3. Материалистическая диалектика и «Философия нищеты» Прудона

3. Материалистическая диалектика и «Философия нищеты» Прудона

Прудон, говорит Маркс, выступает в роли экономиста среди философов и в роли философа среди экономистов. Поэтому необходимо перейти от критики прудоновской экономической утопии к анализу его «метафизики политической экономии». Философская система резюмируется в ее методе. Метод Прудона – вульгаризированная гегелевская диалектика.

Вслед за Гегелем Прудон рассматривает категории как основу эмпирически наблюдаемых явлений. Каково отношение экономических категорий к экономическим явлениям? Прудон идеалистически отвечает на этот в сущности основной философский вопрос, рассматривая экономические отношения как воплощение экономических категорий, которые познаются людьми, поскольку они осознают свои потребности и стремятся их разумным образом удовлетворить.

Прудон пытается вывести одну категорию из другой; он строит систему экономических категорий, полагая, что тем самым раскрывает истинную структуру хозяйственной жизни общества. Располагая категории в определенной последовательности, он характеризует ее как «последовательность идей в разуме», в соответствии с которой надлежит реорганизовать экономические отношения. Прудон не понимает, что эти категории являются категориями капиталистической экономики, в силу чего они не могут быть непосредственно применены к другим типам экономических отношений. Историческое развитие превращается в процесс обнаружения и осуществления вечных и неизменных идей, исторические коллизии объясняются несоответствием между идеальным предустановлением и земным осуществлением. Всемирная история приобретает телеологический характер. Ее первым основоположением провозглашается понятие социального гения, вполне аналогичное гегелевскому абсолютному духу. История интерпретируется как искание социальным гением абсолютной истины (или абсолютной справедливости) и путей ее осуществления. Развития в собственном смысле слова Прудон не признает: «В цивилизации, как и во вселенной, все существует, все действует от века… Так же обстоит дело и со всей социальной экономией» (цит. по 1, 4; 138).

Таким образом, Прудон полностью принимает идеалистические посылки гегелевской диалектики, и прежде всего представление об абсолютном разуме, из которого должна быть логически выведена эмпирическая действительность. «Почему, – спрашивает Маркс, – г-н Прудон говорит о боге, о всеобщем разуме, о безличном разуме человечества, который никогда не ошибается, который был всегда равен самому себе, о котором достаточно составить себе правильное представление, чтобы обладать истиной? Зачем он прибегает к поверхностно усвоенному гегельянству, чтобы изображать из себя глубокого мыслителя?

Он сам дает нам ключ к разрешению загадки. Г-н Прудон видит в истории известный ряд общественных эволюций. Он находит в истории осуществление прогресса. Он находит, наконец, что люди, взятые как отдельные личности, не знали, чт? они делали, что они ошибочно представляли себе свое собственное движение, то есть, что, на первый взгляд, их общественное развитие кажется вещью отличной, отдельной, не зависимой от их индивидуального развития. Он не в состоянии объяснить этих фактов, и тут-то и появляется гипотеза о проявляющем себя всеобщем разуме. Нет ничего легче, как изобретать мистические причины, то есть фразы, в тех случаях, когда не хватает здравого смысла» (1, 27; 401 – 402).

Идеалистический характер гегелевской диалектики Маркс подверг критике уже в 1843 и особенно в 1845 г. Поэтому в «Нищете философии» он ограничивается подытоживающими критическими замечаниями по этому вопросу. Гегелю, разъясняет Маркс, поскольку он начинает с представления о чистом мышлении, разуме, якобы содержащем в себе всю реальность, не остается ничего другого, кроме как противопоставлять разум самому себе.

Гегелевский абсолютный метод есть абстракция движения, или движение в абстрактном виде, т.е. оторванное от предметов чисто логическое движение, или движение чистого разума. «В чем состоит движение чистого разума? В том, что он полагает себя, противополагает себя самому себе и сочетается с самим собой, в том, что он формулирует себя как тезис, антитезис и синтез, или еще в том, что он себя утверждает, себя отрицает и отрицает свое отрицание» (1, 4; 131).

