Рассуждение о свободе и необходимости, удовольствии и страдании

Рассуждение о свободе и необходимости, удовольствии и страдании

Господину Дж. Р.^{1}

Сэр, я излагаю Вам здесь, согласно Вашей просьбе, свои теперешние мысли об общем положении вещей в мире. Примите их такими, какие они есть, и, если они доставят Вам хоть сколько-нибудь удовольствия или удовлетворения, я буду считать, что мои усилия достаточно вознаграждены. Я знаю, что мой очерк может встретить многочисленные возражения со стороны читателя, менее проницательного, чем Вы, но он не предназначен для тех, кто не способен его понять. Нет нужды предупреждать Вас о том, что гипотетические части аргументации следует отделить от доказательных. Вы легко отличите предназначенное для доказательства от того, что только вероятно. Все в целом я отдаю полностью на Ваш суд. От него, от Вашей оценки и одобрения будет зависеть моя собственная оценка.

Раздел I. О свободе и необходимости

I. Утверждается, что существует перводвигатель, который называется богом, творцом Вселенной.

II. Утверждается, что он всемудр, всеблаг и всемогущ.

Эти два положения принимаются и защищаются людьми почти всех вероучений и взглядов; я принимаю их здесь как нечто признанное и кладу их в основу своей аргументации. Все, что следует затем как цепь правильно выведенных из них заключений, будет утверждаться или отвергаться в зависимости от того, истинны они или ложны.

III. Если он всеблаг, то все, что бы он ни делал, должно быть благом.

IV. Если он всемудр, то все, что бы он ни делал, должно быть мудрым.

Я думаю, что истинность этих положений в отношении первых двух может быть с полным основанием названа очевидной; ведь если бы эта бесконечная благость совершила зло, а бесконечная мудрость — нечто немудрое, то это было бы слишком явным противоречием, чтобы не быть замеченным и отвергнутым здравомыслящими людьми, как только оно станет понятным.

V. Если он всемогущ, то не может быть ничего существующего или действующего во Вселенной против или помимо его согласия, и то, на что он дал свое согласие, должно быть благом, потому что он добр; следовательно, зла не существует.

Unde malum?^{2} есть давний вопрос, и многие ученые запутали себя и читателей, безуспешно пытаясь ответить на него. То, что имеются вещи и действия, которые мы называем злом, такие, как страдание, болезнь, нужда, воровство, убийство и др., здесь не отрицается; а то, что они и подобное им в действительности не есть зло, вред или изъян в устройстве Вселенной, доказывается в следующем разделе этим и другими положениями. В самом деле, предположить, что нечто существует или совершается против воли всемогущего, — значит допустить, что он не всемогущ, или что нечто (причина зла) более могущественно, чем всемогущий. Это непоследовательность, которую, как я думаю, защищать никто не будет. Отрицать, что любая вещь или действие, на которые он дал свое согласие, должны быть хорошими, — значит полностью отвергнуть два его атрибута — мудрость и благость.

Во Вселенной, говорят философы, делается только то, что бог либо сделал, либо позволил быть сделанным. Поскольку он всемогущ, это, без сомнения, истинно. Но к чему такое разграничение между действием и позволением? Сперва они принимают, что многие вещи во Вселенной существуют не в лучшем виде и что совершены многие действия, которые не должны были быть совершены, и было бы лучше, чтобы они не были совершены. Эти вещи или действия они не могут приписать богу, как таковому, ибо они уже признали за ним бесконечную мудрость и благость. В этом смысл слова «позволить». Он позволил, чтобы они были сделаны, говорят они. Но мы будем рассуждать так: если бог позволил, чтобы действие было совершено, то это потому, что он нуждается в силе или склонности помешать этому. Говоря, что он нуждается в силе, мы отрицаем его всемогущество. Если же он нуждается в склонности или воле, то это должно быть либо потому, что он не благостен, либо действие не зло (так как всякое зло противоположно сущности бесконечной благости). Первое не согласуется с указанным выше атрибутом благости, следовательно, истинным должно быть второе.

Возможно, скажут, что бог позволяет совершать дурные действия ради мудрых целей и замыслов. Но это возражение уничтожает само себя, потому что, какие бы цели ни усматривал бесконечно добрый бог в страданиях, они должны нести в себе добро и быть вознаграждены добром, иначе быть не может.

