§ 6. Критика теории постижения чужого сознания у Шелера

§ 6. Критика теории постижения чужого сознания у Шелера

Мы должны сопоставить вчувствование с еще одной теорией о чужом сознании, которая значительно отличается от всех прежде рассмотренных теорий: согласно Шелеру,[380] чужое Я с его переживанием внутренне воспринимается точно так же как собственное. (На его полемике против теории вчувствования нам здесь останавливаться не стоит, поскольку она не направлена против того, что мы называем вчувствованием). Первоначально существует «индифферентный поток переживания», из которого постепенно выкристаллизовываются «свои» и «чужие» переживания. В качестве примера в пользу этого приводится то, что мы можем переживать какую-либо мысль как свою или как чужую или же как ни ту и ни другую, а, кроме того, что первоначально мы обнаруживаем себя не изолированными, но погруженными в мир душевного переживания, а еще то, что мы сначала намного менее переживаем наши собственные переживания, чем это делает наше окружение, наконец, то, что мы воспринимаем в наших собственных переживаниях лишь то, что движется по предначертанному пути, специального для которого уже существует общепринятое выражение.[381] В этой смело выступающей против всех прежних воззрений теории есть нечто чрезвычайно подкупающее. Но все же, чтобы достичь некоторой ясности, необходима точная проверка всех употребляемых здесь понятий. Итак, сначала мы спрашиваем, что является внутренним восприятием? На это Шелер отвечает: внутреннее восприятие – это не самовосприятие (мы можем воспринимать самих себя, т. е. наше тело, также внешне), но, как направление акта, оно отличается от внешнего восприятия; это тот самый вид актов, в которых душевное становится для нас данностью. Различение между обоими данными разновидностями восприятия не должно быть дефинитивным, основываться на различии объектов в данных видах восприятия, но, наоборот, различие физического и психического должно быть постижимым только посредством принципиально отличной разновидностью, как только они становятся данностью.[382] Все же мне кажется, что Шелерова критика прежних попыток разграничить психическое и физическое посредством взаимно различающихся признаков,[383] не доказывает, что речь идет только о различии сущности данности, но не о разделении объектов различных видов бытия, которым, в силу их сущности, соответствуют разные виды данности. В этом случае мы могли бы «внутренне восприятие» считать названием определенных актов созерцания (что под этим следовало бы понимать, нам необходимо сразу же выяснить), не вступая тем самым в конфликт с нашим учением о вчувствовании. Можно было бы внутри этой категории «внутренне восприятие» дифференцировать акты, в которых, с одной стороны, чужое, а, с другой стороны, собственное переживание становится данностью. Но этим мы еще не достигли достаточной ясности. Что означает «свой» и «чужой» в контексте, в котором их использует Шелер? Если принимать всерьез его утверждение об индифферентном потоке переживания, то невозможно будет не заметить, как внутри него проходит дифференциация. Но сам этот поток переживаний является абсолютно неосуществимым представлением, поскольку всякое переживание есть реально переживание Я, и феноменально его тоже невозможно разделить с Я. Но так как Шелер не знает чистого Я и под «Я» всегда понимает «душевного индивида», он может говорить о переживании, которое располагается перед структурой Я. Продемонстрировать такое лишенное Я переживание ему, естественно, не удается. Все приводимые им случаи предполагают как собственное, так и чужое Я, и отнюдь не подтверждают его теорию. Они только станут адекватными в том случае, если мы оставим феноменальную сферу. Тогда «свое» и «чужое» будут означать «относящееся к разным индивидам», т. е. к разным субстанциальным, качественно различным по форме душевным субъектам. Эти индивиды и их переживания также должны быть доступны внутреннему восприятию. Я ощущаю не мои, но чужие чувства, и это означает: эти чувства проникли в меня от другого индивида. Я изначально окружена миром душевных событий, т. е. подобно тому, как я телесно включена в мир моего внешнего опыта, на фоне со всех сторон бесконечно простирающегося пространственного мира, так и моя душевная индивидуальность погружена в мир внутреннего