ДЕБАТЫ ПО ПОВОДУ ЗАКОНА О ПЛАКАТАХ
ДЕБАТЫ ПО ПОВОДУ ЗАКОНА О ПЛАКАТАХ
I
Кёльн, 21 апреля. Возвращаемся к заседанию от 13 апреля. После ответа министра на запрос депутата Лисецкого палата переходит к дебатам по поводу закона о плакатах.
Г-н Роршейдт зачитывает доклад центральной комиссии, после чего г-н Везендонк вносит предложение об отклонении правительственного законопроекта en bloc {в целом. Ред.}.
Г-н Арним (граф) берет слово. Внесенное предложение, — говорит он, — недопустимо. Оно равносильно предложению о переходе к очередным делам. Однако по отношению к правительственным законопроектам нельзя-де принимать решения о переходе к очередным делам. Это твердо установлено регламентом.
Только теперь господа левые поняли, с какой целью правые внесли в регламент параграф 53. По отношению к правительственным законопроектам палата не имеет права принимать постановление о переходе к очередным делам. Этот с виду невинный пункт означает, однако, не больше и не меньше как следующее: вы не имеете права отклонять какой бы то ни было правительственный законопроект en bloc, а вынуждены обсуждать каждый отдельный параграф этого законопроекта, будь этих параграфов хоть тысяча.
Это возмутило даже депутатов центра. После продолжительной дискуссии, в течение которой каждая из сторон всячески изощрялась в толковании регламента, председатель, наконец, переходит к дальнейшему обсуждению, объявляя предложение Везендонка допустимым.
Слово получает г-н Рупп, великий Рупп, тот самый Рупп, который некогда отстранялся от должности, подвергался преследованиям и травле со стороны всех газет и был исключен из блаженной памяти союза Густава-Адольфа[308]. Г-н Рупп произносит речь, после которой, по мнению не менее великой и не менее просвещенной{70} берлинской «National-Zeitung», левые вряд ли смогут что-либо добавить не только в общих дебатах, но и в дебатах по отдельным вопросам. Рассмотрим же эту исчерпывающую речь «друга света» Руппа, являющуюся продуктом чистого разума.
Эта исчерпывающая речь является в самом деле настоящим порождением духа «Друзей света», духа «Свободных общин»[309], т. е. она не исчерпывает ничего, кроме банальностей, которые могут быть высказаны по поводу плакатов.
Г-н Рупп начинает свое выступление с разъяснения того, что правительство и центральная комиссия по-разному мотивируют закон о плакатах. Если правительство считает этот закон исключительно полицейской мерой, предпринятой в целях упорядочения уличного движения и по соображениям эстетики, то центральная комиссия, отклоняющая этот нелепый прусский трюк, выдвигает на первое место политические мотивы. Это разъяснение явилось прелюдией к патетической проповеди «друга света».
«Таким образом, этот законопроект бесспорно входит в число важнейших вопросов, подлежащих обсуждению в настоящем собрании. Ведь не пожелаем же мы сказать» (мы не пожелаем сказать!), «что нам так-таки (!) безразлично, существует ли на свете несколькими плакатами больше или меньше, ибо (!) в этом именно и заключается возвышенный характер права и свободы, что даже то, что кажется самым маловажным, вступая в связь с возвышенным, немедленно само приобретает более высокое значение (!!)».
После того как г-н Рупп в своем пастырском вступлении установил «возвышенный характер» и «более высокое значение» плакатов и настроил своих слушателей на благочестивый лад, он спокойно может дать волю «неизменно ясному, кристально чистому и плавному» течению своего чистого разума.
Сначала г-н Рупп весьма глубокомысленно замечает, «что очень часто случается, что меры, принимаемые против воображаемых опасностей, создают опасности реальные».
Эта избитая фраза вызывает на скамьях левых ликование и восторженные возгласы «браво».
После этого г-н Рупп с тем же глубокомыслием доказывает, что законопроект находится в противоречии с… октроированной конституцией, которую г-н Рупп категорически отказывается признать!
Странная политика у левых — ссылаться на октроированную конституцию и в качестве аргументов против дальнейших пинков вспоминать о пинках, полученных в ноябре!
Если правительство считает, — продолжает г-н Рупп, — что этот законопроект не затрагивает свободу печати, а касается лишь использования улиц и площадей для распространения печатных произведений, то с таким же успехом можно сказать, что и при цензуре существовала свобода печати, так как под контроль было поставлено не использование печати, а лишь распространение печатных произведений.
Всякий, кто жил в Берлине в период существования цензуры, сумеет оценить по достоинству всю новизну этой фразы, которая уже несколько лет тому назад курсировала среди мнимых либералов и которая тем не менее вызвала оживление и возгласы «браво» на скамьях левых.
