II. Маркс и стиль

II. Маркс и стиль

Эта внимательность никогда не покидает Маркса. Острота партийной борьбы иногда заставляла публиковать свои и чужие вещи, не удовлетворяющие его стилистическое чутье. Случалось, что Маркс, разумеется, торопит с публикацией вещи, но не забывает отметить небрежность стиля. Получив от Энгельса рукопись памфлета, остро необходимого в разгоравшейся борьбе против оппортунистов, Маркс пишет: «Вещь хороша, хоть стиль кое-где и небрежен, было бы бессмыслицей заняться сейчас шлифовкой и отделкой, ибо прежде всего важно выступить своевременно, так как разрешение этого конфликта „так-таки“ не за горами»[5].

Когда Сигизмунд-Людвиг Боркхейм, участник Баденского восстания, эмигрировавший в Англию, подготовил к печати свое выступление в Международном товариществе рабочих, Маркс, давая в письме к Энгельсу отрицательный отзыв о речи Боркхейма, не забывает упомянуть и о его ужасном французском стиле – «жаргоне французских коммивояжеров». Французский оригинал речи Боркхейма представляет собою, по мнению Маркса, «безвкусную белиберду», причем первое слово Маркс подчеркивает[6].

Сообщая Энгельсу важную новость о Георге Эккариусе, генеральном секретаре I Интернационала, – «наш Эккариус стал главным лондонским выборным агитатором», – Маркс не забывает характеризовать и ораторский стиль Эккариуса: «У него своеобразная сухо-юмористическая манера речи, особенно нравящаяся англичанам» (письмо от 24 июня 1865 г.)[7].

Давая 7 февраля 1865 г. политическую оценку передовице Швейцера и находя в ней ряд положительных моментов, Маркс все же, хотя и бегло, бросает замечание: «Что за дикий немецкий язык у Швейцера „как такового“! Вторая передовица о министерстве Бисмарка до невероятности высокопарна и замысловата…»[8].

Отсюда ясно: Маркс уделял внимание стилю отнюдь не «самому по себе», а как оружию политической борьбы. Не «эстетические» требования вообще заставляли его следить за литературной формой, а убеждение, что идеологическое оружие со всех сторон (в том числе даже и с литературной) должно быть хорошо отточено, чтобы лучше служить целям борьбы, чтобы быть легче понятым.

В мае 1861 г. в Берлине Маркс слушал в ложе журналистов, во «второй палате», выступление либерального депутата Финке и кратко, вспомнив одну литературную параллель, дает в письме к Энгельсу убийственную политическую характеристику этого Финке: «В плохонькой комедии Фрейтага… под названием „Журналисты“, выводится толстый гамбургский филистер и виноторговец по имени Пипенбринк. Финке – точная копия этого Пипенбринка». Но Маркс не ограничивается этой характеристикой, а добавляет замечание о Финке-ораторе, о его манере говорить: «Противный гамбургско-вестфальский говор, быстро проглатываемые слова, ни одной правильно построенной или законченной фразы. И это – наш доморощенный Мирабо!»[9]

Вико утверждает в своей «Новой науке», что Германия является единственной страной в Европе, где говорят еще на «героическом языке», – это утверждение Вико вызывает живую реплику Маркса в письме к Энгельсу от 28 апреля 1862 г.: «Если бы старый неаполитанец имел удовольствие ознакомиться с языком венской „Presse“ или берлинской „National-Zeitung“, он отказался бы от этого предрассудка»[10]. Громя неправильные политические установки лассальянства и борясь с Лассалем, Маркс в переписке с Энгельсом не раз с убийственной иронией отзывался о стиле «Итцига»[11], приводя действительно сногсшибательные примеры. У подруги Лассаля – баронессы Гацфельдт, по мнению Маркса, было «несравненно больше политического понимания… нежели у шага, в себе самом несущего систематический принцип своей ходьбы», – иронически цитирует Маркс Лассаля в письме от 19 июня 1861 г.[12]

«Хорош также и стиль!» – восклицает Энгельс, закончив критические замечания о «диалектике» Лассаля, и цитирует замечательный оборот последнего: «Ломающее себе руки отчаяние противоречий…»[13]. «Итциг прислал мне (вероятно, также и тебе) свою судебную речь о косвенных налогах, – пишет Маркс. – Отдельные места хороши, но все в целом написано, прежде всего, невыносимо назойливо, трескуче и с самыми смешными претензиями на ученость и важность»[14].