опыта, в бесконечный мир душевных индивидов и душевной жизни. Все это, вне сомнения, неоспоримо. Но мы находимся здесь совершенно на другой почве, чем в наших созерцаниях. Весь этот мир внутреннего восприятия, нашего индивида и всех других индивидов мы исключили из поля наших исследований, они не принадлежат к сфере абсолютной данности, к чистому сознанию, но трансцендентны ему. Но в этой сфере «Я» имеет другое значение, оно означает только живущего в переживании субъекта переживания. Поэтому понятно, что будет бессмысленным вопрос, является ли переживание «моим» или «чужим». То, что я чувствую – чувствую первично – чувствую именно я независимо от того, какую роль играет это чувство в целостности моего индивидуального переживания и как оно возникло (посредством ли заражения чувством другого или нет).[384] Эти собственные переживания – чистые переживания чистого Я – даны мне в рефлексии, в обращении назад, когда Я, отвращаясь от объекта, обращается к переживанию этого объекта. И вот, что отличает рефлексию от внутреннего восприятия, точнее говоря, от самовосприятия? Рефлексия – это всегда актуальное обращение к актуальному переживанию, тогда как само внутренне восприятие может быть неактуальным и принципиально охватывает сферу неактуальностей, которые лишь вместе с ним образуют мое переживание настоящего. Кроме того, существует способ восприятия моих переживаний, когда я созерцаю их даже не как таковые, но как выражение трансцендентного, моей индивидуальности и ее свойств: в моих воспоминаниях выражается моя память, в моих внешних актах восприятия – острота моих чувств (естественно, речь здесь идет не об органах чувств), в моей воле и действиях – моя энергия и т. д. И в этих свойствах выражается моя оригинальная индивидуальность. Этот способ восприятия мы можем охарактеризовать как внутреннее самовосприятие. В пользу того, что «внутреннее восприятие» является у Шелера апперцепцией «самости» в смысле индивида и его переживаний в контексте индивидуального переживания, у нас есть достоверные основания. К объектам внутреннего восприятия он причисляет совокупности переживаний, которые становятся данностью в едином акте созерцания, напр., «мое детство».[385] (Я назвала бы это, правда, не восприятием, но тем «резюме воспоминания», на которое мы ранее указывали и анализ которого должен осуществляться феноменологией воспринимающего сознания). Кроме того, это означает, что во внутреннем восприятии нам дана «целостность нашего Я», так же, как в акте внешнего восприятия – целое природы, но не отдельные чувственные свойства.[386] Точнее, внутреннее восприятие невозможно назвать апперцепцией трансцендентного, даже если подчеркивается отличие единства многообразного во внутреннем и внешнем восприятии («одного из другого» и «одного в другом»).[387] Это Я фундаментально отличается от чистого Я, от субъекта актуального переживания: единства, которые конституируются во внутреннем восприятии, отличны от единства осуществления переживания, а внутреннее восприятие, которое дает нам эти совокупности переживаний, отличается от рефлексии, в которой мы схватываем абсолютное бытие актуального переживания. Шелер сам проводит различие между рефлексией и внутренним восприятием,[388] в котором он, в отличие от рефлексии, отрицает постижение актов. Тем страннее кажется, что от него ускользает различие между его собственным и Гуссерлевым понятием «внутреннего восприятия» и что он полемизирует с предпочтением, которое Гуссерль отдает своему внутреннему восприятию по сравнению с внешним.[389] Как раз возможность различных толкований побудила Гуссерля заменить термин «внутреннее восприятие» для характеристики абсолютной данности переживания выражением «рефлексия».