Марксова критика идеалистического метода Гегеля нередко интерпретируется в буржуазной литературе как критика диалектики вообще. Между тем в «Нищете философии» Маркс противопоставляет идеалистической диалектике материалистическую диалектику. Прав был Г.В. Плеханов: «Победа Маркса над Прудоном в этом споре была победой человека, умевшего мыслить диалектически, над человеком, не сумевшим выяснить себе природу диалектики, но пытавшимся применить ее метод к анализу капиталистического общества» (15, 3; 147). Критика Марксом гегелевской триады ни в малейшей мере не подвергает сомнению диалектическую концепцию развития, в том числе и закон отрицания отрицания[216].

Идеалистическая диалектика предполагает предельное отвлечение от реальных особенностей вещей, что влечет за собой мистическое представление, будто бы чистое качество, чистое количество и другие «чистые» категории составляют основу всего того, от чего они отвлечены. «Удивительно ли после этого, что все существующее, все живущее на земле и под водой может быть сведено с помощью абстракции к логической категории, что весь реальный мир может, таким образом, потонуть в мире абстракций, в мире логических категорий?» (1, 4; 131).

Маркс, разумеется, нисколько не оспаривает безусловной необходимости категорий для теоретического мышления: он требует, чтобы категории рассматривались как отражение объективно существующих отношений. Он полемизирует лишь с идеалистическим представлением о самодвижении мышления, понятия. Противоречие, с его точки зрения, есть внутреннее содержание процессов, воспроизводимых мышлением, а не имманентное самораздвоение мысли, которая, противополагаясь сама себе (т.е. безотносительно к предмету), «раздваивается на две мысли, противоречащие одна другой, – на положительное и отрицательное, на „да“ и „нет“» (1, 4; 132). Спекулятивный философ воображает, будто не борьба фактически существующих противоположностей составляет диалектический процесс, а всего лишь борьба мыслей. «„Да“ превращается в „нет“, „нет“ превращается в „да“, „да“ становится одновременно и „да“ и „нет“, „нет“ становится одновременно и „нет“ и „да“. Таким путем противоположности взаимно уравновешиваются, нейтрализуют и парализуют друг друга. Слияние этих двух мыслей, противоречащих одна другой, образует новую мысль – их синтез. Эта новая мысль опять раздваивается на две противоречащие друг другу мысли, которые, в свою очередь, сливаются в новый синтез» (там же). С таким пониманием процесса развития как самопорождения мыслей, движущей силой которого объявляется их перманентное раздвоение, взаимопроникновение и т.д., Маркс, конечно, не мог согласиться. Он противопоставляет идеализму материалистический принцип отражения в сознании людей объективной реальности. В ней, в независимой от сознания реальности, и должны быть открыты отнюдь не мышлением порожденные противоречия.

В противоположность Прудону, вносящему элементы субъективизма в интерпретацию диалектики, Маркс раскрывает объективность диалектики как метода, суть которого заключается не просто в рассуждении, комбинировании понятий, а в исследовании действительных противоречий действительного процесса. Отвергая идеалистическое абсолютизирование логического процесса, которое завершается сведением всех явлений к логическим категориям, к «абсолютной идее», Маркс дает блестящие образцы диалектического анализа категорий политической экономии.

Экономические категории не являются ни вечными, ни неизменными; они не предшествуют общественным отношениям и, будучи их теоретическим выражением, столь же преходящи, как сами эти отношения. В этом прежде всего и состоит реальная диалектика понятий, мышления, обусловленная объективной диалектикой материальной действительности. Прудон не понял объективности противоречий, их роли в качестве внутреннего, независимого от субъекта источника развития. Противоречие, с его точки зрения, существует лишь между идеями и их практической, увы, несовершенной реализацией. «Он воображает, что разделение труда, кредит, фабрика, словом, все экономические отношения были изобретены лишь для того, чтобы послужить на пользу равенства, а между тем они всегда обращались в конце концов против этого последнего. Из того, что история и фикция г-на Прудона противоречат друг другу на каждом шагу, он заключает о существовании противоречия. Но если противоречие и существует, то лишь между его навязчивой идеей и действительным движением» (1, 4; 141).

