17

17

Это был широкий, пышный луг с зелёными холмами вокруг него. В то утро он сверкал и искрился от росы и птицы пели небу и земле. На этом лугу с таким множеством цветов, стояло единственное дерево, величественное и уединённое. Высокое и стройное, оно в то утро имело особое значение. Оно отбрасывало длинную глубокую тень, и между деревом и тенью существовало необычайное безмолвие. Они находились в общении друг с другом – реальное и нереальное, символ и факт. Дерево было поистине великолепным со всеми поздними весенними листьями, которые все трепетали в дуновении ветерка, здоровые, ещё не изъеденные червями; и в нём было огромное величие. Не облачённое в одеяние величия, оно само по себе было роскошным и внушительным. К вечеру оно погрузится в себя, молчаливое и равнодушное, хотя бы даже дул и сильный ветер; а когда взойдёт солнце, дерево также пробудится и распространит своё богатое зеленью благословение на луг, холм и всю землю.

Слышались крики голубых соек, да и белки были очень деятельны в то утро. Красота дерева в его одиночестве сжимала сердце. Это не было красотой того, что вы видели; красота заключалась в самой себе. Хотя вши глаза видели и более красивые предметы, это дерево, уединённое, огромное, наполненное чудом, вы видели взором, не отягощённым привычкой. Должно быть, оно было очень старым, но вы никогда бы не подумали о нём, как о старом. Когда вы подходили к нему и садились в его тени, опираясь спиной о ствол, вы чувствовали землю, силу, заключённую в этом дереве, и его великую отчуждённость. Вы почти могли разговаривать с ним, и оно многое вам рассказывало. Но всегда оставалось это ощущение, что оно далеко, хотя вы прикасались к нему, чувствовали его шероховатую кору, по которой ползали многочисленные муравьи. Этим утром его тень была весьма резкой и ясной, и казалось, что она простирается за эти холмы до других холмов. Это было подлинное место для медитации – если вы умели медитировать. Оно было очень спокойным; и ваш ум, если он был острым, ясным, тоже успокаивался, освобождаясь от влияния окружающего, становясь частью этого сверкающего утра с росой, оставшейся на траве и тростнике. Эта красота всегда будет там, на лугу с этим деревом.

Это был человек средних лет, хорошо сохранившийся, аккуратный, одетый с большим вкусом. Он сказал, что много путешествовал, хотя и не по каким-то особым делам. Отец оставил ему немного денег, и он повидал какую-то часть мира, не только то, что находится на поверхности земли, но также и все эти редкости самых богатых музеев. Говорил, что любит музыку и иногда играет сам; он также казался начитанным человеком. Во время разговора он сказал: «В людях так много насилия, злобы и ненависти друг против друга. Мы как будто утратили любовь, в сердцах наших нет красоты; вероятно, никогда и не было. Любовь превращена в такой дешёвый товар, а искусственная красота стала более важной, чем красота гор и деревьев и цветов. Красота детей быстро вянет. Меня всегда интересовали любовь и красота. Давайте поговорим об этом, если вы можете уделить этому немного времени».

Мы сидели на скамье у ручья. За нами тянулась линия железной дороги, и высились холмы, усеянные дачами и фермами.

– Любовь и красота не могут быть разделены. Без любви нет красоты; они взаимосвязаны, неразделимы. Мы до такой степени развили свой ум, свой интеллект и свою ловкость, сделали их столь разрушительными, что они получили преобладание, попирая то, что можно назвать любовью. Конечно, слово – не реальная вещь, оно не в большей степени реально, чем эта тень дерева есть само дерево. Мы не сможем выяснить, что такое любовь, если мы не отступим от своей ловкости и от высот интеллектуальных ухищрений, если мы не почувствуем сверкающую воду, не осознаем эту свежую траву. Разве можно найти эту любовь в музеях, в показной красоте церковных ритуалов, в кино или в лице женщины? Не является ли для нас важным самим выяснить, как мы отдалились от самых обычных предметов жизни? Не то, чтобы нам нужно было невротически поклоняться природе; но если мы утратили контакт с природой, не значит ли это также, что мы теряем контакт с человеком, с самим собой? Мы ищем красоту и любовь вне самих себя, в людях, в собственности, в обладаниях; они становятся гораздо более важными, чем сама любовь. Обладание, собственность означает наслаждение, и поскольку мы держимся за наслаждение, любовь оказывается изгнанной. Красота – внутри нас самих, не обязательно в вещах, которые нас окружают. Когда окружающие нас вещи становятся более важными и мы вкладываем красоту в них, красота внутри нас уменьшается. И вот всё больше и больше, по мере того, как мир становится всё более насильственным, материалистичным, музеи и все остальные объекты становятся тем, чем мы стараемся облечь собственную наготу и заполнить свою пустоту.

