Социальный эволюционизм и исторический материализм

Социальный эволюционизм и исторический материализм

Объясняя Маркса и свой интерес к исследованию выдающегося американского этнографа Л. Моргана, Энгельс писал, что последний «по-своему вновь открыл материалистическое понимание истории, открытое Марксом сорок лет тому назад, и, руководствуясь им, пришел, при сопоставлении варварства и цивилизации, в главных пунктах к тем же результатам, что и Маркс»[763]. Фраза Энгельса содержит, помимо подтверждения научного приоритета марксизма в том, что было сорок лет спустя «вновь открыто» Морганом, важную мысль: автор «Древнего общества» открыл материалистическое понимание истории не только существенно позже, чем это сделал Маркс, но и «по-своему», иначе, на новейшем материале, опираясь на иную (эволюционистскую по своему духу и идеалистическую по категориальному аппарату, в лучшем случае – стихийно-материалистическую) методологию, оставаясь при этом на позициях либерально-буржуазного мировоззрения. Кроме того, созвучие научных результатов, полученных Марксом и Морганом, лишь «в главных пунктах» касалось, по мнению Энгельса, не всей этой книги, а лишь сопоставления варварства и цивилизации, то есть реально – общества ирокезов с греко-римской античностью и германским ранним средневековьем. За данной чертой осталась моргановская «эпоха дикости», по отношению к которой Маркс (в конспекте) и Энгельс (в книге) высказали наиболее серьезные сомнения и критические замечания. Они отмечали, в частности, недооценку Морганом значения открытия различных способов получения огня трением как менее важного, с его точки зрения, по сравнению с изготовлением мокасин и лыж. Кроме того, основоположники марксизма не были согласны с Морганом в оценке им рыболовства как занятия более важного в жизни первобытных людей по сравнению с охотой, с абсолютизацией американским этнографом роли гончарства и в какой-то мере лука со стрелами, тем более, что Морган придавал последним значение универсальных критериев исторического прогресса древнего человечества, и т.п.

Существенное (принципиальное) различие марксистской и моргановской концепций исторического развития прослеживается и в терминологии. Если каким-то, пусть условным, эквивалентом Марксова понятия производительных сил в «Древнем обществе» выступали исторически прогрессирующие формы хозяйственной деятельности, связанные с добыванием пищи и удовлетворением иных (биологических, по своей сути) потребностей людей, то сколь-нибудь различимого аналога производственных отношений (и даже производственного аспекта универсальных родовых связей) в книге Моргана не было, что обусловило повышенное его внимание к развитию духовной сферы[764]. Даже названия разделов книги «Древнее общество», не говоря уже о неоднократных ссылках на божье провидение, на замысел Великого Разума «создать из дикаря варвара, а из варвара – цивилизованного человека»[765], свидетельствуют об идеалистической основе взглядов автора: развитие интеллекта вследствие изобретений и открытий, развитие идеи управления, развитие идеи семьи и развитие идеи собственности.

У Моргана движущей силой исторического процесса в качестве своего рода «идеи» производства выступало развитие интеллекта, воплощающегося в открытиях и изобретениях. Именно на этой интеллектуальной основе вызревали, по его мнению, идея семьи, идея собственности и идея управления, реализующиеся в последующей социально-экономической трансформации первобытного строя вплоть до перехода его в свою противоположность – классово-антагонистическое общество.

То, что Энгельс назвал Моргана исследователем, самостоятельно открывшим материалистическое понимание истории, отнюдь не должно восприниматься в духе представления о Моргане как последовательном материалисте. Энгельс этим подчеркнул, что талантливый и добросовестный ученый, даже отталкиваясь от традиционных постулатов науки своего времени, смог стихийно прийти к материалистическим в своей основе выводам.

Кстати, Энгельс не давал повода для отождествления взглядов Моргана с марксизмом даже применительно к объяснению древней истории. Он специально подчеркнул в предисловии к своей работе, что в подробных выписках Маркса из «Древнего общества» имеются критические замечания (воспроизводимые в «Происхождении семьи, частной собственности и государства»), что ряд разделов Морган писал, располагая недоброкачественными материалами, что экономические обоснования, которые были достаточны для целей, поставленных Морганом, «для моих целей совершенно недостаточны, все заново переработаны мной»[766]. Реально это вылилось в то, что практически всю вторую половину «Происхождения семьи, частной собственности и государства» (и, конечно, ключевую в методологическом плане главу IX) Энгельс написал, почти не обращаясь к материалам, собранным Морганом, как бы стыкуя открытые последним закономерности эволюции первобытного общества с оставшейся вне поля зрения американского этнографа социальной анатомией революционного по своей сути процесса смены первобытной формации классово-антагонистическим обществом. Принципиально и существенно дополнено Энгельсом также содержание практически всех других разделов моргановской периодизации древней истории[767].

