3) Деньги
3) Деньги
«Деньги – это товар, и притом – это существенное средство или богатство, ибо они предохраняют богатство от окостенения, сохраняют его в текучем виде и содействуют его обращению. Если вы знаете лучшее средство обмена, то отлично; но это опять-таки будет некоторой разновидностью денег» (стр. 364).
На стр. 353 деньги определяются как «ходкая или курсирующая собственность».
Итак, в «Союзе» сохраняются деньги, эта чисто общественная собственность, которая лишена всего индивидуального. Что Санчо находится целиком в плену у буржуазных воззрений, показывает его вопрос о лучшем средстве обмена. Он, следовательно, сперва предполагает, что средство обмена вообще необходимо, а затем утверждает, что он не знает другого средства обмена кроме денег. Он нисколько не задумывается над тем, что всякое судно, всякая железная дорога, служащие для перевозки товаров, являются тоже средствами обмена. Поэтому, чтобы не говорить просто о средстве обмена, а говорить специально о деньгах, он вынужден привлечь к рассмотрению и остальные определения денег: то, что они всеобщее, ходкое и курсирующее средство обмена, что они сохраняют в текучем виде всякую собственность, и т.д. Вместе с этим появляются и те экономические определения, которых Санчо не знает, но которые как раз и конституируют деньги, а с ними также и все нынешнее состояние, классовое хозяйство, господство буржуазии и т.д.
Но сначала мы узнаем кое-что о весьма своеобразном – ходе денежных кризисов в «Союзе».
Возникает вопрос:
«Откуда взять деньги? …Платят не деньгами, – ведь может наступить и недостаток в деньгах, – а своим состоянием, благодаря которому мы только и являемся состоятельными… Не деньги вредят Вам, а Ваша несостоятельность, Ваша неспособность взять их».
И вот нам преподносится моральное наставление:
«Докажите Свою состоятельность, подтянитесь – и у Вас не будет недостатка в деньгах, в Ваших деньгах, в деньгах Вашей чеканки… Знай, что у Тебя столько денег, сколько у Тебя власти, ибо Ты имеешь цену, какую Ты Себе завоевал» (стр. 353, 364).
Во власти денег, в обособлении всеобщего средства обмена в качестве самостоятельной силы как по отношению к обществу, так и по отношению к отдельному индивиду, проявляется вообще наиболее ярко факт подобного обособления отношений производства и общения. Санчо, следовательно, по обыкновению, ровно ничего не знает о связи денежных отношений со всем производством и общением. Как добрый бюргер, он спокойно оставляет в силе деньги, что и не может быть иначе при его понимании разделения труда и организации землевладения. Для согласного с собой эгоиста вещественная власть денег, которая ярко обнаруживается в денежных кризисах, угнетая – в виде перманентного безденежья – мелкого буржуа, «питающего страсть к покупкам», также весьма неприятный факт. Чтобы выйти из затруднения, наш эгоист переворачивает ходячее представление мелкого буржуа, создавая этим видимость, будто отношение индивидов к власти денег есть нечто зависящее только от воли и поведения{290}. Этот удачный оборот мысли дает ему затем возможность обратиться к ошеломленному и уже и без того обескураженному безденежьем мелкому буржуа с моральной проповедью, уснащенной синонимикой, этимологией и перегласовкой, отметая таким образом без всяких околичностей все неудобные вопросы о причинах денежной нужды.
Денежный кризис заключается прежде всего в том, что все «состояния» вдруг обесцениваются по сравнению со средствами обмена и не «в состоянии»[386] справиться с деньгами. Кризис существует именно тогда, когда невозможно более платить своим «состоянием», а необходимо платить деньгами. А это, в свою очередь, происходит не оттого, что наступает недостаток в деньгах, как воображает мелкий буржуа, судящий о кризисе на основании своей частной нужды, а оттого, что выступает наружу специфическое различие между деньгами как всеобщим товаром, «ходкой и курсирующей собственностью», и всеми другими специальными товарами, которые вдруг перестают быть ходкой собственностью. Мы здесь не станем заниматься в угоду Санчо рассмотрением причин этого явления. Безденежных и безутешных лавочников Санчо утешает первым делом тем, что не деньги причина их денежной нужды и всего кризиса, а то, что эти лавочники не в состоянии добыть деньги. Не мышьяк виновен в том, что кто-то, приняв его, умирает, а виновна неспособность организма этого человека переварить мышьяк.
Сначала Санчо определил деньги как существенное и притом специфическое достояние, как всеобщее средство обмена, как деньги в обыкновенном смысле; но заметив, к каким трудностям это привело бы, он вдруг выворачивает все это наизнанку и всякое достояние объявляет деньгами, чтобы создать видимость личной власти. Возникающая при кризисе трудность заключается именно в том, что «всякое состояние» перестает быть «деньгами». Впрочем, все это сводится к практике буржуа, который «всякое состояние», имеющее вид платежного средства, принимает до тех пор, пока оно является деньгами, и лишь тогда начинает упираться, когда становится трудно превратить это «состояние» в деньги, вследствие чего он и перестает рассматривать его как «состояние». Возникающая во время кризиса трудность заключается, далее, именно в том, что Вы, мелкие буржуа, к которым обращается здесь Санчо, уже не можете добиться обращения денег Вашей чеканки, обращения Ваших векселей, потому что от Вас требуют денег, которые не Вы чеканили и по которым ни один человек не догадается, что они прошли через Ваши руки.
