Джон Фицпатрик. ХАУС И ДОБРОДЕТЕЛЬ ЭКСЦЕНТРИЧНОСТИ

Джон Фицпатрик.

ХАУС И ДОБРОДЕТЕЛЬ ЭКСЦЕНТРИЧНОСТИ

Неудивительно, что у сериала «Доктор Хаус» такая мощная и преданная фанатская база. Медицинские драмы — один из популярнейших телепродуктов, их любят и зрители, и критики. Помимо «Анатомии страсти», на памяти громкий успех двух сериалов, одновременно стартовавших в 1994 году, «Надежда Чикаго» и «Скорая помощь»^{37}, с такими героями, как Джек МакНейл и Даг Росс. Но, в отличие от своих предшественников, Грегори Хаус отнюдь не симпатичный нарушитель спокойствия, и его слабости — вовсе не продолжение достоинств. Поэтому безграничная любовь фанатов к доктору-мизантропу изначально парадоксальна, ведь он наверняка никому бы не понравился в реальной жизни. Нет, мы, конечно, очень любим эксцентричных героев, но не настолько же!

Может ли вообще эксцентричность считаться достоинством? Думаю, да, и если мы вспомним нескольких эксцентричных философов, то поймем, почему.

Эксцентричность и Торо

Американский писатель и философ Генри Дэвид Торо (1817–1862) известен прежде всего своей книгой «Уолден, или Жизнь в лесу», описывающей два года, проведенные автором в добровольном уединении на берегу Уолденского пруда. Книга убедительно доказывает, что самая разумная человеческая жизнь — это простое существование в гармонии с природой, и в этом отношении Торо предвосхитил «зеленых». Наследие автора составляют двадцать с лишним томов, включающих, помимо «Уолдена», его выступления за отмену рабства и философские работы, посвященные гражданскому неповиновению — сознательному отказу человека подчиняться законам, которые он считает несправедливыми. Безусловно, теория ненасильственного сопротивления Торо положила начало целому ряду общественных движений и оказала серьезное влияние на Махатму Ганди и Мартина Лютера Кинга. (При этом Торо поддерживал Джона Брауна^{38} и его методы борьбы с рабством, которые сегодня многие назвали бы терроризмом.)

Хаус ведет жизнь в социальной изоляции и без хижины на берегу пруда. В одиночестве мало хорошего, согласитесь. Но, как и автор «Уолдена», Хаус выбрал свой образ жизни сознательно. Говоря словами Торо: «Если кто-то шагает не в ногу со своими спутниками, значит, он слышит другой барабан». И, хотя отказ Хауса следовать стандартам и правилам часто кажется нам скорее нарушением субординации, чем серьезным проступком, порой он готов ради принципа пойти на немалый риск.

Например, в эпизоде «Отказ от реанимации» Хаус нарушает волю пациента. Практика современного здравоохранения такова, что дееспособный пациент имеет почти неограниченное право отказаться от лечения. Поэтому человек, не желающий, чтобы его жизнь искусственно продлевали, может подписать бланк отказа от реанимационных мероприятий, который прикрепляется к его медицинской карте. Но Хаус интубирует больного вопреки его желанию, потому что считает: предыдущий врач ошибся с диагнозом; и если бы пациент знал настоящее положение вещей, то не отказывался бы от лечения.

Безусловно, тут есть что возразить. Какой смысл подписывать кучу бумаг, если в любое время врач может заявить, что вы не обладаете всей полнотой информации, и сделать все по-своему? Но готовность Хауса к обвинению в уголовном преступлении и потере медицинской лицензии превращают его поступок в настоящий акт гражданского неповиновения. Обернись все по-другому, авторитет Хауса его бы не защитил.

Эксцентричность и Диоген

Диоген Синопский (404–323 гг. до н. э.) — самый знаменитый философ-киник. Он не доверял пергаменту; и если и писал что-то, его труды не сохранились. Однако он был достаточно влиятельным мыслителем, и современники сохранили для нас его жизнеописание и взгляды. Диоген придавал большое значение жизни честной и скромной, в согласии с природой, и считал, что граждане Афин слишком изнежены, а пресловутая афинская демократия построена на обмане и лицемерии. Он полагал, что нет разницы между публичной и частной жизнью и человек должен на людях говорить и поступать так же, как в уединении. Диоген верил, что материальные блага не ведут к счастью, более того — препятствуют его достижению, поэтому сам жил скромно и ничем не владел. Он учил, что «жить надо, никого не боясь и никого не стыдясь»: писали, что он испражнялся и мастурбировал прилюдно — даже Хаус не заходил так далеко… пока во всяком случае. Услышав, что Платон назвал человека «животным о двух ногах, лишенным перьев», Диоген принес в Афинскую академию ощипанного петуха и выпустил со словами: «Смотрите, вот человек Платона», — чем не Хаус с его любовью к парадоксам!

