже возможность революции для Германии: немцы-де погибли для истории; они переносят деспотизм с овечьим терпением и даже с патриотизмом; последние же тридцать лет сделали Германию политически ничтожнее, чем когда бы то ни было. «Наш народ не имеет будущности» – этими словами заканчивает Руге свой ответ Марксу (58; 560)[111].

В ответном письме Маркс критикует эту «похоронную песнь», в которой, как пишет он, нет решительно ничего политического. Пессимизму Руге он противопоставляет убежденность революционера, основанную на трезвом анализе положения вещей. Да, Германия увязла в филистерстве. «Филистерский мир – это мир политических животных… – обесчеловеченный мир» (1, 1; 373). Такое положение дел вполне соответствует государственному строю Германии, ибо филистер – материал монархии, а монарх – король филистеров. Монтескьё заблуждался, утверждая, что честь есть принцип монархии. Это ошибочно и в том случае, когда проводят различие между монархией, деспотией и тиранией, так как эти три слова обозначают в сущности одно и то же. Принцип монархии – презираемый, презренный, обесчеловеченный человек. Но значит ли это, что немцы обречены оставаться филистерами, рабами монархии? Отвергая такой вывод, Маркс утверждает, что развитие противоречий, свойственных миру филистерства и монархии, взорвет этот извращенный мир. И кроме того, «система промышленности и торговли, система собственности и эксплуатации людей ведет еще гораздо скорее, чем размножение населения, к расколу внутри теперешнего общества, – к расколу, от которого старая система не в состоянии исцелить, потому что она вообще не исцеляет и не творит, а только существует и наслаждается. Существование страдающего человечества, которое мыслит, и мыслящего человечества, которое подвергается угнетению, должно неизбежно стать поперек горда пассивному, бессмысленно наслаждающемуся животному миру филистерства.

Наша же задача состоит в том, чтобы разоблачать старый мир и совершать положительную работу для образования нового мира. Чем больше времени будет предоставлено ходом событий мыслящему человечеству, чтобы осознать свое положение, а человечеству страдающему, чтобы сплотиться, – тем совершеннее будет плод, который зреет в недрах настоящего» (1, 1; 377 – 378). Конечно, в этих высказываниях много еще такого, от чего Маркс вскоре откажется. Тем не менее они содержат в себе постановку весьма важного вопроса о преходящем характере мелкобуржуазного развития Германии, о роли крупной промышленности в преодолении этой мелкобуржуазности.

Итак, на повестке дня вопрос о революции. Исходя из этого, Маркс говорит о задачах журнала; главная из них – беспощадная критика существующего государственного строя с позиций революционных масс, выступающих против него. Это, следовательно, не абстрактная младогегельянская «критическая критика», которая неизбежно носит сектантский характер, а реальная политическая борьба, трезво учитывающая объективные условия и тенденции общественного развития.

Всевозможные доктринеры, игнорируя исторический опыт, пытаются, говорит Маркс, изобретать логические формулы, универсальные рецепты для разрешения всех социальных проблем, декретируя будущее общественное устройство. Новый журнал должен отказаться от догматических претензий; он не будет уподобляться ни реформаторам, мнящим, будто им в точности известно будущее устройство общества и пути его достижения, ни философам, возглашающим, что их система содержит полную и окончательную истину. Как разъясняет Маркс, «преимущество нового направления как раз в том и заключается, что мы не стремимся догматически предвосхитить будущее, а желаем только посредством критики старого мира найти новый мир. До сих пор философы имели в своем письменном столе разрешение всех загадок, и глупому непосвященному миру оставалось только раскрыть рот, чтобы ловить жареных рябчиков абсолютной науки. Теперь философия стала мирской; это неопровержимо доказывается тем, что само философское сознание не только внешним, но и внутренним образом втянуто в водоворот борьбы. Но если конструирование будущего и провозглашение раз навсегда готовых решений для всех грядущих времен не есть наше дело, то тем определеннее мы знаем, чт? нам нужно совершить в настоящем, – я говорю о беспощадной критике всего существующего, беспощадной в двух смыслах: эта критика не страшится собственных выводов и не отступает перед столкновением с властями предержащими» (1, 1; 379).

Эти афористически яркие положения представляют собой приговор утопизму, догматизму и сектантству как в политике, так и в социальной теории и, что не менее важно, также и в философии. Философии следует покончить с пренебрежительным отношением к практике и с антинаучной претензией на абсолютное знание. Она должна быть не «абсолютной наукой», а просто наукой, развивающейся, обогащающейся новыми данными. Единство философии с практикой, с одной стороны, и с положительными науками – с другой, открывает перед ней перспективу действенного влияния на ход общественной жизни. Философия становится, по словам Маркса, «критической философией», орудием революционного преобразования общества.

Но не только философии предстоит освободиться от догматических абстракций. Ту же задачу предстоит решить социалистам и коммунистам, теории которых антиисторичны в их отношении не только к прошлому человечества, но и к его будущему, которое представляется утопистам чем-то неизменным, окончательно завершенным[112]. Отсюда понятно утверждение Маркса о том, что «догматической абстракцией является в особенности коммунизм, причем я имею в виду не какой-либо воображаемый и возможный коммунизм, а действительно существующий коммунизм, в той форме, как его проповедуют Кабе, Дезами, Вейтлинг и т.д. Этот коммунизм есть только особое выражение гуманистического принципа, не освободившееся еще от влияния своей противоположности – частного бытия. Поэтому уничтожение частной собственности и этот коммунизм отнюдь не тождественны, и не случайно, а совершенно неизбежно рядом с коммунизмом появились другие социалистические учения, как, например, учения Фурье, Прудона и т.д., – потому что сам он представляет собой только особое, одностороннее осуществление социалистического принципа» (1, 1; 379).