То обстоятельство, что концепция Моргана была не только поддержана в своих основных моментах, но и стала предметом специального изучения со стороны основоположников марксизма, сломало «заговор молчания», которым ее окружила буржуазная наука. Данный феномен имеет свои специфические гносеологические и классовые корни, то есть опосредованно и непосредственно связан с буржуазным обществом, его наукой и идеологией. «То, что марксистская теория приняла некоторые тезисы Моргана, решающим образом повлияло на научную судьбу его труда, так же как и на общую судьбу этнологической мысли. Приравненный к марксизму, Морган стал тем полюсом, относительно которого стремилась определиться западная антропология, уточнив, чем она желала бы быть», – констатирует в предисловии к первому французскому изданию «Древнего общества» Р. Макариюс, добавляя далее, что «консервативные силы, которые яростно воевали с дарвинизмом и даже смогли добиться запрета на его преподавание в Соединенных Штатах, после своего поражения в сфере биологии заняли оборону против социологического эволюционизма и вели борьбу с тем большей энергией, что последний вместе с марксизмом принял убедительную и в высшей степени революционную форму»[768]. Объявляя Энгельса простым последователем Моргана, использовавшим эволюционистскую теорию древнего общества для аргументации своих социалистических взглядов, сближая и отождествляя концепцию Моргана с марксизмом, буржуазные авторы стремились опорочить последний, приписывая ему непоследовательность и ряд ошибочных положений, содержащихся в «Древнем обществе» Моргана.

Как справедливо отметил американский биограф Моргана профессор Лесли Уайт, «некоторые западные авторы старались ясно дать понять, что, возражая против теории первобытного коммунизма, они стремились торпедировать социалистическое учение Маркса, Энгельса, Бебеля и других»[769]. Еще конкретнее связь отношения к Моргану с отношением к Энгельсу выражена в словах Элеоноры Ликок, как и Л. Уайт, переиздавшей (1963) «Древнее общество» Моргана. «С того момента, – отмечает Э. Ликок, – как работа Моргана была взята за основу „Происхождения семьи, частной собственности и государства“, атаки против Моргана часто представляют собой завуалированные атаки против Маркса»[770].

В определенной мере эти слова можно отнести и к некоторым работам, вышедшим в ряде развивающихся стран. Ссылаясь на известную неадекватность взглядов Моргана, в целом поддержанного Энгельсом, по отношению к отдельным, второстепенным моментам африканской действительности, ставят под сомнение применимость исторического материализма к анализу реальностей континента[771] сторонники негритюда Сенгор и др. В то же время известный сенегальский историк Ш.-А. Диоп в монографии, название которой «Цивилизация или варварство?», полемически перекликается и с подзаголовком «Древнего общества», и с заключительной главой книги Энгельса («Варварство и цивилизация»), отклоняет отстаиваемую Энгельсом и Морганом последовательность стадий развития первобытного общества. Он, в частности, отвергает их вывод о том, что отдельная семья представляет собой исторически более позднее явление, чем род, и появляется как результат его внутренней дифференциации[772]. Род, следуя его точке зрения, был «творением мужчины». Кочевник евроазиатских степей счел рациональным для себя патриархат, тогда как африканский крестьянин-земледелец предпочел матриархат (Энгельс, как известно, исходил из того, что смена материнского рода отцовским представляет собой одну из закономерностей всемирной истории). В специальной таблице сенегальский ученый сопоставил их черты: коллективную собственность на землю и частную – на скот, общинные привычки и индивидуализм, пацифистскую и воинственную мораль[773]. Налицо – стадиальное различие эпох матриархата и патриархата, «заложенное» незавершенностью перехода первого во второй в тропической Африке. Факты, приводимые с целью опровержения Энгельса, напротив, подтверждают взгляды последнего штрихами из быта африканских народов, неизвестными при его жизни.