[390] Внутреннему восприятию в смысле Шелера Гуссерль также не отдает никакого очевидного предпочтения перед внешним. Различие рефлексии и внутреннего восприятия проявится совершенно отчетливо, если мы рассмотрим иллюзии внутреннего восприятия, которые содержатся у Шелера в «учении об идолах». Если я обманываюсь в своем чувстве к другому лицу, то это не может означать, что я рефлективно постигаю акт любви, которой на самом деле не существует. Такая «иллюзия рефлексии» невозможна. Если я постигаю актуальный любовный порыв в рефлексии, то я обладаю абсолютным, каковое никоим образом нельзя выразить. Возможно, я обманываюсь в объекте своей любви, т. е. личность, как я представляла ее в этом акте, в действительности другая, и я любила фантом. Но все же в этом случае любовь была подлинной. Также возможно, что любовь не будет продолжительной – как ожидалось – а очень скоро прекратится. Но даже в этом случае нет причины говорить, что она не была подлинной, пока существовала. Но такие иллюзии Шелер не имеет ввиду. Первая разновидность «идолов», которую он называет – это разновидность иллюзии, когда мы живем чувствами нашего окружения и считаем их своими, но при этом совсем не проясняем собственные чувства и принимаем «вычитанные» чувства за свои, как, например, юная девушка, что полагает, будто чувствует любовь Джульетты.[391] Мне кажется, здесь все еще необходима дифференциация и обстоятельный анализ. Если я заимствовала от моего окружения ненависть и презрение в отношении представителей определенной расы или партии, например, как ребенок из консервативной семьи в отношении евреев и социал-демократов, или как ребенок, воспитанный в либеральных взглядах – в отношении «юнкеров», то это совершенно подлинная и честная ненависть, только она вместо первичного понимания ценности основывается на вчувствованном понимании ценности и, очевидно, посредством зараженности чувством другого достигла степени, несоизмеримой с почувствованной отрицательной ценностью. Следовательно, я не обманываюсь, когда постигаю свою ненависть. Иллюзии, которые могут здесь быть, это, во-первых, ценностная иллюзия (когда я предполагаю постичь вовсе не существующую отрицательную ценность), с другой стороны, иллюзии в отношении моей личности, когда я воображаю, будто возвышаю эти чувства на основании своего убеждения и принимаю мою пристрастность в заимствованных предрассудках за «правоту в своих взглядах». Во втором случае я действительно обладаю иллюзией внутреннего восприятия, но, конечно, не иллюзией рефлексии.[392] Об отсутствии фундирующего первичного восприятия ценности я не могу иметь рефлективной ясности, поскольку я не могу рефлектировать по поводу несуществующего акта. Но если я осуществляю такой акт и достигаю данности, то я приобретаю ясность и тем самым возможность разоблачить прежнюю иллюзию посредством сравнения с этим случаем. Именно так обстоят дела с «вычитанными» чувствами. Если влюбленный гимназист полагает, будто чувствует в себе страсть Ромео, то это еще не означает, что он верит в то, что действительно ощущает чувство, которое сильнее фактически наличествующего, но этот гимназист чувствует страсть на самом деле, поскольку он раздул свою искорку в пламя посредством заимствованной любовной страсти; такой пыл, конечно, угаснет, как только это воздействие прекратится. Также здесь существует «неподлинность» в нехватке фундирующего первичного восприятия ценности и в вытекающем отсюда недоразумении между чувством, с одной стороны, и его субъектом и объектом, с другой. И иллюзия юноши состоит в том, что он приписывает себе страстность Ромео, но не в том, что, по его мнению, он имеет сильное чувство.

Теперь другой вид иллюзии, вследствие которой действительно существующие в нас чувства не могут нам стать данностью. Если я не воспринимаю фактически существующее чувство, поскольку оно движется не по традиционному пути, то я не понимаю, как можно здесь вести речь об иллюзии. Обращение к собственным чувствам – это позиция, чуждая для естественной установки. Требуются особые обстоятельства, чтобы обратить на это внимание, и если я не замечаю какого-то чувства, поскольку никто не обратил мое внимание на то, что «таким образом нечто» существует, то это совершенно естественно и так же мало относится к иллюзии, как если я не расслышу шорох поблизости от меня или не разгляжу объект в поле моего зрения.[393] Об иллюзии рефлексии здесь уже и вовсе не может быть речи, так как рефлексия – это понимание переживания, а то, что переживание, которое я понимаю, от меня не ускользает, тривиально. Иным является случай, когда соответствующее переживание не ускользает от меня, но я считаю его воображаемым, поскольку оно не подобает моему окружению. Но здесь дело, по-видимому, заключается в том, что я не хотела бы себе в нем сознаваться и хотела бы совсем устранить его, но не в том, что я считаю это переживание не первичным и действительно впадаю в иллюзию.