Весьма важно отметить, что, критикуя утопический коммунизм, Маркс подчеркивает необходимость уничтожения частной собственности. И, несмотря на это, Маркс не называет себя коммунистом, так как он не приемлет утопизма и догматизма тогдашних коммунистических учений.

Утопические социалисты и коммунисты сводили основную задачу социального переустройства общества главным образом к перераспределению произведенных и производимых материальных благ. Необходимость дальнейшего развития производительных сил, культуры, науки для решения провозглашаемых ими величественных задач явно недооценивалась. Именно это имеет в виду Маркс, говоря, что утопический коммунизм не освободился еще от влияния своей противоположности – частной собственности, поскольку он стремится лишь к «справедливому» ее распределению. Между тем задача заключается в том, чтобы действительно покончить с частной собственностью, т.е. добиться такого высокого уровня развития производства, когда станет возможным удовлетворение исторически сложившихся потребностей человека. Тогда, и только тогда, окончательно отпадет вопрос о частной собственности, любое перераспределение которой предполагает частичный отказ от удовлетворения многообразных потребностей индивида.

Маркс подчеркивает значение политической борьбы, беспощадной критики существующего общественного строя, необходимость выработки новой, подлинно революционной политической линии. Эти вопросы, которые «завзятому социалисту кажутся не стоящими никакого внимания» (1, 1; 380), выдвигаются Марксом на первый план.

Утописты полагали, что коренные социалистические (или коммунистические) преобразования могут быть осуществлены в любое время, и притом в кратчайшие исторические сроки, коль скоро они привлекли на свою сторону достаточное количество приверженцев. Именно поэтому утописты не придавали значения политической борьбе, поскольку она непосредственно не направлена на социалистическое преобразование общества. Борьба за демократию представлялась им самообманом, ибо у них не было ни малейшего представления о значении этой борьбы для исторической подготовки социалистической революции. Маркс, ставя вопрос о всестороннем преобразовании всей материальной и, что не менее важно, духовной жизни общества, доказывает необходимость политической борьбы, органически связанной с научной революционной теорией. «Ничто не мешает нам, следовательно, связать нашу критику с критикой политики, с определенной партийной позицией в политике, а стало быть, связать и отождествить нашу критику с действительной борьбой. В таком случае, мы выступим перед миром не как доктринеры с готовым новым принципом: тут истина, на колени перед ней! – Мы развиваем миру новые принципы из его же собственных принципов» (1, 1; 381). Мы видим, что Маркс, вырабатывая мировоззренческие принципы, не противопоставляет их (как это делали младогегельянцы) реальному общественно-историческому процессу. Он ищет в самой капиталистической действительности борющиеся против нее социальные силы, связывая свою теорию с «действительной борьбой».

Требование связать критику с критикой политики, с борьбой, которую ведут трудящиеся массы, требование партийности, противопоставляемое доктринерству, явно направлено против «критической критики», под флагом которой выступали Б. Бауэр и его сторонники. Маркс же придает решающее значение изучению опыта борьбы масс, соединению теории с революционной практикой. Он формулирует задачи, исходя из анализа объективно совершающихся процессов, прослеживая их направление, движущие силы, тенденции. В.И. Ленин характеризует на примере этих высказываний Маркса сущность материалистического понимания роли революционной теории, задача которой заключается прежде всего в том, чтобы «суметь объективно представить эту борьбу, как продукт определенной системы производственных отношений, суметь понять необходимость этой борьбы, ее содержание, ход и условия развития» (5, 1; 341).

Цитируемое нами письмо датировано сентябрем 1843 г. Был ли Маркс уже в это время диалектическим и историческим материалистом, перешел ли он уже на позиции научного коммунизма? Содержание письма показывает, что этот переход совершается, но еще не завершился. Наряду с диалектико-материалистическими и по существу коммунистическими положениями мы встречаем в письме и отдельные идеалистические утверждения, принадлежащие предшествующему, уже преодолеваемому этапу формирования марксизма. Так, Маркс все еще рассматривает разум как основу и критерий существующих социальных учреждений. «Разум, – пишет Маркс, – существовал всегда, только не всегда в разумной форме. Критик может, следовательно, взять за исходную точку всякую форму теоретического и практического сознания и из собственных форм существующей действительности развить истинную действительность как ее долженствование и конечную цель» (1, 1; 380)[113].

Констатируя противоречие между реальными, материальными предпосылками государства (гражданское общество, частная собственность, семья) и его «идеальным назначением», Маркс формулирует социалистическую программу переустройства общества как задачу его преобразования соответственно требованиям сознания, которое само должно стать разумным. «Реформа сознания, – пишет Маркс, – состоит только в том, чтобы дать миру уяснить себе свое собственное сознание, чтобы разбудить мир от грез о самом себе, чтобы разъяснить ему смысл его собственных действий. Вся наша задача может состоять только в том, чтобы – как это имеет место также и в фейербаховской критике религии – придать вопросам религии и философии форму, соответствующую человеку, осознавшему самого себя.

Таким образом, наш девиз должен гласить: реформа сознания не посредством догм, а посредством анализа мистического, самому себе неясного сознания, выступает ли оно в религиозной или же в политической форме» (1, 1; 381). Таким образом, речь идет о демистификации не только религиозного, но и политического, разумеется, буржуазного общественного сознания, причем эта задача мыслится как продолжение критической работы Фейербаха. И хотя идеи, развиваемые в этом письме, формулирующем программу нового революционного органа, не являются еще в целом материалистическими и коммунистическими, мы находимся здесь уже в преддверии диалектического и исторического материализма и научного коммунизма.