IV. Ирония и сарказм

IV. Ирония и сарказм

«Смешное убивает». Маркс, может быть, более чем многие художники слова знал о смертельной силе смешного. Крупнейшие художники – провозвестники новых эпох – всегда пользовались этой смертельной разрушительной силой в борьбе с отживающим старым миром. Боккаччо, Рабле, Эразм Роттердамский, Шекспир, Сервантес – все пользовались этой силой смеха, и чаще всего не просто смеха, а гневного смеха, в схватке с дряхлой цепкостью обреченного прошлого. Книга Маркса – борьба с капиталистическим строем. Каждая ее строка, каждое отточенное положение – смертельное оружие этой борьбы. Но цель ее – не только построение нового, цель ее вместе с тем и разрушение старого. Не только построить, но разрушить и построить. Здание буржуазной политической экономии – защитной идеологии капитализма – рушилось под ударами критики Маркса, содействуя своим крушением подготовке гибели всей системы.

Маркс никогда не доказывает «отвлеченно» ошибочности буржуазной экономии. «Капитал» имеет подзаголовок «Критика политической экономии», но это не какая-либо отвлеченная критика «академического» типа. Научно доказав ошибочность, неправильность системы, Маркс идет вглубь, до классового корня системы. Обнаженный буржуа вытаскивается им из самых сложных и запутанных трущоб теоретического творчества вульгарной экономии. Но и тут Маркс не останавливается: вскрыв классовую ее природу, он резко противопоставляет два плана – только что данный, подлинный анализ явления и жалкие увертки буржуазного экономиста. Повторение «истин» последнего окружено контекстом только что данного правильного анализа, и саркастическая «серьезность» повторения заведомо ложного, апологетически-классового, опороченного дает впечатление убийственно-смешного. Классовая направленность – вот отличительная черта иронии и сарказма, пронизывающих страницы «Капитала». Характерно, что, ставя перед собой ряд серьезнейших теоретических задач, Маркс вместе с тем ставил особой задачей не только критику, но и сатиру. Ф. Энгельс пишет в предисловии к третьей книге «Капитала», что в одном из отделов, посвященном ходячим взглядам эпохи на отношение денег и капитала, «Маркс хотел критически и сатирически рассмотреть обнаруживающуюся при этом „путаницу“ в вопросе о том, что является на денежном рынке деньгами и что – капиталом»[54].

Этот сатирический подход характерен для литературного оформления труда Маркса.

Вскрыто превращение прибавочной стоимости в капитал, разоблачено эксплуататорское существо капиталиста. Маркс обращается к трактовке вопроса в классической и вульгарной политической экономии.