VI. Если какое-либо существо создано богом, то оно должно зависеть от бога и получать все свои силы от него; с помощью этих сил существо не может делать ничего противоположного воле бога, потому что бог всемогущ; а то, что не противоположно его воле, должно быть согласно с ней; а то, что согласно с ней, должно быть благом, потому что он благо; следовательно, существо может делать только то, что есть благо.

Это положение имеет примерно тот же смысл, что и предшествующее, но оно более частное. Его вывод так же справедлив и очевиден. Хотя существо может совершать многие действия, которые окружающими его существами будут названы злом и которые естественно и необходимо причинят тому, кто их совершает, определенные страдания (которые также могут быть названы наказаниями), это положение тем не менее доказывает, что существо не может совершать действие, которое само по себе было бы на деле дурным или богопротивным. А то, что последствия его (так называемых) дурных действий, приносящие страдание, не наказания или несчастья, какими они на самом деле не должны быть, будет показано дальше.

Тем не менее покойный сведущий автор «Религии природы» (которую я Вам посылаю при этом) дает нам правило или наставление, чтобы знать, какие из наших действий должны быть определены и названы хорошими и какие дурными. Кратко оно гласит так: «Каждое действие, которое совершено в соответствии с истиной, есть добро, и каждое действие, противоположное истине, есть зло. Действовать в соответствии с истиной — значит употреблять и оценивать каждую вещь такой, какая она есть, и т. д. Так, если А украл у В лошадь и ускакал на ней, то он использовал ее не в соответствии с тем, какова она в действительности, т. е. не как имущество другого, а как свое собственное, что противоположно истине и потому — зло». Но, как говорит сам этот господин (разд. I, полож. VI): «Для того чтобы судить правильно о какой-нибудь вещи, нужно рассмотреть не только то, что она представляет собой в одном отношении, но также и то, чем она может быть в любом другом отношении; и должно быть дано полное описание вещи». Также и в этом случае необходимо принять во внимание, что А по природе жадное существо, испытывающее недовольство оттого, что у него нет лошади, принадлежащей В; это вызывает желание украсть ее, более сильное, чем страх перед наказанием за свое действие. Это также истина, и А действует в соответствии с ней, когда он крадет лошадь. Кроме того, если будет доказана истинность того, что А не имеет власти над своими собственными действиями, то станет неоспоримым, что он действовал в соответствии с истиной и что невозможно, чтобы он действовал иначе.

Я не должен быть понят в том смысле, что поощряю или защищаю воровство. Это говорится только ради аргументации и, конечно, не повлечет за собой дурных последствий. На порядок и ход вещей не влияют подобного рода рассуждения. Для В так же справедливо и необходимо и так же соответствует истине питать отвращение к тому, кто украл его лошадь, и наказывать его, как для А украсть ее.

VII. Если существо, таким образом, ограничено в своих действиях и способно делать только то, что ему предназначил бог, и не способно отказываться совершать то, что совершил бы бог, то у него не может быть ни свободы, ни свободной воли, ни способности совершить или не совершить какое-либо действие.

Иногда под свободой понимается отсутствие помех; и в этом смысле можно поистине сказать, что все наши действия суть следствия нашей свободы. Но это свобода того же свойства, что и падение твердого тела на землю. Оно обладает свободой падения — это значит, что оно не встречает ничего, что воспрепятствовало бы его падению. Но вместе с тем оно неизбежно должно падать, оно не в состоянии и не свободно оставаться парящим.

