4. ПОСЛЕДНЕЕ ПРОСТИ «М. ГЕССУ»

4. ПОСЛЕДНЕЕ ПРОСТИ «М. ГЕССУ»

«Чего ещё не могли сделать Энгельс и Маркс, то завершает М. Гесс».

Таков великий, божественный переход, который — благодаря исследованиям святого мужа о том, что для евангелистов является относительно «возможным» и «невозможным», — настолько крепко засел у него в мозгу, что непременно должен фигурировать, кстати или некстати, в каждой статье нашего отца церкви.

«Чего ещё не могли сделать Энгельс и Маркс, то завершает М. Гесс». — Но «чего» же именно «Энгельс и Маркс ещё не могли сделать»? Оказывается, ни больше, ни меньше, как… критиковать Штирнера. А почему Энгельс и Маркс «ещё не могли» критиковать Штирнера? На том достаточном основании, что… книга Штирнера ещё не появилась, когда они писали «Святое семейство».

Эта спекулятивная уловка — конструировать что угодно и приводить самые разнородные вещи в мнимую причинную связь — действительно вошла в плоть и кровь нашего святого. Она достигает у него полнейшей бессодержательности и вырождается в паясническую манеру — с важным видом произносить тавтологии. Так, например, уже в «Allgemeine LiteraturZeitung» (I, 5) мы читаем:

«Различие между моей работой и листами, которые исписывает, например, какой-нибудь Филипсон» (значит, пустыми листами, на которых пишет «например, какой-нибудь Филипсон»), «должно быть поэтому таким, каково оно на самом деле»!!!

«М. Гесс», за писания которого Энгельс и Маркс отнюдь не берут на себя никакой ответственности, представляется святому критику столь достопримечательным явлением, что он способен только сделать длинные выписки из «Последних философов» и заявить, что «эта критика в отдельных пунктах не поняла Фейербаха, или же» (о, теология!), «что сосуд хочет возмутиться против горшечника». Ср. Послание к римлянам, 9, 20–21. Проделав ещё раз «тяжкую работу» цитирования, наш святой критик приходит, наконец, к тому выводу, что Гесс списывает Гегеля, так как употребляет слова «соединённый» и «развитие». Естественно, что святой Бруно попытался направить окольным путём против Фейербаха то доказательство полной зависимости Бруно от Гегеля, которое было приведено в «Святом семействе».

«Вот как должен был кончить Бауэр! Он боролся, как только мог, против всех гегелевских категорий», за исключением Самосознания, — особенно в период достославной борьбы «Literatur-Zeitung» против г-на Хинрикса. Как он боролся против них и как он их победил, — мы уже видели. Процитируем ещё Виганда, стр. 110, где он утверждает, что

«истинное» (1) «разрешение» (2) «противоречий» (3) «в природе и истории» (4), «истинное единство» (5) «отделённых друг от друга отношений» (6), «истинная» (7) «основа» (8) «и бездонная пучина» (9) «религии, — истинно-бесконечная» (10), «неотразимая, самотворческая» (11) «личность» (12) — «ещё не обретена».

В трёх строчках — не две сомнительные гегелевские категории, как у Гесса, а целая дюжина «истинных, бесконечных, неотразимых» гегелевских категорий, которые обнаруживаются как таковые благодаря «истинному единству отделённых друг от друга отношений», — «вот как должен был кончить Бауэр!» И если святой муж воображает, что ему удастся открыть в Гессе верующего христианина не потому, что Гесс «исполнен надежды», — как говорит Бруно, — а потому, что он лишён надежды, и потому, что он говорит о «воскресении», то наш великий отец церкви даёт нам возможность изобличить его, на основании всё той же страницы 110, в самом явном иудействе. Он заявляет там,

«что действительный живой человек во плоти ещё не родился»!!! (новое откровение относительно назначения «единственного пола») «и что порождённый ублюдок» (Бруно Бауэр?!?) «ещё не в состоянии справиться со всеми догматическими формулами» и т. д.

Это значит, что мессия ещё не родился, что сын человеческий ещё только должен явиться в мир и что этот мир, как мир Ветхого завета, ещё находится под ферулой закона, «догматических формул».

Подобно тому как выше святой Бруно использовал «Энгельса и Маркса» для перехода к Гессу, так теперь Гесс служит ему для того, чтобы в конце концов привести и Фейербаха в причинную связь со своими экскурсами о Штирнере, о «Святом семействе» и о «Последних философах».

«Вот как должен был кончить Фейербах!» «Философия должна была кончить благочестием» и т. д. (Виганд, стр. 145).

Но истинная причинная связь заключается в том, что сие восклицание есть подражание одному, направленному, между прочим, против Бауэра, месту из «Последних философов» Гесса (Предисловие, стр. 4):

«Так — и не иначе — должны были проститься с миром последние потомки христианских аскетов».

Святой Бруно заканчивает свою обвинительную речь против Фейербаха и его мнимых сообщников обращением к Фейербаху, упрекая его в том, что он умеет только «трубить», «оглашать воздух звуками трубы», — между тем как Monsieur^{72} Б. Бауэр или Madame la critique^{73}, этот «порождённый ублюдок», не говоря уже о непрестанном «уничтожении», «едет на своей триумфальной колеснице и пожинает новые триумфы» (стр. 125), «низвергает с трона» (стр. 119), «сокрушает» (стр. 111), «поражает, словно гром» (стр. 115), «разрушает до самого основания» (стр. 120), «разбивает вдребезги» (стр. 121), дозволяет природе только «прозябать» (стр. 120), строит «более суровые» (!) «темницы» (стр. 104) и, наконец, с «сокрушительным» поповским красноречием развивает на стр. 105 бодро-праведно-весело-вольные мысли о «прочно-крепко-твёрдо-существующем», на стр. 110 обрушивает на голову Фейербаха «каменные громады и скалы» и в заключение преодолевает с помощью некоей диверсии даже святого Макса, дополняя на стр. 124 «критическую критику», «общественное общество» и «каменные громады и скалы» ещё «абстрактнейшей абстрактностью» и «самой жёсткой жёсткостью».

Всё это святой Бруно совершил «через самого себя, в самом себе и с самим собою», ибо он и есть «Он сам», более того — он «сам и есть всегда величайший и может быть всегда величайшим» (есть и может быть!) «через самого себя, в самом себе и с самим собой» (стр. 136). Всё.

Святой Бруно был бы несомненно опасен для женского пола, ибо он — «неотразимая личность», если бы только он, «с другой стороны», не боялся «в такой же мере» «чувственности, как той преграды, натолкнувшись на которую человек неизбежно нанесёт себе смертельный удар». Поэтому «через самого себя, в самом себе и с самим собой» он едва ли сорвёт хоть один цветок, но даст всем цветам увянуть в беспредельной тоске и истерическом томлении по «неотразимой личности», которая «обладает этим единственным полом и этими единственными, определёнными половыми органами»^{74}.