ОКОНЧАНИЕ. УБИЙСТВО БОГА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ОКОНЧАНИЕ. УБИЙСТВО БОГА

И все-таки человек может не верить в Бога. Он может не найти Его как основу случайных существ и не столкнуться с Ним в своей экзистенции. Связь экзистенции с трансценденцией, как мы видели, заложена в самой структуре экзистенции. Человек это окно бытия, через которое виден Бог. И все-таки это окно может захлопнуться. Оно может быть замаскировано разными занавесками. Оно может быть загрязнено известью повседневности. Через него можно и не увидеть Бога. Вне сомнения, такая установка экзистенции всегда будет только психологической. Она никогда не будет иметь онтологической основы. Онтологического безбожия нет и не может быть. Экзистенция непредотвратимо держится в трансценденции, поэтому стать безбожной в своих глубинах не может. Онтологическое безверие есть небытие. Убить Бога в своем бытии означает погибнуть и самому.

Но и это психологическое отвращение от Бога и это сознательное захлопывание окна своего бытия, дабы не видеть Абсолюта, имеют необыкновенный смысл. Закрыв свою экзистенцию перед Богом, человек пытается так устроить себя и свою жизнь, чтобы она шла, словно сама по себе, так, словно ее основа содержится в самом человеке. И это не только психологическая иллюзия, но вместе и необычайная онтологическая опасность. Ведь высвобождение от Бога означает поворот к небытию и попытку преодолеть это небытие своими силами. Небытие угрожает человеку всегда. Быть перед лицом небытия вечная судьба человека. Человек, по прекрасному высказыванию Heidegger’а, есть «наместник небытия»1. Как упоминалось, угроза небытия, эта возможность не быть раскрывается в страхе. Тогда мы начинаем чувствовать, что держимся не собой, но Другим. Так если мы этого Другого отрицаем, то каким же тогда образом мы будем защищаться от этого небытия? Чья сила поможет нам выстоять перед его лицом? Отринув Бога, человеку ничего другого не остается, как только повторять слова Кирилова из романа Достоевского «Бесы» — «Если Бога нет, тогда я есть бог». Тогда я сам для себя основа и мера, тогда я сам должен победить небытие, восстановить свое, умаленное бытие и эту, найденную в себе «божественность» распространить по всей своей экзистенции. Если Бога нет, тогда экзистенция вынуждена придать себе божественные свойства. Но именно тогда и появляется эта необычайная опасность. Ведь что же произойдет, если человек начнет поступать, как Бог? Что произойдет, если экзистенция отвратится от трансценденции и со всей своей силой устремится в небытие? Что произойдет, если человек начнет верить, что он сам и есть та основа, на которой он стоит?

На эти вопросы отвечает Nietzsche в своей зарисовке «Безумный человек»: «Разве вы не слышали о том безумце, который в светлый полдень зажег фонарь, бегал по рынку и безостановочно кричал: “Я ищу Бога! Я ищу Бога!”. Вокруг стояла толпа, которая не верила в Бога и потому смеялась над ним. Один спросил: “Разве он погиб?”, “Или он заблудился как ребенок?” — издевался второй. “Или он спрятался? Или он нас боится? Может он сел на корабль? Может уплыл?” Так они кричали и смеялись один за другим. Тогда безумец ворвался в середину толпы и пронзил их своим ужасным взглядом. “Я скажу вам, где есть Бог! — вскричал он. — Мы Его убили: вы и я. Мы все — убийцы! Но как мы это сделали? Как мы смогли выпить море? Кто дал нам такую губку, чтобы мы стерли весь горизонт? Что мы делали, отцепляя землю от ее солнца? Где оно витает теперь? Куда мы летим? Вдаль ли от всех солнц? Не падаем ли мы все время? Назад, в стороны, вперед, на все стороны? Есть ли еще верх и низ? Не блуждаем ли мы, словно в бесконечной ночи? Не дышим ли мы пустым пространством? Не сделалось ли холоднее? Не становятся ли ночи все черней и черней? Не нужно ли зажигать фонарь уже в полдень? Не слышим ли мы шума гробокопателей, которые хоронят Бога? Не осязаем ли мы запаха божественной гнили? И боги гниют! Бог умер! Бог остается не живым! И мы Его убили! В чем мы найдем утешение, мы — убийцы из убийц? Самый Святейший и самый Могущественнейший, какого только имел мир, залился кровью под нашими ножами! Кто смоет с нас эту кровь? Какой водой мы очистимся? Какие жертвы, какие святые игры мы изобретем? И не слишком ли огромно величие этого труда, чтобы мы смогли его вынести? Разве мы сами не должны стать богами, чтобы быть достойными Его?2” Этот рассказ Nietzsche заканчивает, замечая, что еще в тот же день безумец ворвался в несколько церквей и там пел Богу requiem aeternam3. Когда его оттуда вывели и стали задавать вопросы, он лишь ответил: «Что есть эти церкви, если не гробы Бога и не надгробия Богу?»