Заметим, что внимание к стилю характерно еще для молодого Маркса. В одном из ранних документов – знаменитом философском письме Маркса к отцу – встречается один поистине трогательный пример: 19-летний Маркс, влюбленный в свою невесту Женни, горящий мыслью о предстоящем свидании с ней, он отправляет огромное взволнованное письмо отцу. Кончая письмо, Маркс пишет: «Прости, дорогой отец, неразборчивый почерк и плохой стиль. Уже почти четыре часа, свеча совсем догорает, и в глазах у меня туман. Мной овладела настоящая тревога, и я не сумею справиться с потревоженными призраками, раньше, чем буду с вами… Передай, пожалуйста, привет моей любимой, чудесной Женни. Я уже двенадцать раз перечел ее письмо и всякий раз нахожу в нем новую прелесть. Оно во всех отношениях – также и в стилистическом – прекраснейшее письмо, какое только может написать женщина»[15].

Неудивительно, что литературное оформление такого труда, как «Капитал», сопровождалось упорной и тщательнейшей работой Маркса над стилем. Эта работа отнюдь не была вызвана какими-либо отвлеченными «эстетическими» соображениями, – вопрос имел глубокое политическое значение. Маркс писал свою книгу для пролетариата, для коммунистического движения. Литературное оформление книги должно было сделать как можно более ясным и острым сложнейшее теоретическое построение.

Но, разумеется, Маркс не хотел ни на йоту снизить сложнейший теоретический анализ за счет большей «понятности». Надо признать, что, пожалуй, на всем протяжении истории мировой науки перед ученым, оформляющим свою работу, не стояло более сложной задачи. Задача эта была Марксом блестяще разрешена. Но он успел разрешить ее не в равной мере для всех томов своего труда. Смерть не дала ему возможности литературно обработать II и III тома в той же мере, в какой он обработал I том. «Подготовить к печати вторую книгу „Капитала“ и притом так, чтобы она представляла собой, о одной стороны, связное и по возможности законченное произведение, а с другой стороны, произведение исключительно автора, а не редактора, – это было нелегкой работой, – пишет Энгельс в предисловии ко II тому. – Многочисленность подвергавшихся переработке рукописей, носивших в большинстве случаев отрывочный характер, затрудняла задачу. Лишь одна-единственная рукопись (рукопись IV) – в той части, которая включена в книгу – была вполне подготовлена для печати… Главная масса материала, хотя и была большей частью обработана по существу, но не отделана стилистически; материал изложен таким языком, каким Маркс обыкновенно составлял свои выписки: небрежный стиль, фамильярные, часто грубо-юмористические выражения и обороты…

Я ограничился, по возможности, буквальным воспроизведением рукописей, изменяя в стиле лишь то, что изменил бы сам Маркс, и вставляя лишь кое-какие пояснительные предложения и переходы там, где это было абсолютно необходимо и где, кроме того, смысл не вызывал никаких сомнений»[16]. То же самое характерно и для III тома «Капитала»[17] в обеих его частях, и этот том Маркс оставил лишь в черновиках. Поэтому в литературном оформлении I и остальных томов «Капитала» есть величайшая разница, особенно бросающаяся в глаза при детальном изучении стиля, образов, художественных моментов структуры. Понятно поэтому, что в дальнейшем изложении придется чаще всего прибегать к I тому и значительно реже – к остальным. Тщательно проработанный в отношении литературной формы, I том более всего характерен для Маркса – над его литературным оформлением он долго и упорно работал.

«Работа моя подвигается вперед, но медленно, – писал он Энгельсу 9 декабря 1861 г. – В самом деле, невозможно при данных обстоятельствах быстро справиться с такими теоретическими предметами. Все же вещь становится значительно популярнее…»[18]. К этому моменту работы Маркс возвращается вновь и вновь. 15 августа 1863 г. он пишет Энгельсу: «Моя работа (подготовка рукописи к печати) в одном отношении подвигается хорошо. Вещи эти в окончательной обработке принимают, как мне кажется, довольно популярную форму… Во всяком случае это будет на 100 процентов понятнее, нежели первая часть»[19]. Характерен и дальнейший текст, показывающий, насколько высокие теоретические требования предъявлял к своей работе Маркс, совмещая это о упорным трудом над наиболее популярной формой. Говоря о содержании своей работы, Маркс сравнивает себя с «Итцигом»-Лассалем. «Вообще же, когда я теперь смотрю на всю эту махину и вспоминаю, как мне пришлось решительно все опрокинуть и даже историческую часть обработать на основе частью совершенно неизвестного до тех пор материала, – прямо-таки смешно глядеть на Итцига, у которого „его“ политическая экономия уже готова. А между тем, из всего им до сих пор написанного видно, что это – приготовишка, трескуче и болтливо преподносящий миру в качестве наиновейших открытий – положения, которые мы уже 20 лет тому назад – и вдесятеро успешнее – пустили в оборот среди своих сторонников в качестве ходячей монеты»[20].

