Тетрадь четвёртая . Эпикурейская философия
Тетрадь четвёртая.
Эпикурейская философия
III. Плутарх. 2) «Колот»
IV. Лукреций. «О природе вещей» (три книги. 1), 2), 3))
III. ПЛУТАРХ. 2) «КОЛОТ»
е) Эпикур и Сократ
[XIX, 2] «Есть одно из положений Эпикура, которое гласит: „никто, кроме мудреца, ни в чём не убеждён так непоколебимо, чтобы его нельзя было разубедить“» (стр. 1117).
Важное место для понимания отношения Эпикура к скептицизму.
[XIX, 5] «И то рассуждение, которое доказывает, что наши чувственные восприятия не точны и не надёжны в смысле достоверности, не устраняет того факта, что каждая отдельная вещь нам является и что мы в своей деятельности пользуемся в отношении являющегося чувственными восприятиями, как вполне истинными и… полезными по той причине, что нет ничего другого, лучшего» (стр. 1118).
[XX, 1] «За что Колот сверх меры подвергает Сократа насмешкам и презрительным нападкам, это за то, что тот исследует, чт? есть человек, и с юношеским высокомерием заявляет, – говорит он (т.е. Колот), – что он, Сократ, сам этого не знает. Ясно, что Колот сам никогда об этом не думал» (стр. 1118).
f) Эпикур и Стильпон
[XXII, 1 – 2] «Он (т.е. Колот) говорит, что Стильпон делает жизнь невозможной, утверждая, что нельзя связать одно [понятие] с другим, от него отличным. „Как [восклицает Колот] мы будем жить, не говоря: человек – добр и т.п., – но: человек есть человек, добрый – добр и т.п.“» (стр. 1119).
В то время, как относительно Колота необходимо, действительно, признать, что он умеет нащупать слабые стороны противника, – Плутарх в такой мере лишён всякого философского чутья, что не знает даже, о чём идёт речь. Когда осуждается положение абстрактного тождества и говорится, что оно означает смерть всякой жизни, Плутарх, в противовес, бросает следующие глупые реплики, достойные самого ограниченного деревенского школьного наставника.
[XXII, 3] «Но какой же человек из-за этого жил хуже? Кто, слыша это утверждение (т.е. Стильпона), не понял, что это остроумная шутка или задача для упражнения в диалектике? Не то, Колот, страшно, что нельзя говорить: „человек – добр“.., но то, что бога нельзя ни называть, ни считать богом [как это делаете вы], и то, что вы не хотите допустить, чтобы Зевса называли покровителем творения, Деметру – законодательницей, а Посейдона – оплодотворяющим. Это отделение понятий друг от друга дурно и наполняет жизнь презрительным и дерзким отношением к богам, когда вы, отнимая прозвища, присвоенные богам, упраздняете жертвоприношения, мистерии, торжественные процессии, праздники» (стр. 1119).
[XXIII, 1] «Смысл сказанного Стильпоном следующий: Когда мы относительно лошади произносим сказуемое „бежать“, то сказуемое, говорит он, не однородно с тем, о чём оно сказано, но разнородно. Одно есть само по себе понятие „человек“, и другое [понятие] – „добрый“ [и таким же образом различаются выражения: „быть лошадью“ и „быть бегущим“]. Ибо если от нас потребуют определения каждого понятия отдельно, то мы не дадим обоим одно и то же [определение]. Поэтому ошибаются те, которые употребляют относительно одного понятия отличное от него сказуемое…»
[XXIII, 2] «Ибо, если бы „человек“ и „хороший“ значило бы одно и то же.., то как можно было бы сказать „хороший“ о хлебе и о лекарстве?» (стр. 1120).
Очень хорошее и важное возражение Стильпона.
g) Эпикур и киренаики
[XXIV, 4] «Они (киренаики) говорят: „чувствуем сладость“, „темнеет в глазах“, поскольку каждое из этих впечатлений производит [на нас] особое, ему свойственное, и постоянное действие. Но действительно ли сладок мёд… и действительно ли тёмен воздух ночью, ставится под сомнение многочисленными показаниями как со стороны животных и вещей, так и со стороны людей: в то время как одни отвергают, другие, наоборот, принимают…»
[XXIV, 5] «Отсюда, мнение лишь постольку остаётся свободным от ошибки, поскольку оно основывается на переживаниях; когда же оно оставляет [почву переживаний], начинает заниматься внешними предметами и высказывать суждения о них, тогда оно часто запутывается и вступает в противоречие с другими людьми, которые от тех же самых вещей получают противоположные впечатления и приходят к совершенно иным представлениям» (стр. 1120).
[XXV, 2] «Ибо, если нам представляется одно изображение круглым, а другое сломанным, то они, несмотря на свои утверждения, что чувственные восприятия воспроизводят истинное, не позволяют, однако, признать, что башня кругла или что весло сломано; свои переживания и представления они подтверждают, но не хотят согласиться с тем, что предметы вне нас в действительности таковы, [как они нам кажутся]…»
[XXV, 4] «Изображение, получаемое зрением, представляется нам в сломанном виде, весло же, которое даёт это изображение, не сломано».
[XXV, 5] «Следовательно, так как есть разница между представлением [доставляемым нам чувствами], и тем, что существует вне нас, то приходится или признать истинность воспринятого представления, или мы, отдав предпочтение сущему перед кажущимся, должны представить ещё доказательства» (стр. 1121).
h) Эпикур и академики (Аркесилай)
То, что об этом говорит Плутарх, сводится к тому, что академики признают три вида душевных движений: воображение, стремление, согласие; в последнем и коренится заблуждение. Таким образом, чувственное не отпадает ни в теоретическом, ни в практическом смысле, – отпадает только мнение.