Рассмотрим, однако, довод с другой точки зрения. Предположим, что мы свободные деятельные существа. Поскольку человек составляет часть большого механизма — Вселенной, его обычные действия — необходимая часть правильного движения целого. Так как он свободен и на его выбор не оказывают никакого влияния (именно так должно быть, иначе он не свободен), то он может среди многих вещей, которые он должен делать, выбрать что-то одно и отвергнуть остальное. Далее, в каждый данный момент имеется нечто лучшее из всего, что должно быть сделано, и одно только это в тот момент есть благо, и по отношению к нему любая другая вещь в данное время есть зло. Для того чтобы знать, что из того, что должно быть сделано, лучшее, а что нет, необходимо, чтобы мы имели представление о всех сложных последствиях каждого действия по отношению к общему порядку и плану Вселенной, как настоящему, так и будущему, но они неисчислимы и постижимы только всеведением. И поскольку мы не можем знать их, у нас есть всего лишь один шанс из десяти тысяч, чтобы найти правильное действие. Мы, стало быть, постоянно блуждаем в темноте и приводим план в беспорядок, так как каждое неправильное действие части представляет собой изъян или недостаток в [общем] порядке целого. Не необходимо ли в таком случае, чтобы наши действия управлялись и определялись всемудрым провидением? Как точна и правильна каждая вещь в мире природы! Как мудро устроена каждая задуманная часть! Мы не найдем здесь ни малейшего недостатка! Те, кто изучал простых животных и растения, показали, что ничто не может быть более гармоничным и прекрасным! Все небесные тела, звезды и планеты управляются глубочайшей мудростью! И можем ли мы предположить, что в порядок моральной системы вложено меньше заботы, чем в порядок естественный? Это было бы так, как если бы искусный изобретатель, построивший замысловатую машину или часы и поставивший их многочисленные сложные колеса и силы в такую зависимость друг от друга, чтобы целое могло двигаться наиболее точно и правильно, вопреки этому включил бы в них некоторые другие колеса, наделенные независимым самодвижением, безразличным к общему ходу (interest) часового механизма; и они могли бы время от времени двигаться неправильно, нарушая нормальное движение и давая постоянную работу ремонтному мастеру, что можно было предотвратить, лишив их этой силы самодвижения и поставив в зависимость от правильно действующей части часов.

VIII. Поскольку такой вещи, как свободная воля, у созданий не имеется, у них не может быть ни заслуг, ни недостатков.

IX. И поэтому каждое существо должно иметь одинаковую ценность для творца.

Эти положения представляются необходимыми следствиями предшествующих. И действительно, нельзя указать, на каком основании творец должен предпочесть в своей оценке одну часть своего творения другой, если он замыслил и создал их всех с равной мудростью и благостью, поскольку всякое зло или недостаток, как противоположные его природе, исключены его могуществом. Вкратце повторим доказательство. Когда творец впервые замыслил Вселенную, то либо его воля и намерение были таковы, что все вещи должны существовать и быть в том виде, какой они имеют в настоящее время, либо его воля была, чтобы они существовали иначе, т. е. в другом виде. Сказать, что воля его была, чтобы они были другими, нежели они есть, — значит сказать нечто противоречащее его воле и умалить его величие (measures), что невозможно, потому что это несовместимо с его могуществом. Поэтому мы должны допустить, что все вещи существуют в настоящее время в согласии с его волей и, как последствие этого, все в равной степени суть благо и потому имеют для него одинаковую ценность.

Теперь я покажу, что, так же как для творца все его творения имеют одинаковую ценность, так они, как и должно быть по справедливости, используются им в равной степени.

Раздел II. Об удовольствии и страдании

I. Когда существо создается и наделяется жизнью, предполагается, что оно получает способность ощущать неудовольствие или страдание.

Это то, что отличает жизнь и создание от материи, лишенной действия и сознания. Знать или ощущать страдание или испытывать воздействие — значит жить; все сотворенное, неспособное к этому, мертво в собственном и точном смысле этого слова.

Всякое страдание и неудовольствие первоначально возникает и вызывается чем-то действующим извне и отличным от самого духа. Душа, прежде чем действовать, должна испытать воздействие. В раннем детстве она такова, как если бы ее не было. Она не сознает собственного существования, пока не получит первого ощущения страдания; только тогда, и не ранее этого, она начинает чувствовать себя, пробуждается и вступает в действие. Затем она развертывает свои силы и способности и прилагает их, чтобы устранить неудовольствие. Таков приводимый в действие механизм; это — жизнь. Мы первоначально движимы страданием, и весь последующий ход нашей жизни не что иное, как непрерывный ряд действий с целью избавиться от него. Как только мы избавляемся от одного неудовольствия, появляется другое, иначе движение прекратилось бы. Без непрерывного опускания гири часы остановятся. И как только пути неудовольствий к душе загромождены или отрезаны, мы мертвы, мы не можем более мыслить и действовать.

II. Неудовольствие, когда бы оно ни чувствовалось, порождает желание освободиться от него, соразмерное степени неудовольствия.

Итак, неудовольствие есть первый источник и причина всех действий. Пока мы в состоянии покоя не испытываем неудобства, у нас нет желания двигаться, а без желания двигаться не может быть произвольного движения. Опыт каждого человека, наблюдавшего собственные действия, свидетельствует об истинности этого, и, я думаю, нет необходимости доказывать, что желание равно по степени неудовольствию, так как это подразумевается по сути дела: данное состояние не есть неудовольствие, пока мы не желаем освободиться от него, и неудовольствие невелико, пока соответствующее желание невелико.