«Почему вы говорите, что когда мы находим красоту в людях и в окружающих нас предметах, и когда мы испытываем наслаждение, это ослабляет красоту и любовь внутри нас?»

– Всякая зависимость порождает в нас чувство обладания, и мы становимся той вещью, которой владеем. Я владею этим домом – я и есть этот дом. Тот мужчина, проезжающий мимо нас верхом, и есть гордость обладания, хотя красота и достоинство лошади более значительны, чем этот человек. Таким образом, зависимость от красоты линии или от прелести лица, несомненно, должна унизить самого наблюдающего; и это не означает, что следует отказаться от красоты линии или от прелести лица; это означает, что когда вещи вне нас приобретают большое значение, мы оказываемся во власти внутренней нищеты.

«Вы говорите, что если я реагирую на это привлекательное лицо, я внутренне беден. Но ведь если я не реагирую на это лицо или на линию какого-то здания, я оказываюсь изолированным и бесчувственным».

– Когда существует изоляция, определённо должна существовать зависимость, и зависимость порождает наслаждение, а следовательно и страх. Если вы совсем не реагируете, налицо или паралич, безразличие, или чувство отчаяния, которое возникло в силу безнадёжности стремления к постоянной удовлетворённости. Поэтому вы вечно захвачены этой ловушкой отчаяния и надежды, страха и наслаждения, любви и ненависти. Когда существует внутренняя нищета, есть и стремление её заполнить. Это бездонная яма противоположностей – противоположностей, наполняющих нашу жизнь и порождающих борьбу в этой жизни. Все эти противоположности тождественны, ибо являются ответвлениями одного и того же корня. Любовь – не продукт зависимости, и любовь не имеет противоположности.

«Разве в мире не существует уродство? Разве оно не противоположно красоте?»

– Конечно, в мире существует уродство – в виде ненависти, насилия и прочего. Почему вы сравниваете всё это с красотой, с ненасилием? Мы сравниваем их потому, что мы имеем шкалу ценностей, и мы ставим на самый верх то, что называем красотой, а уродство помещаем на дне. Можете ли вы взглянуть на насилие без сравнения? И если вы смотрите таким образом, что происходит? Вы обнаруживаете, что имеете дело только с фактами, не с мнениями, не с тем, что должно быть, не с измерениями. Мы можем иметь дело с тем, что есть, и немедленно действовать; то, что должно быть, становится идеологией а потому фантастично, а следовательно бесполезно. Красота не подлежит сравнению, не подлежит сравнению и любовь; и когда вы говорите:«Я люблю этого человека больше, чем того», это перестаёт быть любовью.

«Вернёмся к тому, о чём я говорил. Будучи впечатлительным, человек с готовностью и без осложнений реагирует на приятное лицо или на красивую вазу. Этот бездумный ответ незаметно переходит в зависимость и наслаждение, а также во все описываемые вами сложности. Поэтому зависимость кажется мне неизбежной».

– Существует ли что-нибудь неизбежное – кроме, разве что смерти?

«Если она не является неизбежной, это означает, что я могу управлять своим поведением, – которое поэтому будет механичным».

– Видеть неизбежность процесса и означает быть не механичным. Именно отказывающийся видеть то, что есть ум становится механичным.

«Если я вижу неизбежное, я всё ещё не могу понять, где и как мне поставить себе предел?»

– Вы не ставите себе никакого предела, но видение приносит с собой собственное действие. Когда вы спрашиваете:«Где мне поставить себе предел?», то это вмешательство мысли, которая боится быть захваченной, хочет быть свободной. Видение – не процесс мысли; видение – всегда новое, свежее, деятельное. Мышление – всегда старое, оно никогда не бывает свежим. Видение и мышление принадлежат к двум совершенно различным порядкам, и эти два порядка никогда не могут сблизиться. Так что любовь и красота не имеют противоположностей, и они не являются следствием внутренней нищеты. Следовательно, любовь существует вначале, а не в конце.