Наверное, самая известная история про Диогена такова: днем с зажженным фонарем он бродил по людным местам, а на вопрос, что он делает, отвечал: «Ищу [порядочного] человека».

Мы все знаем современных политиков, что на публике провозглашают семейные ценности, а сами бросают жен, не заботятся о своих детях и ходят к проституткам. Для Диогена дела важнее слов, и он уверен, что, только совершая хорошие поступки, можно вести жизнь честную и счастливую.

Хаус демонстрирует похожее презрение к лицемерию: нахально глотает викодин на людях, всегда без обиняков говорит, что думает и что чувствует. Конечно, правила приличия учат нас быть вежливыми, но вежливость не всегда честна, а правда имеет для Хауса решающее значение, не зря он характеризует нечестность своих пациентов, да и человечества в целом, двумя словами: «Все врут». Анализы надо повторять, потому что они ненадежны, а люди допускают ошибки. Компьютерная обработка анализов надежна, но часто маскирует то, что человеку бросилось бы в глаза. Здравый смысл часто прав, но, когда он ошибается, в бой вступает Хаус.

Эксцентричность и Сократ

Сократ (469–399 гг. до н. э.) — один из самых оригинальных, влиятельных и значительных философов всех времен. Как и Диоген, он не доверял записям. Мы знаем о философии Сократа только из свидетельств его современников; и самое достоверное, по мнению исследователей, ее изложение содержится в диалогах его знаменитого ученика Платона (427–347 до н. э.). Первый из таких диалогов, «Апология Сократа», предположительно основан на записи его выступления в афинском суде в 399 г. до н. э. Сократа обвинили в нечестивости и развращении юношества и приговорили к смерти. Он мог бы попросить о замене смертного приговора изгнанием, но отказался от этой мысли, заявив:

«В таком случае кто-нибудь может сказать: "Но разве, Сократ, уйдя от нас, ты не был бы способен проживать спокойно и в молчании?" Вот в этом-то и всего труднее убедить некоторых из вас. В самом деле, если я скажу, что это значит не слушаться Бога, а что, не слушаясь Бога, нельзя оставаться спокойным, то вы не поверите мне и подумаете, что я шучу; с другой стороны, если я скажу, что ежедневно беседовать о доблестях и обо всем прочем, о чем я с вами беседую, пытая и себя, и других, есть к тому же и величайшее благо для человека, а жизнь без такого исследования не есть жизнь для человека, — если это я вам скажу, то вы поверите мне еще меньше. На деле-то оно как раз так, о мужи, как я это утверждаю, но убедить в этом нелегко».[117]

«Жизнь, если она не посвящена исследованию, не достойна человека» («Непознанная жизнь не стоит того, чтобы быть прожитой») — одна из самых цитируемых максим Сократа и одна из самых знаменитых строк в мировой философии. Хотя точное определение понятия «познанная жизнь» составляет содержание целой академической дискуссии, два места достаточно понятны. Первое — Сократ ни в чем не раскаивается. Второе — Сократ говорит судьям, что точно знает, что такое полноценная человеческая жизнь, и если ецу не дозволено вести такую жизнь, он предпочтет умереть.

Готовность Сократа пожертвовать жизнью за свои убеждения снискала ему множество последователей. Одним из них может быть и Хаус. Хотя Хаус постоянно плюет на авторитеты, нарушает профессиональную этику и даже закон, его поступки часто поражают нас благородством. У Хауса есть собственный, «познанный» путь в медицину; и если ему не разрешают следовать этим путем, он чyвствует, что его жизнь недостойна того, чтобы быть прожитой.[118]

Добродетель эксцентричности

Итак, есть что-то странно притягательное в Хаусе и этих чудаковатых греках, Диогене и Сократе. Почему? Видимо, чудаки выполняют важную для общества функцию, к которой мы относимся с интуитивной, хотя редко выражаемой признательностью.