Мне хотелось бы здесь заметить, сколь необходимо страдание или неудовольствие в устроении и замысле Вселенной, как оно хорошо на своем месте! Предположим, что оно вдруг полностью исчезло из мира, и рассмотрим последствия этого. Все живые существа немедленно остановились бы как вкопанные, они замерли бы именно в той позе, в какой находились в момент, когда они еще испытывали неудобство; с этого момента не двигались бы ни одна из конечностей, ни один палец; мы вес были бы сведены к состоянию статуи, застывшей и неподвижной; я продолжал бы сидеть здесь без движения с пером в руке и не оставил бы больше своего сидения, не написал бы ни одной буквы. На первый взгляд это может показаться странным, однако небольшое размышление сделает это очевидным, ибо невозможно указать другую причину для произвольных движений животных, кроме их неудобства в состоянии покоя. Без него природа приобрела бы совершенно другой облик! Как оно необходимо! И маловероятно, чтобы обитатели земли когда-либо были свободны от него или чтобы творец когда-либо имел в виду избавить их от него.

Я хотел бы также заметить здесь, что положение VIII в предшествующем разделе, гласящее, что «нет ни заслуг, ни недостатков и т. д.», может быть здесь вновь доказано как безошибочное, хотя и по-другому: так как свобода от неудовольствия есть цель всех наших действий, как же возможно, чтобы мы что-либо делали безучастно? Как же то или иное действие может быть достойно похвалы или порицания, вознаграждения или наказания, если естественный принцип себялюбия — его единственный и непреодолимый мотив?

III. Данное желание всегда исполняется или удовлетворяется по своей цели или осуществлению, хотя и не по способу [ее достижения]: первое необходимо, второе нет. Чтобы объяснить это примером, предположим следующее: человек находится в доме, который грозит обвалом. Как только угроза воспринята, возникает сильная тревога, и это тотчас же порождает столь же сильное желание. Его цель — избавиться от тревожного состояния, предполагаемый же способ или средство достижения этой цели — уход из дома. Теперь, если он каким-то образом убеждается в том, что ошибся и что маловероятно, чтобы дом обвалился, то он немедленно освобождается от своего тревожного состояния, и цель его желания достигается так же, как если бы она достигалась желаемым способом действия, т. е. уходом из дома.

Все наши различные желания и страсти проистекают из одного — из неудовольствия и сводятся к нему одному, хотя предполагаемых нами средств избавления от него бесконечно много. Один имеет в виду славу, другой — богатство, третий — власть и т. д. как средство достижения этой цели, и хотя она никогда не достигается, если неудовольствие устраняется какими-либо другими способами, однако желание удовлетворяется. В течение всей вашей жизни непрерывно устраняются (по мере того, как они возникают) сменяющие друг друга неудовольствия, и последнее испытываемое нами неудовольствие устраняется сладким сном смерти.

IV. Исполнение или удовлетворение данного желания вызывает ощущение удовольствия, соразмерное желанию.

Удовольствие — это такое удовлетворение, которое возникает в нашей душе в результате исполнения наших желаний и никаким другим образом вообще не вызывается. И из того, что желания, как было выше показано, вызываются нашими страданиями и неудовольствием, следует, что удовольствие имеет своей единственной причиной страдание и ничего другого.

V. Поэтому чувство удовольствия равно чувству страдания и соразмерно ему.

Так как желание освободиться от неудовольствия равно неудовольствию, а удовольствие от удовлетворения этого желания равно желанию, то удовольствие, возникающее при этом, необходимо должно быть равным неудовольствию или страданию, которое его порождает. Если из трех линий А, В и С А равно В, а В равно С, то С должно быть равно А. И из того, что наши неудовольствия всегда устраняются тем или другим способом, следует, что удовольствие и страдание по своей природе нераздельны. Насколько одна чаша весов опускается, настолько же другая поднимается, и ни одна не может подняться или опуститься без падения или подъема другой: невозможно испытать удовольствие, если ему не предшествует соразмерное ему страдание; другими словами, невозможно быть чувствительным к страданию, не имея его неизбежного последствия — удовольствия. Величайшее удовольствие — это лишь сознание избавления от глубочайшего страдания; и страдание не есть страдание для нас, пока мы к нему нечувствительны. Они идут рука об руку, их нельзя разъединить.