«Если пролетарий в глазах классической политической экономии представляет собой лишь машину для производства прибавочной стоимости, то и капиталист в ее глазах есть лишь машина для превращения этой прибавочной стоимости в добавочный капитал. Она относится к его исторической функции со всей серьезностью. Чтобы избавить сердце капиталиста от злополучного конфликта между жаждой наслаждений и страстью к обогащению, Мальтус в начале двадцатых годов текущего столетия защищал особый вид разделения труда, согласно которому дело накопления предназначалось капиталисту, действительно занимающемуся производством, а дело расточения – другим участникам в дележе прибавочной стоимости»[55]. Убийственно-саркастичны и критика теории «воздержания» капиталиста от потребления, и трактовка вульгарной экономией (Сениор) одного воздержания как источника накопления капитала. Выводы Сениора опять-таки приводятся к их логическому абсурду и обнаженной классовой тенденции: «Все условия процесса труда превращаются отныне в соответственное количество актов воздержания капиталиста. Что хлеб не только едят, но и сеют, этим мы обязаны воздержанию капиталиста!.. Капиталист грабит свою собственную плоть, когда он „ссужает (!) рабочему орудия производства“, т.е., соединив их с рабочей силой, употребляет как капитал, – вместо того, чтобы пожирать паровые машины, хлопок, железные дороги, удобрения, рабочих лошадей и т.д., или, как по-детски представляет себе вульгарный экономист, прокутить „их стоимость“, обратив ее в предметы роскоши и другие средства потребления. Каким образом класс капиталистов в состоянии осуществить это, составляет тайну, строго сохраняемую до сих пор вульгарной политической экономией. Как бы то ни было, мир живет лишь благодаря самоистязаниям капиталиста…»[56]. Раскрыв сущность накопления капитала, Маркс приходит к анализу момента его возникновения, к вопросу о так называемом первоначальном накоплении и на фоне только что проведенного анализа саркастически излагает взгляд на это буржуазной политической экономии: «Это первоначальное накопление играет в политической экономии приблизительно такую же роль, как грехопадение в теологии: Адам вкусил от яблока, и вместе с тем в род человеческий вошел грех. Его объясняют, рассказывая о нем как об историческом анекдоте, случившемся в древности. В незапамятные времена существовали, с одной стороны, трудолюбивые и прежде всего, бережливые разумные избранники и, с другой стороны, ленивые оборванцы, прокучивающие все, что у них было, и даже больше того… Так случилось, что первые накопили богатство, а у последних, в конце концов, ничего не осталось для продажи, кроме их собственной шкуры. Со времени того грехопадения ведет свое происхождение бедность широкой массы, у которой, несмотря на весь ее труд, все еще нечего продать, кроме себя самой, и богатство немногих, которое постоянно растет, хотя они давным-давно перестали работать»[57]. И далее, в этом же плане: «Как известно, в действительной истории большую роль играют завоевание, порабощение, разбой, – одним словом, насилие. Но в кроткой политической экономии искони царствовала идиллия. Право и „труд“ были искони единственными средствами обогащения»[58]. То же саркастическое признание «справедливым» замечания Джемса Стюарта в связи с выброшенными на улицу в процессе первоначального накопления феодальными дружинами: «Масса свободных, как птицы пролетариев была выброшена на рабочий рынок в результате роспуска феодальных дружин, которые по справедливому замечанию сэра Джемса Стюарта „везде бесполезно переполняли дома и дворы“»[59]. Самое выражение «свободный, как птица, пролетарий», вошедшее в арсенал привычных марксистских экономических образов, полной острой и меткой иронии над той же вульгарной политической экономией: назвать «свободным, как птица», человека, сжатого тисками экономической необходимости, поставленного перед единственной дилеммой: смертью от голода или «продажей собственной шкуры»!

Цитируя мещанина Годскина, вопрошающего, какой же закон или какой ряд законов произвел эту революцию, Маркс углубляет иронию своего ответа безупречной «вежливостью»: «Автору следовало бы знать, что законы вообще никогда не совершают революций»[60].

Ироническое пользование терминологией вульгарной политической экономии – один из насмешливых приемов Маркса. Бессодержательный и филистерский термин «l’argent des autres» («чужие деньги»), употребленный ею в рассуждениях о банковском кредите, Маркс повторяет в своем «утешении» землевладельцам, стесненным длительностью своего годового оборота: «Чтобы вести производство по-капиталистически, требуется постоянное наличие капитала в форме денег, именно для выплаты заработной платы. Однако землевладельцы могут утешиться на сей счет. Все приходит в свое время, промышленный же капиталист уже располагает не только своими собственными деньгами, но и l’argent des autres»[61].

Анализируя вопрос о воспроизводстве и обращении всего общественного капитала, взятого в целом, Маркс останавливается на теории воспроизводства Дестюта де-Траси, пытающегося рассмотреть потребление класса капиталистов как… источник их обогащения. Выяснив в предыдущем, что эксплуатация пролетариата является истинным источником этого обогащения, Маркс саркастически становится на точку зрения критикуемого автора и иронически подводит «итоги»: «Итак, капиталисты обогащаются, во-первых, обманывая друг друга при обмене той части прибавочной стоимости, которая предназначается ими для личного потребления… Товарная масса, в которой представлена прибыль, по мнению Дестюта, возникает потому, что капиталисты не только продают эту товарную массу друг другу, хотя уже и эта „мысль“ очень хороша и глубока, но что все они продают друг другу дороже. Итак, мы знаем теперь один источник обогащения капиталистов. Он сводится к тайне „энтшпектора Бресига“, что большая бедность проистекает из большой pauvret?»[62].

