21. Эпохи Тростника и Ягуара

21. Эпохи Тростника и Ягуара

После небольшого забегания вперед, чтобы оповестить читателя о грядущем прев­ращении облачка на горизонте в сияющую вершину нового знания, вернемся к более методичному прочесыванию историографии. Как и прежде, будем рассматривать по две двадцатилетние эпохи кряду. Следующей в нашей ретроспективе будет пара:

Частично эпоху Тростника мы уже описали как время системного кризиса всех ведущих обществ, ориентированных на прогресс и развитие науки, а также эпоху кризиса самой науки и естественнонаучного мировоззрения. Выход из кризиса связан с отдельн­ыми ростками знаний, гипотез, эмпирических открытий, практических примеров, которые в дальнейшем соединятся в новую парадигму современного общества. Одно из мест, где произрастают ростки будущего – это локальная зона Крымской войны. Из этого кризис­ного очага вырастут такие побеги, как современная литература, ведомая примером Льва Толстого, принципы военно-полевой медицины и тыловой службы, и вообще принципы современной войны и будущего ВПК. Из этого очага произрастут реформы Александра II, также ставшие отдельными ростками модерна, но не устойчивой системой.

То же самое касается и других ведущих держав наступающего века милитаризма и научно-технического прогресса. Политические системы остаются прогрессивно-монархи­ческими, кроме зависимой от бывшей метрополии постколониальной системы в США. Экономика остаётся аграрно-индустриальной, мировоззрение – прогрессивно-консерва­тивным, и так далее.

Политические и социальные реформы в США идут параллельно с реформами в России и в режиме взаимной поддержки, что влияет на всю мировую (она же европейская) политическую систему. Рождение единой Германии как противовеса возродившейся на прогрессивных принципах Франции – тоже один из ростков будущего мироустройства, вспоенных кровью Крымской войны.

Поскольку в фокусе нашего философического расследования находится познающее сообщество, то главным моментом эпохи Тростника является глубокий кризис и раскол классической естественнонаучной философии, появление ростков будущих глобальных идеологий, прежде всего марксизма. Последними ростками эпохи Тростника, выросшими из кризисного очага франко-прусской войны можно считать философию Ницше и полити­ческий опыт Парижской коммуны.

Если же выбирать из ростков «эпохи Тростника» самый плодотворный в смысле способности разветвиться в систему, то вне конкуренции будет Периодический закон химических элементов Д.И.Менделеева, представленный публике в 1869 году. Однако вплоть до начала следующей «эпохи Ягуара» системная сила «Таблицы Менделеева» не была доказана (предсказанные галлий, скандий и германий открыты в 1875, 1879 и 1885 годах). Так что в рассматриваемую эпоху «Периодический закон» был всё ещё ростком, а не прочно укоренившимся древом.

Впрочем, серьёзных конкурентов «Таблицы Менделеева» среди научных трактатов «эпохи Тростника» вполне достаточно. «Капитал» К.Маркса (1861) мы уже называли. Но есть ещё «Происхождение видов» Чарльза Дарвина (1859), из которого стараниями после­дователей выросло не только научно-философское, но и идеологическое древо эволюцио­низма. Особенно стараниями Эрнста Геккеля.

Примечательно, что трактат Геккеля «Антропогения» (1874) соответствует как раз смене эпох и перемене «духа времени» со знака Тростника на знак Ягуара. Это означает, что ростки нового, «прогрессивного» разрослись и переплелись столь густо, что в них могут спрятаться настоящие идеологически зубастые «ягуары». Другое дело, что многие из интуитивных построений Геккеля были опровергнуты или не нашли подтверждения, но стали грозным идеологическим оружием в борьбе с клерикалами и консерваторами.

К этой же «эпохе Ягуара» относятся такие идеологически острые работы Энгельса как «Антидюринг» и «Происхождение семьи, частной собственности и государства». Философию Ницше тоже не назовешь мирной проповедью прогресса, скорее – это заост­рённая критика современников и ещё один призыв к отказу от компромиссов.

Перемена «духа времени» должна ощущаться во всех сферах, не только в науке или политике. В этом смысле показательна разница в мироощущении одного и того же автора между «Войной и миром» (1868) и «Анной Карениной» (1875). В первом великом романе – на фоне политического и социального кризиса войны совместное переживание автором и читателем радостных моментов становления и развития личности героев, ростков новой жизни. (Один только многообещающий образ зеленеющего дуба чего стоит.) Во втором романе Толстой остро критически настроен к обществу и своим героям, заражая этим настроением читателя. Разве не удивительно это резкое превращение защитника отечества и чуть ли не пророка в критика и нигилиста? Но Толстой всего лишь «зеркало», лицо большого сословия русской дворянской интеллигенции.