Порочность прудоновского понимания диалектики не исчерпывается сведением реального процесса развития к логическому движению мысли – в этом отношении Прудон в общем следовал за Гегелем. Главная особенность прудоновского метода – вульгаризация гегелевской диалектики – ярко проявляется в его толковании важнейшей диалектической проблемы – проблемы противоречия. По Прудону, каждая категория имеет две стороны – хорошую и дурную, из чего-де и проистекает противоречие. Для разрешения последнего нужно лишь устранить дурную сторону, что становится возможным не в силу развития противоречия, а благодаря присоединению к одной категории другой категории, которая служит противовесом ее дурной стороне. О реальной взаимообусловленности взаимоисключающих противоположностей, о борьбе противоположностей и действительной роли различных сторон противоречия в процессе развития Прудон не имел никакого представления. Вот почему Маркс говорит, что из диалектики Гегеля он заимствовал лишь ее язык. А сводя диалектическое движение к догматическому различению хорошего и дурного, Прудон лишил его объективного содержания и направленности. В этом отношении он оказался далеко позади Гегеля, диалектика которого при всей своей спекулятивности не имела ничего общего с субъективистским морализированием, к которому Гегель относился с презрением. Прудоновская же псевдодиалектика «уже не представляет собой движения абсолютного разума. От диалектики ничего не остается, и на ее месте оказывается в лучшем случае чистейшая мораль» (1, 4; 137)[217].

Прудон не понимал, что в реальных противоречиях капиталистического общества нельзя уничтожить «дурную» сторону, сохранив другую, «хорошую». При капитализме богатство порождает нищету, а последняя – богатство. Следовательно, нельзя уничтожить нищету, не уничтожив капиталистического строя. Требование устранить одну только «дурную» сторону – не более чем утопическое пожелание.

Хотя Прудон и называет себя диалектиком, он не видит не только взаимообусловленности «хороших» и «дурных» сторон капитализма, но и того, что именно «дурная» сторона, как это было разъяснено еще в «Святом семействе», оказывается революционной общественной силой. Развивая эту мысль в «Нищете философии», Маркс подчеркивает: «Сосуществование двух взаимно-противоречащих сторон, их борьба и их слияние в новую категорию составляют сущность диалектического движения. Тот, кто ставит себе задачу устранения дурной стороны, уже одним этим сразу кладет конец диалектическому движению» (1, 4; 136).

Прудон рассуждает о конечной цели всемирной истории – абсолютной справедливости, или равенстве, – к которой сознательно или бессознательно направлены усилия людей всех времен. Понятие равенства становится вне-историческим эталоном. «Отныне хорошей стороной каждого экономического отношения оказывается та, которая утверждает равенство, дурной – та, которая его отрицает и утверждает неравенство. Всякая новая категория есть гипотеза социального гения, имеющая целью устранение неравенства, порожденного предыдущей гипотезой. Словом, равенство есть изначальное намерение, мистическая тенденция, провиденциальная цель, которую социальный гений никогда не теряет из виду, вертясь в кругу экономических противоречий» (1, 4; 141)[218]. Разумеется, уничтожение социального неравенства – задача освободительного движения рабочего класса, которую не следует приписывать другим классам. Прудон, правда, имеет в виду равенство мелких производителей. С этой крайне ограниченной точки зрения оценивает он разделение труда, фабричную систему, конкуренцию, налоги и т.п.

Свое исследование «экономических эволюций» Прудон начинает рассмотрением разделения труда. Он не анализирует его конкретно-исторических форм, его развития; он просто провозглашает, что разделение труда имеет и хорошую, и плохую сторону. Хорошо в нем то, что оно есть способ осуществления равенства условий труда; плохо то, что оно усиливает нищету, превращает труд в одностороннюю, непривлекательную деятельность. Задача заключается в том, чтобы найти такое экономическое отношение, которое устранило бы вредные стороны разделения труда, сохранив при этом его благодетельные последствия. И Прудон утверждает, что такое экономическое отношение им открыто. Это – машины, фабрика.

Маркс прежде всего разъясняет, что машина в отличие от капиталистической фабричной системы не есть экономическое отношение. Одно дело машина, другое – ее социальное применение. Следует также различать машинное производство как определенный технологический процесс и капиталистическую фабричную систему. У Прудона нет такого различения. Превращая машины (и фабрику) в нечто абстрактное, он ограничивается общим заключением: машина объединяет операции, расщепляемые разделением труда, и тем самым восстанавливает нарушенное последним единство человеческого труда.