Попытку облечь эту признательность в слова мы находим в работах Джона Стюарта Милля (1806–1873), который сам был большим оригиналом и яркой фигурой в истории философии. Его эссе «О свободе» стало важной вехой в развитии защиты свободы личности.

В третьем разделе эссе, который читатели часто пропускают, Милль доказывает, что эксцентричные люди играют важную роль на рынке идей. Милль видит огромную пользу для общества в том, что называет «экспериментами с жизнью». Откуда взяться дискуссиям по насущным проблемам, когда каждый человек — продукт существующего положения вещей и вместо собственного мнения цитирует общественное? Общество, где никому не позволено развивать свои таланты, — нежизнеспособно; общество, где это позволено лишь немногим, — интеллектуально убого. Милль прекрасно формулирует суть экспериментов с жизнью: «Индивидуум, который предоставляет обществу или близкой к нему части общества избирать для себя тот или другой образ жизни, — тот индивидуум не имеет надобности ни в каких других способностях, кроме той способности передразнивания, какую имеет обезьяна. Только тот человек имеет надобность во всех своих способностях и действительно пользуется ими, который сам по своему пониманию устраивает свою жизнь. <…> Возможно, что человек может попасть на хорошую дорогу и избежать всякого рода бедствий, не употребляя в дело всех этих способностей; но в чем же тогда будет состоять его отличие как человека? На самом деле не в том только важность, что делают люди, но и в том, каковы те люди, которые это делают. Между теми предметами, которые человек должен стремиться улучшить и усовершенствовать, первое место по своей важности, без сомнения, занимает сам человек. <…> Человеческая природа не есть машина, устроенная по известному образцу и назначенная исполнять известное дело, — она есть дерево, которое по самой природе своей необходимо должно расти и развиваться во все стороны, сообразно стремлению внутренних сил, которые и составляют его жизнь».[119]

Хаус, как и эксцентричные философы, которых мы вспоминали, есть «проект в развитии». Он не позволяет другим придумывать за себя план его жизни, не «обезьянничает». Ему очень подходит сравнение с деревом, что растет соответственно внутренним силам, которые делают Хауса… ну, Хаусом.

Саморазвитие и моральный прогресс

Милль убежден, что моральный прогресс возможен. Прогресс влечет перемены — часто значительные, которые требуют нового мышления, новых установок и новых действий. И если мы не будем поощрять тех, кто стремится искать свою дорогу, мы рискуем задушить свежие идеи. Милль пишет: «Я потому так долго останавливаюсь на значении гениальных людей и на необходимости давать полный простор их мысли и их действиям, что в действительной жизни почти все люди относятся к этому совершенно индифферентно, хотя в теории и не станет никто этого оспаривать. <…> оригинальность есть такая вещь, пользу которой не могут понимать неоригинальные умы: они не могут видеть, сколько добра может принести она, а если бы видели, то и не была бы она оригинальностью. Первая услуга, какую должна оказать оригинальность этим умам, состоит в том, чтобы открыть им глаза, и когда они таким образом прозреют, то могут оказаться способны и сами сделаться оригинальными, а покамест пусть они не забывают, что все, что люди не делают, было когда-то сделано кем-нибудь в первый раз, и что все благо, какое только существует, есть плод оригинальности, — пусть они будут довольно скромны, чтобы верить, что оригинальность еще имеет кое-что совершить, и что они тем более в ней нуждаются, чем менее сознают в ней нужду».[120]

Всякий раз, когда Кадди вынуждена кому-то объяснять свою готовность мириться с выходками Хауса, она неизменно отвечает: «Он лучший врач, который у нас есть». Хаус — диагност последней инстанции. Пациентов направляют к нему, когда другие врачи зашли в тупик. Те, кто не хотят признать диагностический гений Хауса, не могут терпеть его эксцентричность.