Если мы заблуждаемся в мотивах нашего поступка,[394] то мы, опять-таки не рефлектируя, воспринимаем мотив, которого не существует, но мы либо совсем не имеем ясно осознанного мотива, из которого, подобно переживанию, вытекает наш поступок, либо наряду с мотивом, находящимся у нас перед глазами, действуют еще другие, но мы не можем их ясно осознать, поскольку они являются не актуальными переживаниями, а «переживаниями заднего плана». Для того чтобы можно было обратить на это рефлектирующий взгляд, каждое переживание должно принять форму специфического «cogito». Если я, например, считаю, что действую из чистого патриотизма, вступая добровольцем в армию и не замечаю, что жажда приключений, тщеславие и неудовлетворенность моим нынешним положением здесь тоже замешаны, то побочные мотивы, как еще не актуальные или уже неактуальные, ускользают от моего рефлектирующего взгляда, и я поддаюсь иллюзии внутреннего восприятия и иллюзии ценности и считаю проявлением благородства, когда воспринимаю это действие так, как оно мне представляется. То, что в целом людям свойственно приписывать себе лучшие мотивы, чем те, которые ими фактически движут, и то, что многие чувственные порывы вообще не осознаются,[395] основано на том, что они уже в модусе неактуальности воспринимаются как малоценные, и поэтому им не позволяют стать актуальными; но при этом они не перестают существовать и действовать. На этой противоположности между актуальностью и неактуальностью зиждется также то, что прошлые и будущие события могут восприниматься как ценные и малоценные, если они сами по себе уже или еще не «представляемы».[396] Тогда актуальное восприятие ценности основывается на неактуальном воспоминании или ожидании; то, что мы якобы имеем здесь чистое восприятие ценности без фундирующих теоретических актов, едва ли выдерживает критику. Не существует переживаний, противоречащих сущности ценностного переживания. Также речь идет о «фоновых переживаниях», когда Шелер говорит, что одно и то же переживание может восприниматься более или менее точно.[397] Страдание, которое «совсем исчезает из нашего внимания или актуально только как всеобщая неизбежность, тогда как мы смеемся и шутим», есть неактуальное переживание, которое продолжает существовать на заднем плане, пока Я живет в других актуальностях. О переживании можно говорить только в контекстах восприятия, в которые оно входит, что оно «представляет» себя разным; переживание, схваченное в рефлексии – сколь бы образно ни говорить – не имеет «сторон». Наконец, также из выявленной противоположности мы понимаем, почему Шелер проводит различие между «периферическими» переживаниями, которые поочередно приходят на смену друг другу, и «центральными», которые даны в качестве единства и в них обнаруживается единство Я. Во всех слоях у нас есть последовательность в том смысле, что одно актуальное переживание сменяет другое. Но существуют переживания, исчезающие, как только они затихнут (чувственная боль, чувственное наслаждение, акт восприятия), и другие, продолжающиеся в модусе неактуальности: они образуют те единства, посредством которых мы в процессе восприятия также имеем возможность возвращаться в прошлое (любовь, ненависть, дружба), и конституируют те комплексные структуры, которые могут осуществляться нами в акте созерцания: мое детство, мои годы учения и т. д.[398] Тем самым должно было быть выявлено различие между рефлексией, в которой нам абсолютно дано актуальное переживание, и внутренним восприятием вообще, а также надстраивающимися над ним комплексными единствами и выражающимся в нем индивидуальным Я.[399] Родство между внутренним восприятием и вчувствованием мы видим уже теперь: подобно тому, как в воспринятых собственных переживаниях выражается собственная индивидуальность, так и во вчувствованных переживаниях выражается чужая индивидуальность. Но мы видим и различие: в одном случае первичную, а в другом не первичную данность конституирующих переживаний. Если я переживаю чувство в качестве чувства другого, то я в какое-то время обладаю им первично, как своим собственным, но затем не первично – вчувствуя, как чувство, изначально данное в качестве чужого. И как раз не первичность вчувствованных переживаний побуждает меня отказаться от общего термина «внутреннее восприятие» для постижения собственного и чужого пережива ния.[400] Если необходимо подчеркнуть всеобщий характер обоих, то лучше было бы сказать «внутреннее созерцание». Тогда к этому определению также относилась бы не первичная данность собственных переживаний: воспоминания, ожидания, фантазии. Но я должна протестовать против включения вчувствования во внутреннее восприятие и по другой причине: параллельность обоих существует только для стадии вчувствования, в которой я обладаю чужим переживанием по отношению к себе; стадия, в которой я живу в чужом Я и эксплицирую вслед за ним его переживание, является скорее параллелью самого первичного переживания, чем его данности во внутреннем восприятии.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.