Машина производит последовательный ряд операций, которые при ручном, мануфактурном производстве были делом разных рабочих. Это дает основание Прудону считать машину логической антитезой разделения труда. Однако он упускает из виду, что на базе капиталистической фабричной системы развиваются новые формы разделения труда. Нет ничего нелепее, замечает Маркс, чем видеть в машинах, которые, собственно, появились лишь в конце XVIII в., синтез, восстанавливающий единство ранее раздробленного труда. В действительности каждое крупное изобретение в области механики вызывает усиление разделения труда, а последнее в свою очередь ведет к новым изобретениям и, значит, к дальнейшему усилению того же разделения труда.

Изобретение машин окончательно отделило мануфактурное производство от сельскохозяйственного. «Благодаря применению машин и пара, – говорит Маркс, – разделение труда приняло такие размеры, что крупная промышленность, оторванная от национальной почвы, зависит уже исключительно от мирового рынка, от международного обмена и международного разделения труда. Наконец, машина оказывает такое влияние на разделение труда, что, как только в производстве какого-нибудь предмета появляется возможность изготовлять машинным способом те или иные его части, производство тотчас же разделяется на две, независимые одна от другой, отрасли» (1, 4; 157).

Фабричная система, заменяя мануфактурное разделение труда, разлагает производственный процесс на его составные части, порождая новые формы разделения труда. Машины на капиталистической фабрике упрощают функции рабочего, обедняют его труд. Прудон, не сумев разобраться в действительном отношении между машинным производством, капиталистической фабричной системой и разделением труда, оказался, естественно, еще менее способным понять, как развитие крупной промышленности создает материальные предпосылки для уничтожения порабощающих человека форм разделения труда, существующих в антагонистическом обществе. Он увидел лишь то, что машина изготовляет сразу целую булавку, в то время как в мануфактуре ее изготовлением занимались двенадцать рабочих. Идеал Прудона – изготовление всей булавки одним рабочим при помощи машины. Но таким образом, иронически замечает Маркс, рабочий достигает лишь полного и всестороннего знания… булавки.

Действительно предпосылки уничтожения порабощающих человека форм разделения труда заключаются в ином, а именно в устранении обособленных профессий и связанного с ними «профессионального идиотизма», в развитии потребности к универсальности, в стремлении индивида к всестороннему развитию. Этот тезис о прогрессивной роли фабричной системы в создании материальных предпосылок для всестороннего развития личности Маркс систематически разработал в дальнейшем в «Капитале».

Переходя к рассмотрению конкуренции, Прудон и тут различает хорошую и плохую сторону. Конкуренция так же нужна, как и разделение труда; она «необходима для наступления равенства». Однако она губит участников конкурентной борьбы. Задача заключается, следовательно, в том, чтобы найти примиряющий принцип.

Прудон ополчается против фурьеристов, которые проповедуют замену конкуренции соревнованием. Конкуренция, утверждает Прудон, это и есть соревнование, и она абсолютно необходима, так как составляет неотъемлемый элемент человеческой свободы. Маркс разъясняет: конкуренция есть соревнование ради прибыли, погоня за прибылью. В коммунистическом обществе не будет конкуренции, но будет соревнование.

По учению Прудона, конкуренция вытекает из человеческой природы. Но история человечества, говорит Маркс, есть изменение человеческой природы. Природа, или сущность, человека каждой исторической эпохи есть продукт развития общества. Значит, нет и неизменных, навечно данных экономических принципов.

Конкуренция, утверждает Прудон, не противоречит ассоциации, она способствует достижению общей цели, ее сущность не сводима к эгоизму. Подобные рассуждения, замечает Маркс, ничего не доказывают: ведь и эгоизм предполагает общие цели у разных людей. «Всякий эгоизм действует в обществе и посредством общества. Он предполагает, следовательно, общество, т.е. общие цели, общие потребности, общие средства производства и т.д. и т.д.» (1, 4; 163).

Чтобы утвердить свой тезис о вечности конкуренции, Прудон объявляет, что все отрасли производства, где конкуренция не получила достаточного развития, являются экономически отсталыми. Это, безусловно, правильно, поскольку речь идет о капиталистическом производстве, но Прудон говорит о производстве вообще. Поэтому он приходит к выводу, что конкуренция есть «конституирование стоимости», условие наступления равенства, принцип социальной справедливости, декрет судьбы и т.д. Однако, несмотря на все дифирамбы конкуренции, Прудон, как истинный идеолог мелкой буржуазии, не может, конечно, обойти молчанием ее «дурную» сторону. Она «извращает понятия о правосудии, о справедливости», разрушает честную и свободную торговлю, развращает общественную совесть, разжигает гражданскую войну. Нужно, значит, преодолеть «дурную сторону» конкуренции, угрожающую существованию общества. Для этого конкуренции следует противопоставить монополию.