Эпикурейцам он пытается доказать, что они подвергают сомнению нечто совершенно очевидное.
IV. ЛУКРЕЦИЙ. «О ПРИРОДЕ ВЕЩЕЙ»
Изд. Эйхштедта, 1801, т. I
Само собой понятно, что из Лукреция лишь немногое может быть использовано.
Книга первая
«В те времена, как у всех на глазах безобразно влачилась
Жизнь людей на земле под религии тягостным гнётом,
С областей неба главу являвшей, взирая оттуда
Ликом ужасным своим на смертных, поверженных долу,
Эллин впервые один осмелился смертные взоры
Против неё обратить и отважился выступить против.
И ни молва о богах, ни молньи, ни рокотом грозным
Небо его запугать не могли…
Так, в свою очередь днесь религия нашей пятою
Попрана, нас же самих победа возносит до неба»
(ст. 63 – 80).
«Из ничего не творится ничто по божественной воле»
(ст. 151).
«Если бы из ничего в самом деле являлися вещи,
Всяких пород существа без семян бы рождались…»
(ст. 160 и 161).
«Чтоб к словам моим ты с недоверием всё ж не отнёсся
Из-за того, что начала вещей недоступны для глаза…»
(ст. 268 и 269).
«Так при посредстве невидимых тел управляет природа»
(ст. 329).
«Но не заполнено всё веществом и не держится тесно
Сплочённым с разных сторон: в вещах пустота существует»
(ст. 330 и 331).
«И не допустит тебя…
Сущность вселенной познать…
Вот почему несомненна наличность пустого пространства:
Без пустоты никуда вещам невозможно бы вовсе
Двигаться было…
…ничто бы тогда не могло продвигаться,
Ибо ничто, уступив, не дало бы начала движенью.
…не будь пустоты…
…на свет никогда появиться ничто не могло бы,
Ибо лежала б всегда материя стиснутой всюду»
(ст. 333 – 346).
«… [надо признать, что] в вещах пустота существует
И что отсюда берут начало движения вещи»
(ст. 383 – 384).
«Всю… составляют природу две вещи:
Это, во-первых, тела, во-вторых же, пустое пространство»
(ст. 420 и 421).
«…времени нет самого по себе…
И неизбежно признать, что никем ощущаться не может
Время само по себе, вне движения тел и покоя»
(ст. 460 – 464).
«[Ясно ты видишь теперь, что у всех без изъятья деяний]
Ни самобытности нет, ни сущности той, как у тела,
И не имеют они никакого сродства с пустотою;
Но ты по праву скорей называть их явленьями можешь
Тела, а также и места, в котором всё происходит»
(ст. 480 – 484).
«…раз уж найдено здесь основное различье
Между вещами двумя, по их двоякой природе,
Именно телом и местом [в котором всё происходит],
То существуют они непременно вполне самобытно.
Ибо, где есть [то] пространство [что мы пустотой называем],
Тела там нет, а везде, где только находится тело,
Там оказаться никак не может пустого пространства»
(ст. 504 – 510).
«…материя вечна…»
(ст. 541).
«…есть предельная некая точка
Тела [того, что уже недоступно для нашего чувства]…
…она совсем не делима на части,
Будучи меньше всего по природе своей; и отдельно,
Самостоятельно, быть не могла никогда и не сможет»
(ст. 600 – 604).
«…тела существуют [которых
Встречи, движения, строй, положения их и фигуры
Могут огонь порождать, а меняя порядок, меняют
Также природу] и нет ни с огнём у них сходства, ни с вещью
Кроме того никакой, способною к чувствам направить
Нашим тела и касаньем своим осязанье затронуть»
(ст. 685 – 690).
«И, наконец, если всё из стихий четырёх создаётся,
Если все вещи затем на них разлагаются снова,
То почему же считать, что они представляют собою
Первоначала вещей, а не те им началами служат»
(ст. 764 – 767).
«[Если ж подумаешь ты, что, входя в сочетанья друг с другом,
Тело огня и земли или воздух и жидкая влага
Соединяются так, что природы своей не меняют]
То ничего у тебя из них получиться не сможет:
Ни оживлённых вещей, ни бездушных, подобно деревьям.
Ибо природу свою в разнородном смешении этом
Всё обнаружит, сойдясь: ты увидишь, как вместе с землёю
Воздух мешается там, и огонь остаётся во влаге.
А между тем, при созданьи вещей, ведь должны непременно
Первоначала вносить потаённую, скрытую сущность,
Чтоб не являлось ничто препятствием или помехой
Всяким созданьям иметь свои самобытные свойства»
(ст. 773 – 781).
«…сначала…
… непрерывно всё это сменяет друг друга, [нисходит]
(а именно: огонь поднимается в воздух, затем образуется дождь,
потом – земля, а с земли всё возвращается вновь)
С неба к земле и с земли обратно к светилам небесным.
Но невозможно никак так действовать первоначалам,
Ибо должно пребывать всегда неизменное нечто,
Чтобы не сгинуло всё совершенно, в ничто обратившись.
Ведь, коль из граней своих что-нибудь, изменяясь, выходит,
Это тем самым есть смерть для того, чем оно было раньше»
(ст. 783 – 793).
«Ведь коль во многих вещах однородные первоначала
Смешаны многих вещей в сочетании многообразном,
Разные вещи должны и питаться различною пищей»
(ст. 814 – 816).
«Те же начала собой образуют ведь небо и землю,
Солнце, потоки, моря, деревья, плоды и животных.
Но и смешения их, и движения в разном различны»
(ст. 820 – 822).