Эксцентричность и моральный прогресс

Милль убежден, что общество должно позволить оригинальным личностям свободно самовыражаться и на словах, и на деле. Но те, кто, как Хаус, далеко отклонились от нормы и идут своим путем, пересекают тонкую грань и кажутся окружающим не просто оригиналами, но законченными чудаками. Однако Милль уверен, что и чудаки, и сумасброды нужны обществу: «В такое время, как наше, более, чем когда-либо, надо не запугивать, а, напротив, поощрять индивидуумов, чтобы они действовали не так, как действует масса. <…> теперь неисполнение обычая, отказ преклоняться перед ним, есть уже само по себе заслуга. Потому именно, что тирания мнения в наше время такова, что всякая эксцентричность стала преступлением, потому именно и желательно, чтобы были эксцентричные люди, — это желательно для того, чтобы покончить с этой тиранией. Там всегда было много эксцентричных людей, где было много сильных характеров, и вообще в обществе эксцентричность бывает пропорциональна гениальности, умственной силе и нравственному мужеству. То обстоятельство, что теперь так мало эксцентричных людей, и свидетельствует о великой опасности, в какой мы находимся».[121] Хаус выполняет важную социальную функцию — спасает жизни, когда другие врачи уже отступились. Кроме того, он — настоящий учитель. Но если бы Форман, Кэмерон, Чейз и другие сами не были личностями с сильным характером, отмеченным «гениальностью, умственной силой и нравственным мужеством», Хаус и близко не был бы таким эффективным лидером. Чтобы гений диагностики мог работать в полную силу, ему нужна команда врачей «с характером». И только общество, готовое позволить таким характерам расцветать, будет способно обеспечить Хауса подходящими кадрами.

За эксцентричный образ жизни приходится платить — люди сочтут, что вы чудак, и станут на вас коситься. Но Милль убеждает, что чудаки оказывают нам неоценимую услугу. В попытке открыть что-то важное за границами существующего порядка они не боятся бросить вызов враждебному обществу. Консерваторы при каждом удобном случае спешат уверить нас, что большинство новых идей, мнений и экспериментов с жизнью оказываются хуже старых, и уже в силу этого чудаки наверняка потерпят крах. Но даже своими неудачами они служат обществу. Превращая собственную жизнь в лабораторию, эксцентричные люди способствуют созданию новых образцов для подражания, оригинальных идей и мнений. В конечном счете они помогают нам обретать жизнь, которую стоит прожить.

Здесь следует отметить, что Милль находит прямую связь между поиском такой жизни и поиском истины. Он пишет: «Утверждают, что некоторые верования столь полезны, чтобы не сказать необходимы для общего блага, что охранять их для правительства не менее обязательно, как и охранять какие-либо другие общественные интересы. <…> Полезность какого-либо мнения есть также предмет суждения и предмет столь же спорный, так же подлежащий критике и так же нуждающийся в ней, как и самое мнение. Утверждать, что такое-то мнение вредно, и на этом основании лишать свободы его высказывать, — предполагает такое же притязание на непогрешимость, как если бы дело шло не о вреде или пользе мнения, а об его истинности или ложности. Неправильно утверждать, что будто может быть дозволено доказывать пользу или безвредность мнения, и запрещено только доказывать или опровергать его истинность, потому, что истинность мнения составляет всегда существенную часть его полезности».[122]

Хаус почти идеально совмещает поиск жизни познанной и поиск истины. В эпизоде «Бритва Оккама» диагност приходит к изящной теории, объясняющей болезнь ошибкой аптекаря. Приняв эту гипотезу, он спасает пациента. Но аптекарь утверждает, что не мог ошибиться; и семья больного не может ни доказать, ни опровергнуть такую версию. Хаус методично пересматривает все лекарства в больничной аптеке, пока не находит то, что искал: таблетки колхицина, внешне почти неотличимые от таблеток от кашля. Можно было бы заметить, что хаусовская потребность быть всегда правым подпитывается его нарциссизмом, но этот же нарциссизм движет его жаждой познать истину. А, как уже было сказано, истинность мнения — необходимое условие его полезности.

Безусловно, Хаус — тот тип характера, что описан в классике кантри «Мамы, не позволяйте вашим мальчикам вырасти в ковбоев»:

Тем, кто его не знает, он не понравится.

А те, кому он нравится, не знают, как с ним ужиться.

Он не плохой, он просто другой,

Но его гордость не позволяет ему

Поступать так, чтобы вам понравиться.[123]

Многим из нас мир, в котором не найдется места для Хауса, покажется неуютным местом. Нам есть чему учиться у таких людей, как он, и общество только выигрывает, относясь к их эксцентричности, как к добродетели и позволяя ей цвести пышным цветом.