На этот раз, говорит Маркс, Прудону посчастливилось обнаружить действительно существующее отношение противоположностей. Конкуренция была порождена феодальной монополией: она возникла как ее отрицание. В свою очередь конкуренция порождает монополию, на этот раз буржуазную монополию, которая образует, таким образом, отрицание отрицания, единство противоположностей. «В практической жизни мы находим не только конкуренцию, монополию и их антагонизм, но также и их синтез, который есть не формула, а движение. Монополия производит конкуренцию, конкуренция производит монополию. Монополисты конкурируют между собой, конкуренты становятся монополистами» (1, 4; 166). Однако Прудон не понимает этого реально существующего единства противоположностей. Для него монополия – очередное открытие человеческого гения, которое должно быть применено в качестве противоядия против конкуренции. На самом же деле монополия не устраняет «дурной стороны» конкуренции: обе противоположности усиливают друг друга.

Поскольку у монополии также имеется «дурная сторона», ее преодолению призваны, согласно Прудону, служить налоги, которые-де ограничивают аппетиты капиталистов. Прудон не задумывается над тем, что капиталисты – политически господствующий класс, использующий налоги как средство для сохранения своей власти.

Труд Маркса «Нищета философии» содержит не только глубокую критику философских и экономических основ прудонизма и мелкобуржуазного социализма вообще, но и классическое изложение, экономическое и философское обоснование научного коммунизма. Буржуазные экономисты, говорит Маркс, делят общественные отношения на искусственные и естественные. К последним они, как нетрудно понять, относят лишь капиталистические отношения. Это представление отражает борьбу буржуазии против феодализма, который для своего времени был столь же естественной, или необходимой, формой развития производительных сил, как и капиталистический строй, пришедший ему на смену. В рамках феодального общества сложились производительные силы, которые вызвали разложение феодальных общественных отношений. И если буржуазные идеологи утверждают, что лишь законы, управляющие капиталистическим строем, носят естественный характер и поэтому вечны, то в этом сказывается их классовая ограниченность. В действительности же все развитие общества представляет собой естественноисторический процесс, т.е. ни одна из общественных формаций не является неестественной или противоестественной, что, впрочем, не дает никакого основания для релятивистской оценки общественно-исторического процесса, так как каждая форма общества объективно необходима при определенных материальных условиях и все они составляют закономерные ступени поступательного развития человечества.

В письме к Анненкову Маркс следующими словами определяет единство различных сторон, элементов общественного организма: «Что же такое общество, какова бы ни была его форма? Продукт взаимодействия людей. Свободны ли люди в выборе той или иной общественной формы? Отнюдь нет. Возьмите определенную ступень развития производительных сил людей, и вы получите определенную форму обмена [commerce] и потребления. Возьмите определенную ступень развития производства, обмена и потребления, и вы получите определенный общественный строй, определенную организацию семьи, сословий или классов, – словом, определенное гражданское общество. Возьмите определенное гражданское общество, и вы получите определенный политический строй, который является лишь официальным выражением гражданского общества» (1, 27; 402).

Это положение Маркса получает дальнейшее развитие в «Нищете философии». Маркс здесь показывает, что взаимодействие людей объективно обусловлено всей трудовой деятельностью предшествовавших поколений, воплощением которой является достигнутый уровень производительных сил. Последний определяет форму социального обмена в самом широком смысле слова (commerce), включая и производственные отношения. Характер потребления также определяется достигнутой ступенью общественного производства. Производство, обмен, потребление вызывают к жизни определенную экономическую структуру общества, которая в свою очередь обусловливает государственный строй. Все стороны жизни общества органически связаны друг с другом, но в этой взаимосвязи имеется существенное различие между определяющей основой (производительные силы, производственные отношения, способ производства) и всеми другими сторонами социального организма.