«Первоначала, к тому ж, у него (т.е. Анаксагора)
неустойчивы слишком…
Что же могло бы из них удержаться под натиском мощным
И от кончины бежать…
Воздух, вода, иль огонь? Или что ещё? Кровь или кости?
Нет, я уверен, ничто. Ибо все одинаково вещи
Смертными будут вполне, как и то, что мы видим, открыто
Гибнет на наших глазах, какой-нибудь сломлено силой»
(ст. 846 – 856).
«Если таятся в дровах и пламя, и дым вместе с пеплом,
Из чужеродных вещей и дрова состоят несомненно»
(ст. 872 – 873).
«Здесь остаётся одна небольшая возможность увёртки,
Анаксагор за неё и хватается, предполагая,
Будто все вещи во всех в смешеньи таятся, но только
То выдаётся из них, чего будет б?льшая примесь,
Что наготове всегда и на первом находится месте.
Правдоподобия нет никакого в таком объясненьи.
Ибо тогда и зерно, дробимое камнем тяжёлым,
Крови следы оставлять должно бы на нём постоянно…
И, наконец, расколовши дрова, мы увидеть могли бы
Пепел и дым, и огни потаённые в маленьком виде.
Но, очевидно, раз нет подтвержденья тому никакого,
Надо считать, что в вещах не бывает такого смешенья,
А сокровенно должны в вещах семена заключаться,
Общие многим вещам в сочетании многообразном»
(ст. 874 – 895).
«Видишь ли ты, наконец, о чём только что мы говорили,
Что постоянно имеет большое значенье, с какими
И в положеньи каком войдут в сочетание те же
Первоначала и как они двигаться будут взаимно;
Как, лишь слегка изменив сочетанья, они порождают
Дерево или огонь? И подобным же образом также,
При измененьи слегка сочетания букв, создаются
Разного рода слова совершенно различного смысла[56]»
(ст. 906 – 913).
«Нет никакого конца ни с одной стороны у вселенной,
Ибо иначе края непременно она бы имела;
Края ж не может иметь, очевидно, ничто, если только
Вне его нет ничего, что его отделяет, чтоб видно
Было, доколе следить за ним наши чувства способны.
Если ж должны мы признать, что нет ничего за вселенной,
Нет и краёв у неё, и нет ни конца ни предела»
(ст. 957 – 963).
«Кроме того, если всё необъятной вселенной пространство
Замкнуто было б кругом и, имея предельные грани,
[Было б конечным]…
Не было б самых небес…
В самом же деле, телам начал основных совершенно
Нету покоя нигде, ибо низа-то нет никакого,
Где бы, стеченье своё прекратив, они оседали.
Все в постоянном движеньи всегда созидаются вещи,
Всюду, со всяких сторон, и нижние с верхними вместе
Из бесконечных глубин несутся тела основные»
(ст. 983 – 996).
«[Дальше, природа блюдёт, чтоб вещей совокупность предела
Ставить себе не могла:] пустоту она делает гранью
Телу, а тело она ограждать пустоту принуждает,
Чередованьем таким заставляя быть всё бесконечным.
И, если б даже одно не служило границей другому,
Всё же иль это, или то само бы простёрлось безмерно»
(ст. 1008 – 1012).
«[…всегда обновляется жадное море
Водами рек; и земля, согретая солнечным жаром,
Вновь производит плоды; и живые созданья, рождаясь,
Снова цветут; и огни, скользящие в небе, не гаснут]
Всё это было б никак невозможно, когда б не являлось
Из бесконечности вновь запасов материи вечно,
Чтобы опять и опять восполнялася всякая убыль.
Ибо, как все существа, лишённые пищи, тощают
И начинают худеть, так же точно и всё остальное
Должно начать исчезать, как только материи станет
Недоставать, и приток постоянный её прекратится»
(ст. 1034 – 1040).
Подобно тому как природа весной обнажается и, как бы сознавая свою победу, открывает взору всю свою прелесть, – между тем как зимой она прикрывает снегом и льдом своё унижение и убожество, – так Лукреций, свежий, смелый, поэтический властитель мира, отличается от Плутарха, прикрывающего своё мелкое «я» снегом и льдом морали. Когда мы видим боязливо скорчившегося, униженно гнущего спину индивида, мы невольно осматриваемся, сомневаясь в своём существовании и опасаясь, как бы не затеряться. Но видя бесстрашного акробата в пёстрой одежде, мы забываем о себе, чувствуем, что мы как бы возвышаемся над собой, достигая уровня всеобщих сил, и дышим свободнее. Кто чувствует себя нравственнее и свободнее: тот, кто только что вышел из классной комнаты Плутарха, размышляя о несправедливости того, что благие лишаются со смертью плодов своей жизни, или же тот, кто созерцает полноту вечности, внимая смелой, громовой песне Лукреция:
«…острый
В сердце глубоко мне тирс вонзила надежда на славу
И одновременно мне грудь напоила сладкою страстью
К Музам, которой теперь вдохновляемый, с бодрою мыслью
По бездорожным полям Пиэрид я иду, по которым
Раньше ничья не ступала нога. Мне отрадно устами
К свежим истокам припасть и отрадно чело мне украсить
Чудным венком из цветов, доселе неведомых, коим
Прежде меня никому не венчали голову Музы.
Ибо, во-первых, учу я великому знанью, стараясь
Дух человека извлечь из тесных религий тенёт,
А во-вторых, излагаю туманный предмет совершенно
Ясным стихом, усладив его Муз обаянием всюду»
(ст. 921 и сл.).