Основная классовая «миссия» вульгарной политической экономии – оправдывать и прикрывать ложными объяснениями эксплуататорскую сущность капиталистического строя, мешать понять эту сущность. Маркс, изучая рыночную цену, иронически напоминает об этом одним саркастическим «примером»: вновь указав, что «спрос для производительного потребления есть спрос со стороны капиталиста, истинная цель которого – производство прибавочной стоимости», и что капиталист, закупающий хлопок, «является представителем потребности в хлопке», Маркс замечает: «Точно так же для продавца хлопка ведь безразлично, превращает ли покупатель этот хлопок в ткань для рубашек, в пироксилин или же намерен затыкать им уши себе и всему миру»[63]. Или еще пример: в высочайшей степени опоэтизированное итальянское «in petto»[64], на все лады повторяемое и в сонетах Петрарки и в лирике Лоренцо Медичи, «in petto», тысячи раз петое в баркаролах, романсах, вдруг издевательски появляется у Маркса в совершенно «неподходящем» месте – в рассуждении о разнице купеческого и промышленного капитала. Купеческий капитал, между прочим, замещает «тот денежный резерв, который должен иметь in petto этот отдельный промышленный капиталист»[65]. Величайшая «нежность» промышленного капиталиста к оборотным средствам торгового порядка, выражающая его стремление к безграничному накоплению прибавочной стоимости, обрисована и разоблачена этим саркастическим термином нежнейших итальянских баркарол.

Все приведенные выше примеры дают возможность сделать общий вывод: ирония и сарказм в «Капитале» отнюдь не являются каким-либо «украшением» стиля, его «эстетической» деталью и отнюдь не играют какой-либо «самодовлеющей» роли. Они имеют яркую классовую направленность, они бьют и разоблачают буржуа и его слугу – вульгарного экономиста, они органически слиты со всем научным замыслом «Капитала» в целом и как момент литературной формы являются функцией содержания всего исследования.

Необходимо отметить еще одну особенность Маркса, особенно ярко проявившуюся в употребляемом им построении образов, – они строятся в ироническом плане мышления ограниченного буржуа, филистера, мещанина; для разоблачения всех их Маркс как художник слова насмешливо применяет привычную именно для филистера терминологию. Эта филистерская терминология дается в таком контексте, который разоблачает филистера и делает его смешным. В отношении образов эти особенности Маркса будут обрисованы в одном из дальнейших разделов статьи, на его же необразных иронических репликах остановимся мы сейчас.

В одной из рукописей Маркса, использованных Энгельсом для II тома, в примечаниях к анализу воспроизводства и обращения всего общественного капитала имеется, например, ироническое замечание по поводу «анализа» цены зерна у Адама Смита. Это замечание вскрывает, так сказать, механизм иронии Маркса – он доводит до логического конца цепь неправильных построений Адама Смита, который иронически-фамильярно именуется просто «Адамом». Ироническое настроение царит уже во вводной фразе соответствующего подотдела: «Посмотрим теперь, путем какого колдовства А. Смит пытается изгнать из товарной стоимости постоянную часть капитальной стоимости». В добавлении же, выделенном Энгельсом из II рукописи, сказано: «Адаму особенно не повезло с его примером. Стоимость зерна только потому и разлагается на заработную плату, прибыль и ренту, что корм, съеденный рабочим скотом, представлен А. Смитом как заработная плата рабочего скота, а рабочий скот – как наемные рабочие, а потому и наемный рабочий, в свою очередь – как рабочий скот»[66]. Последнее звено заключения, «безупречного» с логической стороны, сразу приводит нас к буржуазной классовой сути «бедняги» Адама, которому «не повезло» с теоретической стороны, разоблачает его, дискредитирует, делает смешным. Разбирая вопрос о простом воспроизводстве, Маркс показывает, до какой степени безразлично при простом товарном обмене оплачен или не оплачен фактически труд, воплощенный в противостоящих товарных эквивалентах, а также является ли он средствами производства или средствами потребления, «ведь в обоих случаях они ст?ят одинакового количества труда, затраченного на их производство». Адам Смит не понимает этого, и Маркс поясняет ему это, делая его самого действующим лицом примера: «Безразлично, является ли товар какого-нибудь лица А средством производства, а товар какого-нибудь лица В – предметом потребления, будет ли один товар после продажи функционировать как составная часть капитала, а другой, напротив – войдет в фонд потребления и secundum Adam[67] будет потреблен как доход. Применение товара индивидуальным покупателем совершается не при товарообмене, не в сфере обращения и не касается стоимости товара»[68].

