Диалектика как метод в ее противоположности метафизике и эклектике

Диалектика как метод в ее противоположности метафизике и эклектике

В методологическом плане по сей день чрезвычайно важным остается вопрос о взаимоотношении диалектики, метафизики и эклектики[423]. Энгельс не ограничился принципиальным противопоставлением «диалектики как высшей формы мышления»[424] метафизическому методу, оценкой его исторической ограниченности. Выполнив свою позитивную роль в деле первоначального накопления знания и его систематизации, метафизика, отмечает Энгельс, показала свою явную неспособность быть методом решения фундаментальных научных проблем, поставленных развитием науки и практики в XIX веке. Реанимация метафизических идей в новых исторических условиях, когда развитие естествознания требовало сознательного овладения диалектическим методом мышления, ставила перед марксистами задачу по-новому взглянуть на связи естественных и общественных наук в целом, философии и естествознания, философии и истории, теории и метода в частности.

В период упрочения марксистских идей в социалистическом движении Германии широкое распространение получили разного рода эклектические доктрины, сочетавшие в себе разнородные положения вульгаризированного кантианства, фейербахианства, исторического материализма, буржуазной политэкономии, утопического социализма. Процветал эклектический социализм, который Энгельс характеризовал как «смесь из более умеренных критических замечаний, экономических положений и представлений различных основателей сект о будущем обществе»[425]. В этой связи бескомпромиссную критику эклектики как определенного способа мышления Энгельс считал важным условием революционной идеологии.

Если метафизик, по словам Энгельса, «мыслит сплошными неопосредствованными противоположностями»[426], игнорируя одну из них во имя абсолютизации другой, снимая тем самым проблему объективного саморазвития материального мира, то эклектик в отличие от него признает наличие обеих противоположностей. Однако дальше их формальной констатации эклектика не идет.

Характерным проявлением эклектического подхода в понимании Дюрингом общественной жизни Энгельс считал его метания между утопичной идеей «равенства воль» и фактом неизменного подчинения одной из них другой в реальной жизни. Исходным пунктом истории Дюринг считал равного самому себе «единственного» индивида, желания которого абсолютны и не обременены обязанностями. Однако для объяснения фактов эксплуатации и социального неравенства он пользовался своей моделью «робинзонады». По Дюрингу, в истории всегда сосуществовали Робинзон и Пятница. Один трудился и производил, а другой насильно присваивал созданные материальные и духовные блага. Иначе говоря, Пятница работает, а Робинзон принуждает его к труду, узурпировав с помощью насилия функцию распределения. Категории труда и насилия, производства и распределения вначале освобождаются Дюрингом от всякой исторической детерминации, затем спекулятивно комбинируются и, наконец, «навязываются» реальным общественным процессам как их абсолютно истинная, универсальная сущность. Причем насилию и производной от него «насильственной собственности»[427] Дюринг идеалистически приписывал роль движущей силы всемирной истории.

«Заблудшему» человечеству оставалось только старательно реализовать то, что уже сделал в своей голове г-н Дюринг: разъединить досадно мешающие друг другу противоположности – избавиться от одной из них (разумеется, плохой), дабы в полной мере вкусить другую (желанную). Гвоздь «социалистической» доктрины Дюринга – именно в этой иллюзорно-утопической идее «избавления» производственного богатства как господства над вещами (хорошей стороны) от распределительного богатства как господства над людьми (дурной стороны) при сохранении в «улучшенном» виде капиталистического способа производства[428].

Классики марксизма-ленинизма неоднократно подчеркивали, что эклектика иссушает, извращает и компрометирует диалектику, что опасность эклектики кроется в ее двуликости, чисто внешнем сходстве с диалектикой. «…Подделка эклектицизма под диалектику… – писал Ленин, – дает кажущееся удовлетворение, якобы учитывает все стороны процесса, все тенденции развития, все противоречивые влияния и прочее, а на деле не дает никакого цельного и революционного понимания процесса общественного развития»[429].

Несомненной заслугой Энгельса стало выявление в «Анти-Дюринге» социально-классовых корней эклектики. Энгельс критикует не столько спекуляции Дюринга, сколько сам тип его мышления, интеллектуальные притязания философствующей посредственности, непоследовательность, эклектизм. В теоретической сфере ясно отображаются те противоречия, колебания, иллюзии, ежедневное лавирование между Сциллой рока и Харибдой удачи, которые присущи неустойчивому бытию мелкого буржуа. Его внутренней раздвоенностью объяснима навязчивость образа «пары мужей» как универсальной модели человеческих отношений и всей общественной истории. Ведь для Ф. Энгельса мелкий буржуа – одновременно Робинзон (по отношению к тем, кого он подчиняет и эксплуатирует) и Пятница (как объект насилия со стороны власть имущих). Отсюда его заискивание и страх пред властью, жажда и боязнь насилия, вечная дилемма обогащения или разорения, анархистского бунтарства или трусливого пресмыкательства. Эта двуликость находит свое отражение в идеологии, в теории, питает абстрактно-иллюзорные представления половинчатого «социализма», пытающегося соединить «мировые схематики», очищенные от реальных противоречий, с эмпиризмом прагматического мышления.