Всю аргументацию я покажу на нескольких обычных примерах: большее или меньшее страдание от воздержания от пищи порождает большее или меньшее желание есть; исполнение этого желания порождает большее или меньшее соразмерное ему удовольствие. Страдание, испытываемое от тюремного заключения, вызывает желание свободы, которое, будучи удовлетворено, доставляет удовольствие, равное страданию от заключения. Страдание, вызванное утомительной работой, порождает удовольствие от отдыха, равное этому страданию. Страдание от разлуки с друзьями вызывает при встрече с ними удовольствие, точно соразмерное и т. д.

Такова неизменная природа удовольствия и страдания, и те, кто изучит ее, всегда обнаружат, что она именно такая.

Один из наиболее обычных доводов в пользу будущего существования души основывается на широко распространенном предположении о неравенстве страдания и удовольствия в настоящем. И это [предположение] признается почти неопровержимым, несмотря на то что трудно судить о счастье другого по внешним проявлениям. Но так как страдание естественно и неизбежно порождает соразмерное ему удовольствие, то каждый индивид должен в любой момент жизни иметь равное количество одного и другого. Так что нет повода для будущего выравнивания.

Все это дела творца, к которым он относится одинаково. И никакие обстоятельства жизни или существования сами по себе не лучше или предпочтительнее: монарх не счастливее раба, нищий не несчастнее Креза. Предположим три отдельных предмета — А, В и С; А и В — живые существа, способные испытывать страдания и удовольствия, С — безжизненный кусок материи, нечувствительный к удовольствию или страданию. А получает десять степеней страдания, за которыми необходимо следует десять степеней удовольствия; В получает пятнадцать степеней страдания и соответственно равное число степеней удовольствия. С все время пребывает безразличным, и, поскольку оно не страдает от первого, оно не имеет и прав на второе. Что может быть более равным и справедливым, чем это? Когда ценности уравниваются, А не имеет основании жаловаться на то, что его доля удовольствия на пять степеней меньше, чем у В, так как его доля страдания равным образом на пять степеней меньше. Так же и В не имеет оснований хвастаться тем, что его удовольствие на пять степеней больше, чем у А, ибо и страдание его относительно больше. Они, стало быть, оба находятся на одном уровне с С, т. е. они не в проигрыше и не в выигрыше.

Могут здесь возразить, что даже обыденный опыт не подтверждает на деле такого равенства: «Одних мы видим неизменно бодрыми, оживленными, веселыми, в то время как другие постоянно мучаются от болезней и терпят неудачи, оставаясь, быть может, годами в нищете, несчастье или страдании, и умирают в конце концов без какой-либо видимости вознаграждения». Хотя в тех случаях, когда какое-нибудь положение представляют в качестве всеобщей истины, и нет необходимости показывать, как оно согласуется с личным состоянием человека, и действительно не следует этого требовать, однако, поскольку сказанное есть распространенное возражение, можно высказать по этому поводу несколько замечаний. Прежде всего отметим, что мы не можем надлежащим образом судить о том, хорошая или плохая судьба у других. Мы склонны воображать, что то, что доставляет нам большое неудовольствие или большое удовлетворение, производит такое же действие на других: мы считаем, например, несчастными тех, чьи средства существования зависят от милосердия, кто ходит в лохмотьях, с большим трудом находит пропитание, кого все презирают и осмеивают, и не задумываемся, что привычка делает все это легким и естественным и даже приятным. Когда мы видим изобилие, великолепие и веселое выражение лица, мы легко представляем себе сопутствующее им счастье, тогда как нередко дело обстоит совершенно иначе: постоянно печальный взгляд, сопровождаемый выражением неудовольствия, вовсе не безошибочный признак несчастья. Короче говоря, мы можем судить только по внешности, а она способна обманывать нас.