Тот, кому доставляет больше удовольствия вечно копаться в самом себе, чем собственными силами строить целый мир, быть творцом мира, – тот несёт на себе проклятие духа, на того наложено отлучение, но в обратном смысле, – он изгнан из храма и лишён вечного духовного наслаждения, и ему приходится убаюкивать себя размышлениями о своём личном блаженстве и грезить ночью о самом себе.
«Блаженство не есть награда за добродетель, а сама добродетель»{35}.
Мы увидим также, как бесконечно более философски, чем Плутарх, понимает Эпикура Лукреций. Первой основой философского исследования является смелый свободный дух.
— — —
Прежде всего заслуживает признания меткая критика прежних натурфилософов с эпикурейской точки зрения. Она тем более заслуживает рассмотрения, что мастерски выдвигает на передний план характерные черты эпикурейского учения.
Мы уделяем особое внимание разъяснениям, касающимся Эмпедокла и Анаксагора, так как эти разъяснения в ещё большей степени применимы к остальным натурфилософам.
1. Не могут быть признаны субстанцией никакие определённые элементы. Ведь если всё переходит в эти элементы и всё из них возникает, то почему же, наоборот, не признать, что в данном обратимом процессе они берут своё начало из совокупности всех остальных вещей? Ибо эти элементы сами представляют собой лишь определённый, ограниченный вид существования наряду с другими вещами и образуются они также благодаря процессу, совершающемуся в этих последних. И наоборот (ст. 764 – 768).
2. Если субстанцией признаются некоторые определённые элементы, то, с одной стороны, их естественная односторонность сказывается в том, что они утверждают себя в столкновении друг с другом, проявляют свою определённость и таким образом растворяются в своей противоположности; с другой же стороны, они подвергаются естественному механическому или какому-либо иному процессу, обнаруживая способность к формированию, ограниченную их единичностью.
Если историческим извинением для ионийских натурфилософов служит то, что для них огонь, вода и т.д. являлись не определённым чувственным элементом, а чем-то общим, то Лукреций, как их противник, вполне прав, обвиняя их именно в этом. Коль скоро раскрывающиеся в свете дня, доступные чувствам элементы принимаются за основные субстанции, – то в таком случае их критерием оказываются чувственное восприятие и чувственные формы их существования. Если говорят, что они определяются иначе, когда они образуют основные начала сущего, то это определение остаётся, таким образом, скрытым, не обнаруживаясь в чувственной единичности элементов, – оно является лишь внутренним; следовательно, то определение, в котором они выступают как основные начала, есть для этих элементов нечто внешнее, – это значит: они оказываются таковыми не как этот определённый элемент, именно не в том, что отличает их от других как огонь, воду и т.д. (ст. 773 и сл.).
3. В-третьих, признанию определённых элементов основными началами противоречит не только их ограниченное наличное бытие наряду с другими, из числа которых они произвольно выделены (таким образом, по сравнению с последними, у этих элементов не оказывается иных отличий, кроме определённости числа; однако, по-видимому, такая определённость, как ограниченная, принципиально определяется, наоборот, множеством, бесконечностью других вещей). Собственная конечность и изменчивость этих элементов проявляется не только в их взаимном отношении друг к другу, происходящем в особой форме, в которой обнаруживается как их исключительность, так и заключённая в естественные границы способность к формированию. Но проявляется эта конечность и изменчивость также и в самом процессе, благодаря которому, как утверждают, из них образовался мир.
Так как эти элементы заключены в особую природную форму, то их творчество может быть лишь особым, т.е. оно может быть лишь их собственным преобразованием, которому опять-таки свойственна особая, а именно – особая природная форма; то есть: их творчество оказывается природным процессом их превращения. Эти натурфилософы допускают, что так именно трепещет в воздухе огонь, так возникает и падает на землю дождь, так образуется земля. Итак, здесь обнаруживается собственная изменчивость элементов, а вовсе не их устойчивость, не их субстанциальное бытие, которое свойственно им как основным началам; ведь их творчество означает, наоборот, смерть их особого существования, а возникшее коренится, наоборот, в их изменчивости (ст. 783 и сл.).
В необходимой взаимной обусловленности бытия элементов и природных вещей выражается лишь то, что их условия суть их собственные силы как вне их, так и в них самих.
4. Лукреций переходит к гомеомериям Анаксагора. Его возражение против них заключается в том, что:
«Первоначала к тому ж у него неустойчивы слишком».
Так как гомеомерии обладают тем же качеством, оказываются той же субстанцией, как и то, по отношению к чему они и являются гомеомериями, – то мы должны приписывать им такое же непостоянство, какое мы наблюдаем в их конкретных обнаружениях. Если в дереве таятся огонь и дым, то оно, следовательно, состоит «из смешения разнородных веществ». Если бы всякое тело состояло из всех чувственных семян, то в теле, подвергшемся раздроблению, должно было бы обнаружиться, что оно содержит их.
— — —
Может показаться странным, что такая философия, как эпикурейская, которая исходит из сферы чувственного и возводит её, по крайней мере в познании, в высший критерий, признаёт первоосновой нечто столь абстрактное, такую «слепую силу» как атом. Относительно этого см. ст. 773 и сл. – 783 и сл., где выясняется, что первооснова должна существовать самостоятельно, не обладая какими-либо особыми, чувственными, физическими свойствами. Она – субстанция:
«Те же начала собой образуют ведь небо и землю,
Солнце, потоки, моря, деревья, плоды и животных»
(ст. 820 и сл.).
Этой первооснове свойственна всеобщность.
Важное замечание об отношении атома к пустоте. Лукреций говорит об этой «двоякой природе»:
«…существуют они непременно вполне самобытно»
(ст. 504 и сл.).