Творчество Достоевского не испытывает столь резких поворотов, он изначально критически или даже самокритично настроен к нигилизму интеллигенции. Но Фёдор Ми­хайлович и не был кумиром публики во времена «Преступления и наказания» (1866), да и сам роман, скорее, росток жанров детектива и социально-психологической драмы. А вот после «Бесов» (1873) и завершая «Братьями Карамазовыми» (1880) – точное попадание в критический дух «эпохи Ягуара». Критика идёт на пользу обществу, но раскалывает его, так что сами критики становятся её объектом. Если Толстой был лицом русской интелли­генции, то Достоевский – её больной совестью, зеркалом самокритики. Так же как Ницше для прогрессивной европейской общественности.

В политике перемена духа времени от Тростника к Ягуару прослеживается так же четко. До 1874 года проявившаяся после Крымской войны интеллигенция поначалу в целом солидарна с александровскими реформами, но сразу после 1861 года переходит на критические позиции, существуя в виде отдельных кружков (ростков). Летом 1874 года смена «духа времени» выражается в «хождении в народ» и последовавших репрессиях. Самокритичная ипостась интеллигенции, «тень тени», после убийства царя-освободителя в марте 1881 года примет точно такие же «народнические» формы, да и кадры унаследует. Даже «главный реакционер» К.Победоносцев критично относился к обществу и не сомне­вался в неизбежности очистительной революции. Другое дело, что «ягуары» с разных ветвей одинаково ищут «вредные» элементы, но находят разные ответы, в том числе в лице друг друга. В целом «народничество», как и реакция на него, активны всю эпоху Ягуара до 1894 года, когда на смену придут революционные партии и политический сыск.

Достаточно очевидны параллели, как и перемена духа времени, в политике России и Германии. Прогрессивные реформы при общей слабости системы в «эпоху Тростника» и резкая смена политического режима в 1874 году, после покушения на Бисмарка. Именно в этот момент происходит фактическое, а не формальное рождение «Второго рейха». При­родный консерватор (Ветер в Ветре) Бисмарк сыграл для Европы самокритическую роль в «эпоху Ягуара». Сложившийся баланс между Берлином, Веной и Санкт-Петербургом за счёт Константинополя определил ход европейских дел на двадцатилетие, в то время пока Лондон и Париж были заняты колониальными делами.

За океаном 1874 год также стал годом активизации критиков реформаторского режима республиканцев. В результате демократы получили большинство в Конгрессе, а через два года фактически выиграли президентские выборы. Но генерал Грант с помощью федеральных войск выиграл пересчёт голосов в нескольких штатах, хотя в итоге реформа­торам пришлось сменить радикальную риторику на примирительную. Убийство президен­та Гарфилда в 1881 году «левыми» в пользу «правых» только подчеркнуло параллели реформ в США и России.

Вообще психотип Ягуара востребован в критических ситуациях, когда быстрое формирование работающей системы требует избавляться от ненадёжных элементов и связей, по принципу «лучше проще да крепче». Не случайно среди исторических Ягуаров замечены такие деятели как Иван Грозный, Сталин и Брежнев. Востребованность данного психотипа определяет умение интуитивно определить надёжность элементов работающей системы, экстренно формируемой из ростков предшествующего творческого периода. Стоит напомнить, что военно-промышленная машина СССР была создана практически заново в 1941-43 годах из научно-технического и кадрового задела, сформированного перед войной (узел 16/17, соответствующий Тростнику).

Возвращаясь к Науке как сообществу, задающему ритм исторического развития, обнаружим, что «эпоха Ягуара» – это время формирования систем представлений на основе принципов и понятий, открытых в предшествующий период. Некоторые из этих научно-философских систем сильно идеологизированы, упрощены для вящей крепости и заостренности против оппонентов. Так, философский эволюционизм Геккеля с его прин­ципом «соответствия филогенеза онтогенезу» и идея эволюционного антропогенеза стали идеологическим оружием не только против клерикалов, но и против консерваторов.

В естественных науках «эпоха Ягуара» – также время деятельной критики, опыт­ного подтверждения или опровержения ранее выработанных гипотез и системных прин­ципов. Один из ярких примеров – опыты А.Майкельсона, отсеявшие гипотезу эфира. Итогом «критического периода» становится небывалый рост доверия общества к науке вообще, заодно укрепивший веру в упрощённые идеологические системы. Так что в последующую «эпоху Орла» энергия общества переключается от опытной проверки законов к созданию научно-технических систем на практике и развитию прикладных наук.