Некоторые напускают на себя веселый, жизнерадостный вид и на людях изображают полное довольство, хотя внутренняя боль, тайное страдание омрачают все их радости и уравновешивают их. Другие кажутся постоянно удрученными и полными горя, но даже сама печаль доставляет иногда удовольствие и слезы не всегда проливаются без наслаждения. Кроме того, некоторые испытывают удовлетворение от того, что их считают несчастными (так же как некоторые горды тем, что их считают униженными). Это окрашивает перед другими в ярчайшие тона их невзгоды и позволяет использовать все средства, чтобы заставить вас думать о них как о совершенно несчастных; тем больше удовольствия они испытывают от того, что их жалеют. Другие сохраняют облик и внешний вид опечаленности еще долго после того, как сам предмет вместе с его причиной уже не оказывают действия на них. Это привычка, которую они приобрели и от которой не могут отказаться. Таковы некоторые из многочисленных причин, почему мы не можем дать правильную оценку равенства счастья и несчастья других. А пока мы не в состоянии это сделать, факты не могут быть противопоставлены этой гипотезе. В самом деле, иногда мы склонны думать, что неудовольствие, которое мы испытываем, перевешивает наше удовольствие. Основанием для этого служит то, что душа не принимает во внимание удовольствия, оно проходит незамеченным, тогда как неудовольствие оставляет в памяти более длительное впечатление. Но предположим, что мы большую часть жизни провели в страдании и печали, предположим, что мы умираем в муках и больше ни о чем не думаем; но и это не уменьшает истинности того, что здесь было сказано, так как страдание, хотя оно и острое, вовсе не таково в последние моменты жизни; чувства вскоре притупляются и становятся неспособными передавать страдание душе столь сильно, как сначала. Воспринимая страдание, душа не может удерживать его долго, и увидеть непосредственное приближение покоя доставляет большое удовольствие. Это и создает равенство, хотя и должно последовать уничтожение, ибо количество удовольствия и страдания нельзя измерять их длительностью, как и количество материи — ее протяженностью. Кубический дюйм может содержать благодаря конденсации столько же материи, сколько может содержать ее в разреженном состоянии десять тысяч кубических футов; точно так же и один момент удовольствия может перевесить и возместить век страданий.

Только из-за незнания природы удовольствия и страдания древние язычники верили в небылицу относительно своего элизиума, состояния непрерывного довольства и счастья! В природе это совершенно невозможно! Разве удовольствие, которое приносит весна, не создается из-за неприятностей зимы? Разве удовольствие от хорошей погоды не вызвано непривлекательностью плохой? Несомненно. Если всегда была бы весна, если бы поля были всегда зелеными и цветущими, а погода постоянно ясной и прекрасной, удовольствие притупилось бы и исчезло. Оно перестало бы быть удовольствием для нас, если бы не вызывалось неудовольствием. Если философ смог бы в действительности осмотреть каждую звезду и планету с такой же легкостью и быстротой, с какой он может ныне обозреть свои идеи и переходить от одной к другой в своем воображении, то это было бы, полагаю, удовольствие, но только соразмерное желанию достичь этого, и притом не большее, чем неудовольствие, испытываемое из-за потребности в этом. Завершение длительной и трудной поездки доставляет огромное наслаждение, однако если бы мы могли предпринять путешествие на луну и обратно так же часто и с такой же легкостью, с какой мы ходим на рынок и возвращаемся с него, то удовлетворение было бы точно таким же.

Бестелесность души часто используется как доказательство ее бессмертия; но давайте примем во внимание, что хотя и следовало бы допустить, что она бестелесна и, стало быть, ее части не способны к отделению или разрушению под действием чего-то телесного, однако из опыта мы знаем, что она не неспособна к прекращению мышления, составляющего ее действие. Когда тело испытывает хоть небольшое недомогание, это оказывает очевидное влияние на душу, и правильное расположение органов необходимо для правильного способа мышления. Иногда в глубоком сне или при обмороке мы вообще перестаем мыслить. Душа от этого вовсе не исчезает, а существует все это время, хотя и не действует. Но вероятен ли такой случай и после смерти? Все наши идеи первоначально получаются посредством чувств и запечатлеваются в мозгу, число их возрастает от наблюдения и опыта, затем они становятся предметом деятельности души. Душа есть не более как сила или способность созерцать и сравнивать эти идеи, когда она их имеет; отсюда происходит разум. Но так как он может мыслить только идеи, он должен иметь их, прежде чем он вообще может мыслить. Поэтому, так же как он может существовать до того, как приобретает какую-нибудь идею, он может существовать до того, как он мыслит. Вспомнить какую-нибудь вещь — значит иметь ее отчетливо запечатленную в мозгу идею, к которой душа может при случае вернуться и которую она может созерцать. Забыть какую-нибудь вещь — значит иметь идею о ней, искаженную и разрушенную каким-то случаем или оттесненную и подвергшуюся воздействию великого множества других идей, так что душа не в состоянии найти ее следы и различить. Когда мы, таким образом, утратили идею вещи, мы не можем более думать, или перестаем думать об этой вещи. И так же как мы можем утратить идею одной вещи, мы можем утратить идею десяти, двадцати, сотни и т. д. и даже всех вещей, потому что они по природе своей непостоянны. И часто в жизни мы наблюдаем, что некоторые люди (случайно или из-за болезни, действующей на мозг) утрачивают большую часть своих идей и вспоминают очень мало о своих прежних действиях и обстоятельствах. После смерти и разрушения тела содержащиеся в мозгу идеи (только они составляют предмет деятельности души) равным образом необходимо разрушаются. Душа, хотя сама она и не подвержена разрушению, должна в таком случае по необходимости перестать мыслить или действовать, так как не остается ничего, о чем бы она могла думать или на что действовать. Она возвращается к своему первоначальному, лишенному сознания состоянию, в котором находилась до приобретения какой-либо идеи. А перестать мыслить означает почти то же, что перестать существовать.