Г-н Рупп цитирует параграф октроированной конституции о свободе печати и обстоятельно доказывает, что законопроект Мантёйфеля находится в вопиющем противоречии с мантёйфелевской конституцией.
Но, милейший г-н Рупп, tout bonhomme que vous etes {каким бы простаком вы ни были. Ред.}, вы не могли не знать, что Мантёйфель октроировал конституцию только для того, чтобы потом аннулировать содержащиеся в ней несколько либеральных фраз путем сохранения старых или введения новых законов о затыкании рта.
Г-н Рупп доходит до того, что с отменной основательностью разъясняет правым, что позже, а именно при пересмотре конституции, они могли бы включить в нее закон о плакатах, но теперь им следует отклонить этот закон, ибо в противном случае они предвосхитят пересмотр конституции!
Как будто господа правые заинтересованы в том, чтобы быть последовательными, а не в том, чтобы скорее положить конец дурной печати, клубам, возбуждению, недоверию в торговых делах и другим достижениям, более или менее обязанным своим происхождением революции!
К этим веским доводам г-н Рупп присовокупляет еще следующие банальности: 1) Плакаты осуждаются потому, что они распространяют возбуждение. Между тем предотвращение возбуждения является делом не правового, а полицейского государства.
2) Я желаю сильного правительства. Между тем правительство, которое не переносит возбуждения и плакатов, не является сильным правительством.
3) Немцы охотно подчиняются вождю.
4) Отсутствие плакатов не предотвратило 18 марта. («Не конь, не всадник»[310] и т. д.)
5) Революции являются результатом деспотизма.
Из всего этого г-н Рупп делает вывод, что закон о плакатах должен быть отклонен в интересах Мантёйфеля.
«Господа», — взывает он умоляющим голосом, — «оградите правительство от самообольщения, к которому ведет этот закон, как и любой другой закон полицейского государства!»
Отклонение мантёйфелевского законопроекта было бы, по мнению г-на Руппа, не выражением недоверия Мантёйфелю, а, наоборот, выражением доверия ему. Г-н Рупп желает, чтобы Мантёйфель стал «сильным правительством», о котором он мечтает, и поэтому он против того, чтобы ослабить Мантёйфеля принятием закона о плакатах. Вы думаете, что г-н Рупп шутит? У него и в мыслях нет ничего подобного. Г-н Рупп является «другом света», а «Друзья света» никогда не шутят. «Друзья света» так же не выносят смеха, как и их достойный родич Атта Троль[311].
Но последний козырь, к которому прибегает г-н Рупп, венчает все его выступление.
«Отклонение этого закона будет в значительной степени способствовать тому, чтобы успокоить ту часть населения, которая не может согласиться с признанием конституции до того, как она будет подвергнута пересмотру».
Г-н Рупп заинтересован в «успокоении той части населения», которая еще не встала на одну доску с Мантёйфелем!
Вот каковы господа левые! Им надоело бурное движение, а коль скоро они являются депутатами и понимают, что им не под силу бороться против диктатуры сабли, то они хотят только того, чтобы было покончено, наконец, с постылыми вопросами о принципах, чтобы конституция была для проформы подвергнута пересмотру и объявлена действующей, чтобы этой конституции была принесена присяга и чтобы «революция была закончена». Тогда наступит для них покойная жизнь конституционной рутины, пустопорожней болтовни, интриг, протежирования, министерской чехарды и т. д., наступит та олимпийски праздная жизнь, которую в течение 18 лет вели в Париже французские Одилоны {Барро. Ред.}, Тьеры и Моле и которую Гизо так любил называть игрой конституционных учреждений. Ведь стоит только нарушающему их покой революционному движению пойти на убыль, как министерство Вальдека перестанет быть невозможным! А для республики народ ведь еще не созрел!
После речи г-на Руппа осталось еще сказать все. Во-первых, речь идет не об ограничении свободы печати вообще, а прежде всего об ограничении свободы печати в отношении плакатов. Необходимо было сказать о влиянии плакатов, взять под защиту «уличную литературу», и особенно защитить право рабочих на бесплатную литературу, разновидностью которой являются плакаты. Надо было не отделываться туманными фразами по поводу права вызывать возбуждение посредством плакатов, а открыто защищать это право. Но об этом г-н Руси не сказал ни слова. Старые фразы о свободе печати, которые мы имели достаточно возможности обсудить со всех сторон за 33 года существования цензуры, — эти старые фразы г-н Рупп многословно повторил еще раз в торжественно-скучном тоне и, так как он сказал все, что знают по этому вопросу господа из «National-Zeitung», эта газета считает, что г-н Рупп исчерпал вопрос!
После «друга света» Руппа слово получает «обскурант» Ридель. Но речь г-на Риделя слишком хороша, чтобы писать о ней наспех. A demain donc, citoyen Riedel! — {Итак, до завтра, гражданин Ридель! Ред.}