Вульгарная политическая экономия не смогла и не захотела разгадать «единственной тайны» капиталистического производства – существа прибавочной стоимости, но зато внесла путаницу и «таинственность» в ряд совершенно ясных с точки зрения трудового понимания стоимости. Маркс бросает ироническое замечание о том, что «созидание прибавочной стоимости, являющееся единственной тайной, с капиталистической точки зрения само собой разумеется»[69]. Разумеется, «само собой» понятны и «естественны» все явления, ведущие к обогащению капиталиста. Анализируя в I томе вопрос о норме прибавочной стоимости, Маркс бросает ироническую реплику: прибавочная стоимость «прельщает капиталиста всей прелестью созидания из ничего»[70]. Разоблачив бессилие Прудона определить, что такое стоимость, Маркс иронически замечает: «Еще удобнее, конечно, не подразумевать под термином „стоимость“ совершенно ничего определенного. Тогда можно без стеснения подводить под эту категорию все, что угодно». Пример подобного «удобного» толкования стоимости Маркс находит у вульгарного экономиста Сэя. Понятие стоимости неразрывно с понятием труда. Выражение «стоимость земли» отнесено Марксом к категории мнимых, не соответствующих действительности понятий. Критикуя Сэя, Маркс сжимает его неправильные положения в отчетливейший диалог, приводящий Сэя к логическому банкротству. Диалог этот включен как примечание в отдел о заработной плате в I том, т.е. появляется в тот момент изложения Маркса, когда его читателю уже полностью разъяснена «единственная тайна» капиталистического производства – производство прибавочной стоимости, высасывание капиталистом из рабочего неоплаченного труда. В этом контексте диалог Маркса с Сэем убийственно ироничен. Вот он:

– Что такое «стоимость»? (Это – вопрос Маркса. – М.Н.).

– То, чего стоит вещь (Отвечает Сэй. – М.Н.).

– А что такое «цена»?

– Стоимость вещи, выраженная в деньгах.

– А почему имеет «стоимость… труд земли»?

– Потому, что за него дают известную цену.

Путаница вскрыта. Маркс заключает, иронически пользуясь определением Сэя: «Итак, стоимость есть то, чего стоит вещь, а земля имеет „стоимость“, потому что стоимость ее „выражают в деньгах“. Это, во всяком случае, очень простой метод разрешать вопросы о причине и происхождении вещей»[71].

Ряд мелких иронических реплик обличает тупость, косность, ограниченность мышления буржуа и его теоретических подголосков. «Каждый знает – если он даже ничего более не знает, – что товары обладают… денежной формой стоимости»[72]. «Заметим мимоходом, что и товарный язык, кроме еврейского, имеет немало других более или менее выработанных наречий»[73] (следуют примеры немецкого и романских языков). Анализируя вопрос о рабочем дне, Маркс среди многих примеров приводит один: в 1863 г. в придворной модной мастерской работала модистка Мэри-Анн Уокли. Мастерскую эксплуатировала «одна дама с симпатичным именем Элиз». Реплика о «симпатичности» имени Элиз, «симпатичности» для буржуа, для филистера поставлена в резком контрасте с описываемым случаем: был разгар «сезона», разгар придворных балов, на которых благородные лэди собирались танцевать в роскошных нарядах, предстоял бал в честь «только что импортированной принцессы Уэльской». Мэри-Анн Уокли проработала 26? часа и от чрезмерной работы «умерла в воскресенье, не успев даже, к великому изумлению г-жи Элиз, закончить последнее бальное платье»[74].