Далее, они взаимно исключают друг друга:
«Ибо где есть то пространство, [что мы пустотой называем,]
Тела там нет, [а везде, где только находится тело,
Там оказаться никак не может пустого пространства]»
(там же).
Каждое из них само есть основное начало; итак, ни атом, ни пустота – не основные начала, но таким началом является их основание, то, чт? каждое из них выражает как самостоятельная сущность. При завершении эпикурейской системы это среднее звено возводится на престол.
О пустоте как первооснове движения см. ст. 333 и сл., а именно как об имманентной первооснове – ст. 383 и сл. «Пустота и атом» – объективированная противоположность мышления и бытия.
ЛУКРЕЦИЙ КАР. «О ПРИРОДЕ ВЕЩЕЙ»
Книга вторая
«Но ничего нет отраднее, чем занимать безмятежно
Светлые выси, умом мудрецов укреплённые прочно…»
(ст. 7 и сл.).
«О вы, ничтожные мысли людей! О чувства слепые!
В скольких опасностях жизнь, в каких протекает потёмках
Этого века ничтожнейший срок!..»
(ст. 14 и сл.).
«…как в мрачных потёмках дрожат и пугаются дети,
Так же и мы среди белого дня опасаемся часто
[Тех предметов, каких бояться не более надо,
Чем того, чего ждут и пугаются дети в потёмках].
Значит, изгнать этот страх из души и потёмки рассеять
Должны не солнца лучи и не света сиянье дневного,
Но природа сама своим видом и внутренним строем»
(ст. 54 и сл.).
«… в пустоте находясь и витая по ней, неизбежно
Первоначала вещей уносятся собственным весом
Или толчками других…»
(ст. 82 и сл.).
«…припомни, что дна никакого
Нет у вселенной нигде, и телам изначальным остаться
Негде на месте, раз нет ни конца ни предела пространству,
Если безмерно оно и простёрто во всех направленьях,
Как я подробно уже доказал…»
(ст. 89 и сл.).
«…телам изначальным, конечно,
Вовсе покоя нигде не дано в пустоте необъятной.
Наоборот: непрерывно гонимые разным движеньем
[Частью далёко они отлетают, столкнувшись друг с другом,
Частью ж расходятся врозь на короткие лишь расстоянья]»
(ст. 94 и сл.).
Образование соединений из атомов, их отталкивание и притяжение сопровождается шумом. В мастерской и кузнице мира происходит шумная, напряжённая борьба. В мире, в сокровенном сердце которого бушует такая буря, царит внутренний разлад.
Даже солнечный луч, озаряющий тенистые места, является образом этой вечной войны.
«Множество маленьких тел…
Мечутся взад и вперёд в лучистом сиянии света;
Будто бы в вечной борьбе они бьются в сраженьях и битвах,
В схватки бросаются вдруг по отрядам, не зная покоя,
Или сходясь, или врозь беспрерывно опять разлетаясь.
Можешь из этого ты уяснить себе, как неустанно
Первоначала вещей в пустоте необъятной мятутся»
(ст. 115 и сл.).
Выясняется, как слепая, роковая сила судьбы переходит в личный, индивидуальный произвол и разрушает формы и субстанции.
«Кроме того, потому обратить тебе надо вниманье
На суматоху в телах, мелькающих в солнечном свете,
Что из неё познаёшь ты материи также движенья,
Происходящие в ней потаённо и скрыто от взора.
Ибо увидишь ты там, как много пылинок меняют
Путь свой от скрытых толчков и опять отлетают обратно…»
(ст. 124 и сл.).
«Первоначала вещей сначала движутся сами,
Следом за ними тела из малейшего их сочетанья,
Близкие, как бы сказать, по силам к началам первичным,
Скрыто от них получая толчки, начинают стремиться,
Сами к движенью затем понуждая тела покрупнее.
Так, исходя от начал, движение мало-помалу
Наших касается чувств, и становится видимым также
Нам и в пылинках оно, что движутся в солнечном свете,
Хоть незаметны толчки, от которых оно происходит»
(ст. 132 и сл.).
«Первоначала же все, которые просты и плотны,
Чрез пустоту совершая свой путь, никаких не встречая
Внешних препятствий, одно составляя с частями своими
И неуклонно несясь туда, куда раз устремились,
Явно должны обладать быстротой совершенно безмерной,
Мчась несравненно скорей, чем солнца сияние мчится,
[И по пространству лететь во много раз дальше в то время,
Как по небесному своду проносятся молнии солнца]»
(ст. 156 и сл.).
«…коль даже совсем оставались бы мне неизвестны
Первоначала вещей, и тогда по небесным явленьям,
Как и по многим другим, я дерзнул бы считать достоверным,
Что не для нас и отнюдь не божественной волею создан
Весь существующий мир…»
(ст. 177 и сл.).
«… никакие тела не имеют возможности сами
Собственной силою вверх подниматься и двигаться кверху»
(ст. 185 и сл.).
«Отклонение атома от прямого направления» есть один из наиболее глубоких выводов и вытекает из самой сути эпикурейской философии. Хорошо Цицерону смеяться над этим, – философия есть нечто, столь же чуждое ему, как и президент Северо-Американских Соединённых Штатов.
Прямая линия, простое направление есть снятие непосредственного для-себя-бытия, точки; она – снятая точка. Прямая линия есть инобытие точки. Атом, – точечное бытие, которое исключает из себя инобытие, – есть абсолютное, непосредственное для-себя-бытие, он исключает, следовательно, простое направление, прямую линию, отклоняется от неё. Атом обнаруживает, что его природа заключается не в пространственности, а в для-себя-бытии. Он подчиняется не закону пространственности, а иному закону.