В этой зарисовке передана вся трагедия человеческого безверия, безверия, осознанного во всей его глубине. То, что человек может убить Бога и в себе и в своей жизни, мы испытываем каждый день. Каждый грех есть богоубийство. Каждый грешник — богоубийца. Мы все не только участники той ужасающей трагедии, которая произошла на Голгофе, но и распространители этой трагедии в истории, ибо Иисус, по глубокому высказыванию Паскаля, умирает до конца времен. Безумец Nietzsche поднимает весьма интересный вопрос: «Мы убили Бога: вы и я. Но как мы это сделали? Как мы смогли выпить море? Кто дал нам такую губку, чтобы мы стерли весь горизонт? Что мы делали, отцепляя землю от ее солнца?» Этот вопрос имеет глубочайший смысл. Каким действием человек в состоянии убить в себе Бога? На это отвечает Heidegger. Он говорит, что о том, что сделали люди, отцепляя землю от солнца, рассказывает история Европы последних трехсот пятидесяти лет4. Что же характерно для этой истории? Что за это время произошло? Этот период Heidegger характеризует весьма кратко, говоря, что в этот период человек восстал в своем Я. И действительно, вся история последних трехсот пятидесяти лет была не чем другим, как одним огромным восстанием человека. В это время человек обратил свой взгляд на себя. Прежде он смотрел в трансценденцию. Бог стоял в центре его внимания. Между тем за последние триста лет человек отвратился от Бога и обратился к себе. Бога он оставил за своей спиной, превратил Его в одно из существ наряду со многими другими, объявил Его недоступным, ненаходимым, наконец, несуществующим. Поэтому человеческое Я естественно оказалось в центре и сделалось главной заботой человека. Это и было то как ницшевского безумца, которым человек убил Бога. Это и было то действие, которым человек отцепил свою землю от ее солнца. Это и был тот сосуд, которым он выпил море, и та губка, которой он стер горизонт. Взгляд, отвращенный от Бога и повернутый к себе имеет такое огромное значение, что всю новую историю сущностно отделяет от прежней.

Однако ницшевский безумец не удовлетворяется вопросом, как человек смог убить Бога, он еще изображает и то новое существование, которое человек начал уже без Бога. Символ отцепленной земли поразительно глубок. Оторвавшись от Бога, человек становится подобен отцепленной земле, которая, освободившись от солнца, несется в пустое и темное пространство. Здесь все смешано, здесь никто не знает, где низ и где верх, ибо здесь нет центра. Здесь становится все холоднее и темнее. Здесь погружаются во тьму все формы и уже в полдень здесь надо зажигать фонари. Действительно, если человек есть подобие Божие, то отцепиться от Него означает отцепиться от своего Оригинала, от своей Модели, от Основы своей экзистенции. Разве подобие не живет смыслом своего Оригинала? И во что оно превращается, опровергнув этот Оригинал? В безбожной экзистенции слышен шум хоронящих Бога могильщиков. Но нельзя ли этим шумом нарушить бесконечное молчание этого пустого пространства? В безбожной экзистенции чувствуется запах божественного гниения. Не есть ли это знак того, что сама наша экзистенция начала гнить? Бог умер, и мы летим, не зная куда. Поэтому ницшевский безумец и спрашивает — кто смоет с нас кровь Господа? Какой водой мы очистимся? Какие жертвы должны будем принести, чтобы возвратиться назад? Какие святые игры должны будем изобрести, чтобы умолить умершего Бога и позволить Ему вновь воскреснуть в нас? Новая история стоит на самом краю пропасти.

Но самый интересный вопрос ницшевского безумца — последний вопрос — Не слишком ли огромно величие этого труда, чтобы мы смогли его вынести? Разве мы сами не должны стать богами, чтобы быть достойными Его? Иначе говоря, может ли экзистенция перенести изгнанность трансценденции? Может ли человек экзистировать без Бога без превращения себя самого в бога? В этом вопросе звучит глубокая разочарованность безумца, его обманутые надежды. Издевающаяся над ним рыночная толпа отнюдь не была толпой богов. Она так и не поняла смысла и значения того, что совершила. Богоубийство представлялось ей таким же делом, как и все другие повседневные дела. Но безумец был более проницательным. Он понял, что убийство Бога есть самый страшный поступок из всех, которые только можно совершить. Экзистенция, которая в состоянии это сделать и не погибнуть, должна быть божественной в своей сущности. Между тем рыночная толпа этой божественности как раз и не имеет. Она, сама того не сознавая, есть богоубийца. Она погибает сразу же со смертью Бога, хотя этого и не чувствует. Поэтому безумец, бросив свой фонарь на землю, разбил его и вскричал: «Я пришел слишком рано. Еще не время для меня! Это необыкновенное событие еще впереди. Им еще далеко до этого свершения, как до самой далекой звезды. И все же они это сделали!» Толпа все-таки убила Бога, хотя и не осознавала глубочайшего значения совершенного ею акта. Поэтому она и стала такой, как земля, отцепленная от солнца, не понимающей, где верх и где низ. Она все стоит и издевается над человеком, который с фонарем в руке ищет Бога. Она не понимает смысла этих поисков. Экзистенция ищет Бога самой своей сущностью, ибо она сама не есть Бог. Человек может изгнать из себя Бога. Он может Его убить. Но сделать это для него всегда черезвычайно трудно. Этот поступок раскрывает перед ним бесконечную пустоту, которой он должен дышать и в которой должен жить. Поэтому человек в этой тьме небытия зажигает фонарь и снова идет искать им утраченного Бога. Ницшевский безумец как раз и является символом такой ищущей экзистенции. Он трагичен, как и вся история последних веков. Но он и весьма характерен. Он указывает, что экзистенция не в состоянии вынести безбожия, если только она осознает его значение. Безбожие это только психологический настрой повседневности. Пропадание в мире отрывает человека не только он самого себя, но и от трансценденции. Но как только человек высвобождается из пут повседневности, как только он обращается к себе, он тут же ощущает, что он в пустоте, и тогда идет на поиски утраченного им Бога. Поиски Бога есть акт сознания экзистенции. Осознав себя, экзистенция осознает и Бога.

В этом и заключается основная мысль этой книги. Да будет рам позволено закрыть страницы ее прекрасным, ранее упомянутым изречением бл. Августина:

Noli foras ire, in te ipsum redi;

in interiore homine habitat

VERITAS.