Наконец, Штирнер превращает буржуазный девиз: «Ты ст?ишь столько, сколько денег Ты имеешь», в девиз: «Ты имеешь столько денег, сколько Ты ст?ишь», – чт? в сущности нисколько не меняет дела, а создает только видимость личной власти и выражает обычную буржуазную иллюзию, будто каждый сам виноват, что у него нет денег. Так Санчо разделывается с классическим буржуазным изречением: L’argent n’a pas de ma?tre[387] и может теперь взобраться на кафедру проповедника, чтобы воскликнуть: «Докажите Свою состоятельность, подтянитесь, – и у Вас не будет недостатка в деньгах». Je ne connais pas de lieu ? la bourse ou se fasse le transfert des bonnes intentions[388]. Он мог бы к этому еще прибавить: «Добивайтесь кредита, knowledge is power[389], труднее заработать первый талер, чем последний миллион, будьте умеренны и берегите свои денежки, а главное не размножайтесь так усердно» и т.д., – и тогда вместо одного ослиного уха он показал бы сразу оба. Впрочем, у нашего героя, для которого всякий есть то, чем он может быть, и делает то, что он может делать, все главы заканчиваются моральными требованиями.
Таким образом, денежная система в штирнеровском Союзе есть попросту существующая ныне денежная система, выраженная на прикрашивающем и идиллически-мечтательном языке немецкого мелкого буржуа.
После того как Санчо выставил напоказ уши своего ослика, Дон Кихот-Шелига вытягивается во весь свой рост и произносит торжественную речь о современном странствующем рыцарстве, причем деньги превращаются у него в Дульсинею Тобосскую, а взятые en masse[390] фабриканты и коммерсанты – в рыцарей, именно в рыцарей наживы. Другая, побочная цель этой речи – доказать, что так как деньги представляют собой «существенное средство», то они также, «по существу своему, дочь»[391]. И протянул он десницу свою и сказал:
«От денег зависит счастье и несчастье. В буржуазный период они являются силой потому, что за ними ухаживают только, – как ухаживают за девушкой» (скотницей; per appositionem[392]; за Дульсинеей), «но никто не связывает себя с ними неразрывными брачными узами. В конкуренции воскресает вся романтика и рыцарство ухаживания за дорогим предметом. Деньги – предмет страсти – похищаются смелыми рыцарями наживы» (стр. 364).
Теперь Санчо глубоко уразумел, почему деньги являются в буржуазную эпоху властью, – именно потому, во-первых, что от них зависит счастье и несчастье, а во-вторых, потому, что они – девушка. Он узнал далее, почему он может потерять свои деньги: именно потому, что девушка ни с кем не бывает связана неразрывными брачными узами. Теперь бедняк знает, от чего зависит его положение.
Шелига, после того как он произвел таким образом бюргера в рыцари, производит коммуниста в бюргера, и притом в бюргера-супруга:
«Кому улыбнулось счастье, тот уводит невесту к себе. Босяк счастлив, он вводит ее в свой дом, в общество, и нарушает ее девичью невинность. У него дома она уже не невеста, а жена, и вместе с девственностью исчезает и девичья фамилия. В качестве домашней хозяйки дева – олицетворение денег – называется трудом, ибо труд – имя мужа. Она – достояние мужа. – Для завершения картины надо добавить, что дитя труда и денег – опять-таки девочка» («по существу своему, дочь»), «незамужняя» (неужели Шелига когда-нибудь видел, чтобы девочка вышла «замужней» из материнской утробы?) «и, значит, – деньги» (после вышеприведенного доказательства, по которому всякие деньги суть «незамужняя девушка», становится само собой ясно, что «все незамужние девушки» суть «деньги»), «значит, – деньги, но ведущие свое несомненное происхождение от труда, – своего отца» (toute recherche de la paternit? est interdite{291}). «Форма лица, весь облик имеет другое выражение» (стр. 364, 365).
Эта венчально-погребально-крестильная история, конечно, уже сама по себе достаточно доказывает, что она, «по существу своему, дочь» Шелиги, и притом дочь «несомненного происхождения». Но конечной причиной ее существования является, однако, невежество его бывшего конюха, Санчо. Это ясно видно в конце, когда оратор снова охвачен тревогой по поводу «чеканки» денег, показывая этим, что он все еще считает металлические деньги важнейшим средством обращения. Если бы он больше интересовался экономическими отношениями денег, вместо того чтобы сплетать для них прекрасный зеленый девичий венок{292}, то он узнал бы, что – не говоря уже о государственных бумагах, акциях и т.д. – б?льшую часть средств обращения составляют векселя, бумажные же деньги образуют сравнительно небольшую их долю, а металлические – еще меньшую. В Англии, например, обращается в 15 раз больше денег в виде векселей и банкнот, чем в металлическом виде. Что же касается металлических денег, то они определяются исключительно издержками производства, т.е. трудом. Поэтому кропотливый штирнеровский процесс воспроизведения потомства был здесь совершенно излишен. – Торжественные размышления Шелиги о каком-то основывающемся на труде и все же отличном от современных денег средстве обмена, которое он будто бы нашел у некоторых коммунистов, доказывают только лишний раз наивность с которой наша благородная пара по своей неосмотрительности верит всему, что она читает.
Покончив с этой «рыцарской и романтической» кампанией «сватовства», оба героя уводят домой не свое «счастье», еще менее «невесту» и уж менее всего «деньги»: в лучшем случае один «босяк» уводит с собой другого.