Прямая линия выражает не только снятие точки, – она является и наличным бытием последней. Атом равнодушен к простору наличного бытия, он не расщепляется на существующие различия, но в то же время он не оказывается и просто бытием, чем-то только непосредственным, как бы безразличным к своему бытию, но он существует именно в отличие от наличного бытия, он замыкается в себя против этого бытия; в переводе на язык чувственности это значит: он отклоняется от прямой линии.
Подобно тому, как атом отклоняется от своей предпосылки, отрешается от своей качественной природы, в силу чего обнаруживается, что это отрешение, эта свободная от предпосылок, бессодержательная замкнутость в себе самом существует для него самого, что таким образом проявляется его собственное качество, – так и вся эпикурейская философия отклоняется от предпосылок. Например, наслаждение является лишь уклонением от страдания, следовательно, от такого состояния, в котором атом проявляется как дифференцированный, как обладающий наличным бытием, обременённый небытием и предпосылками. Но в том, что существует страдание и т.д., что данные предпосылки, от которых происходит отклонение, существуют для индивида, заключается его конечность, и в этом отношении он оказывается чем-то случайным. Правда, мы видим, что предпосылка уже как таковая существует для атома, потому что он не отклонялся бы от прямой линии, если бы её для него не существовало. Но это вытекает из точки зрения эпикурейской философии; нечто свободное от предпосылок она ищет в мире субстанциальной предпосылки, или, выражаясь в терминах логики: так как для-себя-бытие оказывается для неё исключительным, непосредственным принципом, наличное бытие непосредственно противостоит ей, она не преодолела его логически.
От детерминизма в данном случае уклоняются тем путём, что случай возводится в необходимость, что произвол возводится в закон. Бог отворачивается от мира, мир для него не существует, и поэтому он – бог.
Итак, можно сказать, что «отклонение атома от прямого направления» есть закон атома, его пульс, его специфическое качество, и именно поэтому учение Демокрита имело совершенно иной характер, не было философией своего времени, как эпикурейская философия.
«Если ж [как капли дождя] они вниз продолжали бы падать,
Не отклоняясь ничуть на пути в пустоте необъятной,
То никаких бы ни встреч, ни толчков у начал не рождалось,
И ничего никогда породить не могла бы природа»
(ст. 221[– 224]).
Так как мир создаётся, так как атом относится к себе, т.е. к другому атому, то его движение не есть такое движение, которое предполагает инобытие, – таково движение прямой линии, – а такое, которое отклоняется от прямой линии, относится к самому себе. В чувственном представлении это выражается так: атом может относиться только к атому, причём каждый из них отклоняется от прямой линии.
«Вновь повторяю: тела непременно должны отклоняться,
Но незаметно совсем; чтоб отнюдь никому не казалось,
Что мы движение вкось вопреки очевидности мыслим»
[ст. 243 – 245].
«Если ж движения все непрерывную цепь образуют
И возникают одно из другого в известном порядке,
И коль не могут путём отклонения первоначала
Вызвать движений иных, разрушающих рока законы,
Чтобы причина не шла за причиною испокон века,
Как у созданий живых на земле не подвластная року,
Как и откуда, скажи, появилась свободная воля,
Что позволяет идти, куда каждого манит желанье…»
(ст. 251 и сл.).
«…[в груди нашей скрыто
Нечто]…
По усмотренью чего совокупность материи также
И по суставам должна, [и по членам] порой направляться…»
(ст. 281 и сл.).
«Отклонение от прямого направления» есть «определение», специфическая субстанция, истинное качество атома.
«И потому в семенах, помимо ударов и веса,
Должен ты также признать и другую причину движений,
Чем обусловлена в нас прирождённая эта способность;
Из ничего ведь ничто, как мы видим, не может возникнуть.
Правда, препятствует вес появленью всего от ударов,
Силою как бы извне; но чтоб ум не по внутренней только
Необходимости всё совершал и чтоб вынужден не был
Только сносить и терпеть и пред ней побеждённый склоняться,
Лёгкое служит к тому первичных начал отклоненье,
Но не в положенный срок и совсем не на месте известном»
(ст. 284 и сл.).
Это «отклонение» не происходит ни «в определённом месте пространства», ни «в определённое время»; оно не есть чувственное качество, оно есть душа атома.
В пустоте различие веса исчезает, это значит: она есть не внешнее условие движения, а само для себя сущее, имманентное абсолютное движение.
«Наоборот, никогда никакую нигде не способна
Вещь задержать пустота и явиться какой-то опорой,
В силу природы своей постоянно всему уступая.
Должно поэтому всё, проносясь в пустоте без препятствий,
Равную скорость иметь, несмотря на различие в весе»
(ст. 235 [– 239]).
Лукреций подчёркивает это в противоположность движению, ограниченному чувственными условиями.
«Ибо всё то, что в воде или в воздухе падает редком,
Падать быстрее должно в соответствии с собственным весом
Лишь потому, что вода или воздуха тонкая сущность
Не в состояньи вещам одинаковых ставить препятствий,
Но уступают скорей имеющим б?льшую тяжесть»
(ст. 230 и сл.).
«Видишь ли ты, наконец, что хоть сила извне и толкает
Многих людей и влечёт их часто стремглав, понуждая
Против их воли идти, то всё же в груди нашей скрыто
Нечто, что против неё восстаёт и бороться способно…»
(ст. 277 и сл.).
См. приведённые выше стихи.
Эта «мощь», это «отклонение» есть сопротивление, упорство атома, «нечто в груди его»; своё отношение к миру оно выражает не как отношение расколотого, механического мира к отдельному индивиду.
Как Зевс вырос под шумную военную пляску куретов, так мир образуется здесь под звуки борьбы атомов.