Группа иронических реплик разоблачает классовую суть филистера – конечно, чрезвычайно набожного и благочестивого человека, – тут Маркс пользуется сравнениями по церковно-религиозной части. Так, например, вульгарная политическая экономия сравнивается с… теологией: «Экономисты употребляют очень странный прием в своих рассуждениях. Для них существует только два рода институтов: одни – искусственные, другие – естественные. Феодальные институты – искусственные, буржуазные – естественные. В этом случае экономисты похожи на теологов, которые тоже устанавливают два рода религий. Всякая чужая религия является выдумкой людей, тогда как их собственная религия есть эманация бога»[75]. Это ироническое замечание, вплетенное Марксом в текст I тома, взято им из более ранней его работы – «Нищета философии». Мелкобуржуазный социализм хочет увековечить товарное производство и в то же время устранить самые деньги. «С таким же успехом можно было бы стремиться к упразднению папы, сохраняя в то же время католицизм»[76]. В разделе о рабочем дне – ироническое сравнение: «Гипотеза Ленге, будто кредиторы-патриции устраивали время от времени по ту сторону Тибра праздничные пиршества, на которых подавалось вареное мясо должников, остается столь же недоказанной, как гипотеза Даумера о христианском причастии»[77].

Ряд гневно-сатирических замечаний Маркса разоблачает роль религии в буржуазном обществе. «В различных сельских местностях Англии, например, до сих пор еще нет-нет да и приговорят какого-нибудь рабочего к тюремному заключению за то, что, работая в огородике перед своим домом, он оскорбляет святость воскресенья. Тот же самый рабочий наказывается за нарушение договора, если не пойдет в воскресенье, хотя бы по религиозным мотивам, на какую-нибудь металлургическую, бумажную или стекольную фабрику. Верующий парламент глух к оскорблению святости воскресенья, если таковое совершается в „процессе возрастания стоимости“»[78]. «В Лондоне многочисленные рабочие-поденщики заняты в птичной и рыбной торговле и не освобождаются в воскресенье… Этот воскресный труд поощряется как раз изысканной гастрономией аристократических святош… Эти святители… проявляют свою христианскую душу в том смирении, с которым они переносят чрезмерный труд, лишения и голод третьих лиц»[79]. Тот же гневно-сатирический характер имеет реплика, брошенная Марксом при исследовании вопроса о детском труде. Капиталисты отчаянно дрались за снижение возраста категорий, которые под именем «детей» должны были работать не более 8 часов; чем ниже опускалась возрастная граница, за которой ребенок переставал официально признаваться ребенком, тем выгоднее для капиталиста эксплуатация детей. Маркс бросает реплику: «Согласно капиталистической антропологии детский возраст оканчивался в 10 лет или же в крайнем случае в 11 лет»[80].

Наконец, еще одна форма иронии Маркса – это насмешливое утверждение самоочевидности, иногда саркастическая тавтология. Это – также один из способов разоблачения буржуа и его теоретика-филистера, не желающих видеть очевидного и изобретающих «глубокомысленные» объяснения, затушевывающие кричащую реальность процесса высасывания прибавочной стоимости из рабочего. Маркс замечает об этой особенности вульгарной политической экономии: «Ни в одной науке, кроме политической экономии, не провозглашаются с такой претенциозностью элементарнейшие общие места»[81]. Вот несколько примеров этого иронического приема у Маркса:

«Два сюртука больше, чем один. Двумя сюртуками можно одеть двух человек, одним – только одного»[82]. «У стоимости не написано на лбу, чт? она такое»[83]. «Товары не могут сами отправляться на рынок и обмениваться между собою…»[84]. «Никто, даже мечтатель, созидающий „музыку будущего“, не может жить продуктами будущего, не может жить за счет потребительных стоимостей, производство которых еще не закончено»[85]. «Способность к труду еще не означает труд, подобно тому как способность переваривать пищу вовсе еще не совпадает с фактическим перевариванием пищи»[86]. «Нет, конечно, никакой возможности доставить на рынок пятилетнее животное раньше, чем ему исполнится пять лет»[87]. «Сюртук является „носителем стоимости“, хотя это его свойство и не просвечивает сквозь его ткань, как бы тонка она ни была»[88].

Ирония и сарказм, пронизывающие страницы «Капитала», – яркая характерная черта, сама собою, так сказать, бросающаяся в глаза и совершенно бесспорная. Несколько сложнее обстоит дело с другой характерной чертой Маркса как автора литературного оформления «Капитала». Условно назовем эту особенность «художественной конкретизацией».