Рассмотрение Морганом материнского рода как первичной формы самоорганизации вышедшего из недр животного мира первобытного человечества, как исходной «клеточки» социальности, из которой на почве развития производства развернулось все многообразие общественных форм развития, выявление им противоречия систем родства, а также динамики родового строя в направлении моногамии, частной собственности и государства – все это было новым словом, открытием, вызвавшим буквально смятение в буржуазной науке того времени. Вместе с тем, стихийно-материалистические представления и выводы Моргана об устройстве и естественно выросших механизмах функционирования родового общества во многом перекликались с получившими развитие в работах Маркса и Энгельса идеями о стадном сознании, инстинктивных, животнообразных формах труда становящихся людей, о племенной собственности и клановом демократизме, о первичной стереотипности и социальной слитости индивидов, не оторвавшихся еще от пуповины родовых связей, об автаркической замкнутости и самообеспеченности первобытных общин, об экономической обусловленности возникновения частной собственности и государственной власти, эксплуатации и угнетения человека человеком.

В этом смысле научные результаты, полученные Морганом, легли на благодатную почву. Будучи очищенными Марксом и Энгельсом от идеалистических наслоений и вкраплений, переосмысленными в свете диалектико-материалистического понимания истории, а также дополненными обобщенными под этим углом зрения новыми научными данными, открытые великим американским ученым закономерности жизни родо-племенного общества осветили и объяснили многие из самых запутанных и непонятных тогда проблем первобытного прошлого человечества.

Основоположники научного коммунизма и «отец этнографии» Морган приступили к исследованию первобытного общества практически одновременно. Маркс и Энгельс подняли вопрос о древнем обществе еще в «Немецкой идеологии» (1845 – 1846), затронув в ней, в частности, проблему таких исходно-первичных форм базиса и надстройки, как племенная собственность и племенное сознание[774]. Морган в 1847 году начал выступать со статьями, составившими его первую монографию «Лига ирокезов» (1851). При этом, однако, Маркс и Энгельс «выходили» на проблемы первобытного строя с позиций разработанного ими диалектико-материалистического понимания истории, руководствуясь методологическим подходом, метафорически сформулированным Марксом в виде гносеологического принципа – анатомия человека – ключ к анатомии обезьяны. Они опирались главным образом на созданную ими теорию общественно-экономических формаций, хотя Энгельс еще в ноябре 1869 года в замечаниях на книгу Голдуина Смита «Ирландская история и ирландский характер» самостоятельно пришел к мысли о том, что кланово-племенная форма общества типа ирландских септов, вероятно, носила в древности универсально-всеобщий характер, присущий определенной ступени социально-экономического развития[775]. Морган же шел к познанию «ядра» первобытного общества как бы с другого «конца» – путем обобщения кропотливо собранных со всего света эмпирических материалов и личных наблюдений за жизнью ирокезов «изнутри» их родо-племенной организации[776].

Кризисные явления капиталистической общественно-экономической формации и первые зарницы социалистических революций (Парижская коммуна) в 70 – 80-х годах XIX века сосуществовали с еще едва затронутыми буржуазным разложением реликтовыми островками и целыми пластами сравнительно «чистых» первобытнообщинных отношений. Отсюда – возможность двух принципиально разнонаправленных познавательных «маршрутов», ведущих к адекватному пониманию единства всемирно-исторического процесса при всем внешнем многообразии его локальных проявлений на различных закономерных этапах.

Маркс и Энгельс видели то, о чем писал Морган, как бы «сверху», сквозь пласты классической древней цивилизации Греции и Рима, уже ушедших далеко вперед по сравнению с самобытными культурами Нового Света. Открытие Морганом рода помогало понять неясные до того проблемы истории древней Европы под углом зрения различения стадиального и вариантного в развитии греков, римлян, германцев. Именно доказанная Морганом исходная всеобщность родовой организации как основной социальной ячейки первобытнообщинной формации создала ту, качественно новую гносеологическую ситуацию, которую Маркс выразил в конспекте «Древнего общества» следующими словами: «Однако и сквозь греческий род явственно проглядывает дикарь (например, ирокез)». Энгельс дважды использовал эту метафору Маркса в тексте «Происхождения семьи, частной собственности и государства»[777].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.