Лукреций – истинно римский эпический поэт, потому что он воспевает субстанцию римского духа; вместо жизнерадостных, мощных, цельных образов Гомера мы имеем здесь крепких, непроницаемо вооружённых героев, у которых нет никаких других качеств; имеем войну «всех против всех», застывшую форму для-себя-бытия, природу, лишённую божественного характера, и бога, отрешённого от мира.
— — —
Мы переходим к определению более конкретных качеств атомов; мы уже выяснили его внутреннее имманентное специфическое качество, которое, точнее говоря, есть его субстанция. Эти определения весьма неудовлетворительны у Лукреция, и вообще они являются одним из наиболее произвольных, а поэтому и одним из труднейших отделов всей эпикурейской философии.
1) Движение атомов
«И никогда не была материи масса плотнее
Сжатой, ни б?льших в себе не имела она промежутков
…
Силе нельзя никакой нарушить вещей совокупность»
(ст. 294 и сл.).
«Здесь не должно вызывать удивленья в тебе, что в то время
Как обретаются все в движении первоначала,
Их совокупность для нас пребывает в полнейшем покое, –
…
Ибо лежит далеко за пределами нашего чувства
Вся природа начал. Поэтому, раз недоступны
Нашему зренью они, то от нас и движенья их скрыты.
Даже и то ведь, что мы способны увидеть, скрывает
Часто движенья свои на далёком от нас расстояньи…»
(ст. 308 и сл.).
2) Фигуры [атомов]
«Ну а теперь ты узнай из дальнейшего сущность и свойства
Мира начал основных; сколь они, различаясь по формам,
Многообразны и как разнородны они по фигурам.
…
…ведь раз их количество столь изобильно,
Что ни конца у них нет, как указано мной, ни итога,
То и не могут они, разумеется, все совершенно
Склад однородный иметь и похожими быть по фигуре»
(ст. 333 и сл.).
«Вот почему и должны далеко не похожие формы
Быть у начал, раз они вызывают различные чувства»
(ст. 442 и сл.).
«Первоначала вещей…
Лишь до известных границ разнородны бывают по формам.
Если бы не было так, то тогда непременно иные
Были б должны семена достигать величин необъятных.
Ибо, при свойственных им одинаково малых размерах,
Не допускают они и значительной разницы в формах.
Предположи, например, что тела изначальные будут
Три или несколько больше частей заключать наименьших;
Если затем ты начнёшь эти части у данного тела
Переставлять или снизу наверх, или слева направо,
Ты обнаружишь тогда, сочетания все их исчерпав,
Все изменения форм, что для этого тела возможны;
Если ж иные ещё получить ты желаешь фигуры, –
Части другие тебе прибавить придётся. И дальше
Новые части опять для дальнейших нужны сочетаний,
Если ещё и ещё изменять пожелаешь фигуры.
И, таким образом, форм новизна приращение тела
Вслед за собою влечёт; а поэтому нечего думать,
Будто вещей семена бесконечно различны по формам:
Иначе надо считать, что иные размеров огромных
Будут, а это принять, как уж я доказал, невозможно»
(ст. 478 и сл.).
Эпикурейское учение о том, что «многообразие фигур не бесконечно», но что «существует бесконечное множество частиц той же самой фигуры, из непрерывного столкновения которых создался – и продолжает создаваться – мир», – есть важнейшее, наиболее имманентное рассмотрение отношения атомов к их качествам, к себе, как к основным началам мира.
«Ибо одно за другим превосходней бы всё возникало»
(ст. 507).
«Но и обратно: могло б и в худшее всё обращаться
Тем же путём, как оно достигать бы могло совершенства,
Ибо одно за другим отвратительней всё бы являлось…»
(ст. 508 и сл.).
«Если же этого нет, но все вещи в известных пределах
Держатся с той и с другой стороны, то признать ты обязан,
Что разнородность фигур у материи также предельна»
(ст. 512 и сл.).
«Это тебе разъяснив, продолжаю я следовать дальше:
Первоначала вещей, как теперь ты легко убедишься,
Сходные между собой по своим однородным фигурам,
Неисчислимы совсем. Ибо, хоть и положены грани
Разнице в формах, должны похожие первоначала
Или бесчисленны быть, иль материи вся совокупность
Будет конечною, чт? невозможно, как я доказал уж…»
(ст. 522 и сл.).
Расстояние, различие атомов является конечным; если предположить, что оно бесконечно, то атомы оказались бы в себе опосредствованными, содержали бы в себе идеальное многообразие. Бесконечность атомов как отталкивание, как отрицательное отношение к себе, порождает бесконечное множество подобных, quae similis sint infinitas, их бесконечность не имеет никакого отношения к их качественному различию. Если предположить бесконечное разнообразие форм атома, то каждый атом содержит в себе отрицаемый им другой, и в таком случае существуют атомы, представляющие всю бесконечность мира, подобно лейбницевским монадам.
«Первоначала вещей, таким образом, всякого рода
Неисчислимы и всё, очевидно, способны восполнить»
(ст. 568 и сл.).
«Между началами так с переменным успехом в сраженьях
Испокон веку война, начавшися, вечно ведётся:
То побеждают порой животворные силы природы,
То побеждает их смерть. Мешается стон похоронный
С жалобным криком детей, впервые увидевших солнце.
Не было ночи такой, ни дня не бывало, ни утра,
Чтобы не слышался плач младенческий, смешанный с воплем,
Сопровождающим смерть и мрачный обряд погребальный»
(ст. 574 и сл.).
«Что же имеет в себе и сил и возможностей больше,
Тем указует на то, что и больше оно заключает
Разного рода начал совершенно различного вида»
(ст. 587 и сл.).
