О непорочном познании{305}

О непорочном познании^{305}

Когда вчера взошёл месяц, мне казалось, что он хочет родить солнце: так широко, как на сносях, лежал он на горизонте.

Но он обманул меня своей беременностью; и скорее ещё я поверю в месяц-мужчину, чем в месяц-женщину.

Конечно, мало похож на мужчину этот застенчивый полуночник. Поистине, с нечистой совестью бродит он по крышам.

Он похотлив и ревнив, этот монах в месяце, падок он до земли и всех радостей влюблённых.

Нет, я не люблю его, этого кота на крышах! Противны мне все, кто подкрадывается к полузакрытым окнам!

Набожно и молча бродит он по звёздным коврам — но я не люблю мужских ног, ступающих тихо, на которых не звенит даже шпора.

Шаги всякого честного правдиво говорят; но кошка идёт по земле, крадучись. Взгляни, по-кошачьи лукаво восходит месяц. —

Такое сравнение даю я вам, чувствительные лицемеры, вам, ищущим «чистого познания»! Вас называю я — сластолюбцами!

Вы также любите землю и земное, я разгадал вас! — но стыд в вашей любви и нечистая совесть, — вы подобны месяцу!

Презирать земное убедили ваш дух, но не нутро ваше — а оно в вас сильнее всего!

И теперь стыдится ваш дух, что угождает нутру вашему, и от собственного стыда ходит окольными и обманными путями.

«Для меня было бы высшим счастьем, — так говорит себе ваш изолгавшийся дух, — смотреть на жизнь без вожделения, а не как собака, с высунутым языком:

Быть счастливым в созерцании, с умершей волей, без приступов и алчности себялюбия, — холодным и серым всем телом, но с пьяными глазами месяца!

Для меня было бы лучшим — так соблазняет самого себя соблазнённый — любить землю, как любит её месяц, и только одними глазами прикасаться к её красоте.

И я называю непорочным познание всех вещей, когда я ничего не хочу от них, кроме права лежать перед ними, подобно зеркалу с сотней глаз». —

О вы, чувствительные лицемеры, вы, сластолюбцы! Вам недостаёт невинности в вожделении, и вот почему клевещете вы на желание!

Поистине, не как творящие, рождающие и радующиеся становлению любите вы землю!

Где есть невинность? Там, где есть воля к рождению. И кто хочет творить из себя и выше себя, у того самая чистая воля.

Где есть красота? Там, где я должен хотеть всей волей; где я хочу любить и погибнуть, чтобы образ не остался только образом.

Любить и погибнуть — это созвучно от вечности. Воля к любви — это значит хотеть также смерти. Так говорю я вам, трусы!^{306}

Но ваш косой взгляд скопца хочет называться «созерцанием»! А к чему можно прикоснуться трусливым глазом, должно быть окрещено именем «прекрасного»!^{307}{308} О вы, осквернители благородных имён!

Но в том проклятье ваше, вы, незапятнанные, ищущие чистого познания, что никогда не родите вы, — хотя бы широко, как на сносях, и лежали на горизонте!

Поистине, вы набрали полный рот благородных слов — и мы должны верить, что ваше сердце переполнено, лжецы?

Но мои слова — ничтожны, презренны, кривы: охотно подбираю я то, что на ваших трапезах падает под стол.^{309}

Всё ещё могу я сказать ими истину — вам, лицемерам! Да, мои рыбьи косточки, раковины и колючие листья должны — щекотать носы лицемерам!^{310}

Дурной запах всегда вокруг вас и ваших трапез: ибо ваши похотливые мысли, ложь и притворство прямо-таки висят в воздухе!

Осмельтесь же сперва поверить самим себе — себе и нутру своему! Кто не верит себе самому, всегда лжёт.

Личиной бога закрылись вы от самих себя, вы, «чистые», в личине бога укрылся ваш ужасный кольчатый червь.

Поистине, обманываете вы, «созерцающие»! Даже Заратустра был однажды обманут вашей божественной оболочкой; не угадал он, какими клубками змей была набита она.

Душу бога мечтал я некогда видеть играющей в ваших играх, вы, ищущие чистого познания! О лучшем искусстве и не мечтал я когда-то, чем ваши искусства!

Змеиную нечисть и дурной запах скрывала от меня даль и что хитрость ящерицы похотливо ползала здесь.

Но я подошёл к вам ближе, тогда наступил для меня день — и теперь наступает для вас, — кончились любовные похождения месяца!

Взгляните на него! Застигнутый, бледный стоит он — перед утренней зарёю!

Уже близко оно, огненное светило, — его любовь приближается к земле! Невинность и жажда творца есть любовь всякого солнца!

Смотрите же на него, как оно нетерпеливо поднимается над морем! Разве вы не чувствуете жадного, горячего дыхания его любви?

Морем хочет напиться оно и вбирать его глубину к себе на высоту — тысячью грудей поднимается к нему страсть моря.

Оно хочет, чтобы жажда солнца целовала его и упивалась им; воздухом хочет оно стать, и высотою, и стезёю света, и самим светом!

Поистине, подобно солнцу, люблю я жизнь и все глубокие моря.

И вот что зовётся для меня познанием: всё глубокое должно подняться — на мою высоту!

Так говорил Заратустра.