Исторический материализм, как показывает Маркс, прослеживает органическую связь между развитием производительных сил и развитием не только производственных, но и всех иных отношений между людьми. Даже производство идей находится в зависимости от развития производительных сил, важнейшим показателем которого является технический прогресс. «Общественные отношения тесно связаны с производительными силами. Приобретая новые производительные силы, люди изменяют свой способ производства, а с изменением способа производства, способа обеспечения своей жизни, – они изменяют все свои общественные отношения. Ручная мельница дает вам общество с сюзереном во главе, паровая мельница – общество с промышленным капиталистом.

Те же самые люди, которые устанавливают общественные отношения соответственно развитию их материального производства, создают также принципы, идеи и категории соответственно своим общественным отношениям.

Таким образом, эти идеи, эти категории столь же мало вечны, как и выражаемые ими отношения. Они представляют собой исторические и преходящие продукты» (1, 4; 133).

Буржуазное общество не может остановить развитие производительных сил, как не может оно положить конец прогрессу вообще. А развитие производительных сил в конечном счете влечет за собой изменение производственных отношений. Буржуазия становится консервативным классом; интересы прогресса производительных сил выражает пролетарий.

Мелкобуржуазной идее равенства мелких производителей Маркс противопоставляет пролетарскую идею уничтожения классов. Но в противоположность утопистам он считает основным условием преодоления классовых различий борьбу классов, борьбу пролетариата против буржуазии.

Прудон выступал против стачечного движения, против объединения рабочих в профессиональные союзы и политические организации. Он доказывал, что если забастовщики добиваются повышения заработной платы, то за этим не может не последовать всеобщее повышение цен. Что же касается политической организации рабочих, то она представлялась Прудону абсолютно излишней, поскольку-де не может быть такого государства, которое бы защищало интересы трудящихся. Защитник мелкотоварного производства, Прудон не мог понять необходимости централизованной государственной власти для социалистического переустройства общества, которое, как полагал он, должно быть делом самих производителей, объединяющихся в ассоциации, в федерации ассоциаций и т.д.

Маркс разъясняет, что стачки и коалиции рабочих с объективной необходимостью порождаются развитием капитализма. «Крупная промышленность скопляет в одном месте массу неизвестных друг другу людей. Конкуренция раскалывает их интересы. Но охрана заработной платы, этот общий интерес по отношению к их хозяину, объединяет их одной общей идеей сопротивления, коалиции. Таким образом, коалиция всегда имеет двойную цель: прекратить конкуренцию между рабочими, чтобы они были в состоянии общими силами конкурировать с капиталистом» (1, 4; 183). Следовательно, те же экономические условия, которые превратили массу населения в пролетариев, определяют и их общие интересы, в силу которых они образуют противостоящий капитализму класс.

Прудон, подобно другим мелкобуржуазным идеологам, видит в пролетариате лишь продукт разложения феодального общества. Маркс же, напротив, доказывает, что пролетариат порожден прогрессом производительных сил, его существование и борьба представляют собой могущественную движущую силу поступательного развития общества. Революционность пролетариата отражает материальные потребности жизни общества. И именно как революционный класс пролетариат составляет величайшую производительную силу общества.

Мелкобуржуазного идеолога ужасают антагонистические противоречия общественного развития, в которых он видит нечто ненормальное. Маркс разъясняет, что в обществе, основу которого составляет частная собственность на средства производства, антагонистические противоречия образуют главную движущую силу общественного прогресса во всех его формах – экономической, политической и духовной.

Уничтожение антагонистических противоречий, необходимость которого обусловлена развивающимися в недрах капитализма производительными силами, предполагает не примирение классов, а борьбу между ними, не перераспределение власти между различными социальными группами, а превращение пролетариата – главной и решающей производительной силы общества – в политически господствующий класс.

«Нищета философии» заканчивается разъяснением всемирно-исторического смысла и значения социалистического переустройства общества. Гениально предвосхищая будущее, Маркс говорит о том, что только победа социализма покончит с антагонистическим характером общественного развития и откроет путь всестороннему прогрессу человечества, благодаря чему «социальные эволюции перестанут быть политическими революциями» (1, 4; 185). Пока же, до установления и для установления социализма, необходима беспощадная, не на жизнь, а на смерть, война против капитала. Таково, подчеркивает Маркс, последнее слово социальной науки.