«Ибо все боги должны по природе своей непременно
Жизнью бессмертной всегда наслаждаться в полнейшем покое,
Чуждые наших забот и от них далеко отстранившись.
Ведь безо всяких скорбей, далеки от опасностей всяких,
Всем обладают они и ни в чём не нуждаются нашем;
Благодеяния им ни к чему, да и гнев неизвестен»
(ст. 646 и сл.).
«…начала вещей никогда освещаться не могут»
(ст. 796).
«Но не подумай, смотри, что тела изначальные только
Цвета совсем лишены: и тепла нету в них никакого,
Так же как им не присущи ни холод, ни жар раскалённый;
Да и без звука они и без всякого носятся вкуса,
И не исходит от них и особого запаха также»
(ст. 842 и сл.).
«Всё это также должно совершенно быть чуждо началам.
Если построить весь мир мы хотим на бессмертных основах,
Чтобы он мог пребывать нерушимым во всём его целом,
Ибо иначе в ничто у тебя обратятся все вещи»
(ст. 861 и сл.).
«Ясно, что первоначал никакая не может затронуть
Боль и самим по себе им неведомо чувство отрады,
Раз никаких у них нет своих собственных тел изначальных,
От перемены движений которых они бы страдали
Или какой-нибудь плод наслаждений вкушали приятных.
Значит, началам вещей никакое не свойственно чувство»
(ст. 967 и сл.).
«Если же чувство иметь способны живые созданья
Лишь потому, что самым началам их свойственно чувство
[То каковы же тогда в человеческом роде начала?]»
(ст. 973 и сл.).
И ответ на это таков:
«Ибо ведь, если вполне во всём они смертным подобны,
Значит, и сами должны состоять из других элементов,
Эти опять – из других, и конца ты нигде не положишь…»
(ст. 980 и сл.).
[Книга третья]
«Прежде всего, укажу, что дух из тончайших, мельчайших
Тел основных состоит…»
(ст. 180 и сл.).
«Но, для того, чтобы быть настолько подвижным, он должен
Весь состоять из семян совершенно округлых и мелких»
(ст. 187 и сл.).
«[Мёда же, наоборот, несравненно устойчивей влага,
Каплет ленивее он и гораздо медлительней льётся]
Ибо материи вся совокупность гораздо плотнее
Сцеплена в нём, состоя, несомненно, из менее гладких
Тел основных и совсем не из столь округлых и тонких»
(ст. 194 и сл.).
«[Те же, напротив, тела] что увесистей будут, а также
Шероховатей, всегда обнаружат и б?льшую стойкость»
(ст. 202 и сл.).
Уничтожение сцепления, специфического веса.
«… дух и душа по природе
Из исключительно мелких семян состоят несомненно,
Ибо они, уходя, ничего не уносят из веса.
Но вместе с тем невозможно считать, что проста их природа.
Тонкое некое вон дуновенье при смерти исходит
С жаром в смешеньи, а жар за собой увлекает и воздух;
И никакого тепла без примеси воздуха нету»
(ст. 229).
«Значит, нашли мы уже, что тройственна духа природа.
Но для создания чувств всего этого всё-таки мало,
Ибо нельзя допустить, что из этого могут возникнуть
Чувства движения в нас…
Вследствие этого нам четвёртую некую сущность
Надо прибавить ещё. Никакого ей нету названья,
Тоньше её ничего и подвижнее нету в природе,
И элементов ни в чём нет более мелких и гладких»
(ст. 239 и сл.).
«Впрочем, обычно предел у поверхности тела поставлен
Этим движеньям, и жизнь удержать мы поэтому можем»
(ст. 257 и сл.).
«[Ясно, что нам ничего не может быть страшного в смерти]
Что невозможно тому, кого нет, оказаться несчастным,
Что для него всё равно, хоть совсем бы на свет не родиться,
Ежели смертная жизнь отнимается смертью бессмертной»
(ст. 880 [– 882]).
Можно сказать, что в эпикурейской философии бессмертным началом является смерть. Атом, пустота, случай, произвол носят в себе смерть.
«Ибо, как горестно быть после смерти раздробленным пастью
Диких зверей, почему не ужасно – понять не могу я –
В пламени жарком гореть, на костре погребальном пылая,
И положенным в лёд задыхаться и мёрзнуть от стужи,
Ежели труп распростёрт на холодных каменьях гробницы
Или могильной землёй засыпан и тяжко раздавлен»
(ст. 901 и сл.).
«Если бы люди могли настолько же, как они, видно,
Чувствуют бремя, их дух давящее гнётом тяжёлым,
Также сознать и причины его, и откуда такая,
Камнем гнетущая грудь, появилась страданий громада,
Жизни бы так не вели, как обычно ведут её нынче,
Не сознавая, чего они сами хотят, постоянно
К мест перемене стремясь, чтоб избавиться этим от гнёта»
(ст. 1066 и сл.).
Конец третьей книги.
— — —
Известно, что у эпикурейцев господствующей категорией является случай. Необходимым следствием этого является то, что идея рассматривается лишь как состояние; состояние есть само по себе случайное существование. Поэтому сокровеннейшая категория мира, атом, его связи и т.д. отодвигаются вдаль, рассматриваются как прошедшее состояние. То же самое мы находим у пиетистов и супернатуралистов. Сотворение мира, наследственный грех, искупление – всё это и все их благочестивые определения, как, например, рай и т.п., являются не вечным имманентным определением идеи, не приуроченным ни к какому времени, а являются состоянием. Подобно тому, как Эпикур переносит идеальность своего мира, пустоту, в сотворение мира, так супернатуралист воплощает свободу от предпосылок, идею мира – в раю.