Труднейшая работа постепенно подвигалась к концу. «Капитал» получил в переписке Маркса и Энгельса название «проклятой книжищи». «Как только наступит успокоение, – писал Маркс 22 июня 1863 г., – я возьмусь за переписку начисто моей проклятой книги, которую хочу сам отвезти в Германию и там издать ее»[21]. Энгельс ждал конца «проклятой книжищи» с величайшим нетерпением, неотступно следя за ее продвижением вперед. «Меня очень радует, что дело с книгой быстро подвигается вперед, – писал он Марксу 7 августа 1865 г., – ибо некоторые выражения в твоем прошлом письме действительно вызвали у меня подозрение, не оказался ли ты неожиданно снова перед каким-то поворотным пунктом, который мог бы затянуть все на неопределенное время. В тот день, когда рукопись будет отослана, я напьюсь самым немилосердным образом, отложу это только в том случае, если ты приедешь сюда на следующий день, и мы сможем это проделать вместе»[22].

13 февраля 1866 г. «Мавр» смог порадовать своего друга важными известиями о «проклятой книжище»: «Хотя рукопись готова, но в ее теперешнем виде она имеет столь гигантские размеры, что никто, кроме меня, даже ты, не в состоянии ее издать.

Я начал ее переписывать и стилистически обрабатывать как раз 1 января, и дело очень быстро подвигалось вперед, так как мне, конечно, приятно вылизывать дитя после столь длительных родовых мук»[23]. Слова «стилистически обрабатывать» подчеркнуты самим Марксом. Рукопись кончена, но работа над ней не кончена, работа над стилем занимает творческое внимание Маркса, ему приятно «вылизывать свое дитя»…

Эта работа не прекратилась и с выходом I тома из печати. Маркс много работал над стилистической стороной последующих изданий. Мы знаем, например, что он очищал от англицизмов второе немецкое издание[24], пристально следил за стилем французского перевода. В своем послесловии к французскому изданию он писал о замеченной им «неровности стиля» и указывал на то, что издание имеет литературные недостатки[25]. Сравнительно незадолго до смерти Маркс все еще работал над текстом I тома и вновь заботился об его стилистической обработке. В своем предисловии к 3-му изданию I тома Энгельс пишет, как Маркс, уже больной, вынужден был отказаться от широкого плана переработки большей части текста с целью «отчетливее формулировать некоторые теоретические положения, присоединить к ним новые, дополнить исторический и статистический материал новыми данными», но вынужден был ограничиться только «лишь самыми необходимыми изменениями». Несмотря на тяжелую болезнь и отсутствие времени, Маркс нашел возможность вновь, хоть частично, вернуться к работе над стилем того же столь тщательно проработанного тома. «Что касается стиля, – пишет Энгельс в этом же предисловии к первому изданию, – то Маркс сам тщательно пересмотрел и исправил некоторые разделы…», относительно же других – именно по вопросам стиля – он дал Энгельсу многочисленные устные указания[26].

«В науке нет широкой столбовой дороги, – писал Маркс в предисловии к французскому изданию „Капитала“, – и только тот может достигнуть ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам»[27]. Но как ни труден может показаться начинающему процесс чтения «Капитала», нужно помнить, что Маркс-стилист, Маркс – художник слова сделал чрезвычайно много для того, чтобы облегчить этот труд подъема по каменистым тропам к сияющим вершинам его выводов.

Маркс смог найти нужную форму изложения потому, что он писал свою книгу не холодно, а с величайшей страстностью. Его работа – отнюдь не «академическое», а глубоко партийное произведение. Его книга проникнута пафосом пролетарской борьбы. Он смог найти нужную ему литературную форму прежде всего потому, что был не «кабинетным ученым», а борцом и организатором борьбы пролетариата за освобождение труда. Отчетливость его абстракций и железная логика выводов не лишили его права на гнев.