Тем не менее вполне возможно, чтобы та же способность созерцать идеи могла впоследствии соединиться с другим телом и приобрести новый ряд идей, но это не должно занимать нас, ныне живущих, ибо, когда индивидуальность утрачена, это уже не та же личность (self), a другое существо.

Я добавлю здесь краткое повторение всего сказанного, дабы целое могло быть быстро постигнуто во всех своих частях:

1. Предполагается, что бог—творец и правитель Вселенной — бесконечно мудрый, всеблагой и всемогущий.

2. Утверждается, что ввиду его бесконечной мудрости и благости все, что бы он ни делал, должно быть бесконечно мудрым и благим,

3. Если только ему не препятствует и не подрывает его величия какая-либо другая сущность, что невозможно, поскольку он всемогущ.

4. Утверждается, что ввиду его бесконечной мощи во Вселенной ничего не может существовать или быть сделано, что не находилось бы в согласии с его волей и потому не было бы благом.

5. Поэтому зло исключается, так же как и всякая заслуга и недостаток; и равным образом бог в своей оценке не отдает предпочтения одной части творения перед другой. Таково резюме первой части.

Теперь наши общие понятия о справедливости говорят нам, что если все сотворенные вещи имеют для бога одинаковую ценность, то они должны одинаково использоваться им; и то, что они одинаково используются [им], мы должны принять на веру и как правильное заключение предшествующего доказательства. Тем не менее мы в подтверждение сказанного следующим образом покажем, как они одинаково используются:

1. Существо, наделенное жизнью или сознанием, способно испытывать неудовольствие или страдание.

2. Это страдание порождает соразмерное ему желание освободиться от него.

3. Исполнение этого желания порождает равное по степени удовольствие.

4. Следовательно, удовольствие равно по степени страданию.

Из этих положений видно, что

1. У каждого живого существа столько же удовольствия, сколько страдания.

2. Жизнь не предпочтительнее бесчувственности, ибо удовольствие и страдание уничтожают друг друга. У того существа, у которого все его десять степеней страдания вычтены из десяти степеней удовольствия, ничего не остается, и оно в одинаковом положении с той вещью, которая невосприимчива ни к одному, ни к другому.

3. Если в первой части доказывается, что все вещи должны быть одинаково использованы творцом, потому что имеют для него одинаковую ценность, то вторая часть показывает, что они имеют одинаковую ценность потому, что одинаково используются.

4. Так как каждое действие есть результат неудовлетворенности собой, то различие между добродетелью и пороком исключается. Вновь подтверждается положение VIII раздела I.

5. Ни одно состояние в жизни не может быть более счастливым, чем имеющееся в настоящий момент, потому что удовольствие и страдание неразделимы.

Обе части этого доказательства согласуются между собой и подтверждают друг друга.

Я чувствую, что выдвинутое здесь учение встретило бы холодный прием, если бы оно было обнародовано. Для всего человечества естественно желание быть предметом лести. Все, что бы ни тешило нашу гордость и ни способствовало возвышению нашего рода над остальным творением, мы встречаем с удовольствием и легко в это верим, тогда как неприятные истины отвергаем с крайним негодованием. «Как! Низвести нас до уровня диких зверей, до ничтожнейшей части творения! Это невыносимо!» Но гусь остается гусем, хотя бы мы и считали, что он лебедь. Истина остается истиной, хотя она иногда и оказывается огорчительной и досадной.