О великих событиях{342}

О великих событиях^{342}

Есть остров в море — недалеко от блаженных островов Заратустры, — на нём постоянно дымится огнедышащая гора; народ и особенно старые бабы из народа говорят об этом острове, что он каменной глыбой поставлен перед вратами преисподней, а через сам вулкан идёт вниз узкая тропинка, ведущая к этим вратам.

В ту пору, как Заратустра пребывал на блаженных островах, случилось, что корабль бросил якорь у острова, где стоит дымящаяся гора, и команда его сошла на берег, чтобы пострелять кроликов. Но около полудня, когда капитан и люди его снова собрались вместе, увидели они вдруг человека, идущего к ним по воздуху, и какой-то голос сказал явственно: «Пора! Настало время!» Когда же видение было совсем близко к ним — оно быстро пролетело мимо, подобно тени, туда, где была огненная гора, — тогда узнали они, к величайшему смущению, что это Заратустра; ибо все они уже видели его, за исключением самого капитана, и любили его, как любит народ: в равной степени совмещая любовь и робость.^{343}{344}

«Смотрите! — сказал старый кормчий, — это Заратустра отправляется в ад!» —

В то самое время, как эти корабельщики пристали к огненному острову, разнёсся слух, что Заратустра исчез; и когда спрашивали друзей его, они рассказывали, что ночью он сел на корабль, не сказав, куда хочет отправиться.

Так возникло смятение, а через три дня к этому смятению присоединилась ещё история корабельщиков — и теперь весь народ говорил, что дьявол унёс Заратустру. Хотя ученики его смеялись над этой болтовнёй и один из них сказал даже: «Скорее поверю я, что Заратустра унёс дьявола». Но в глубине души все были полны тревоги и томительного ожидания; как же велика была их радость, когда на пятый день Заратустра появился среди них.^{345}

И вот рассказ о беседе Заратустры с огненным псом.

— Земля, — сказал он, — имеет кожу; и эта кожа поражена болезнями. Одна из этих болезней, к примеру, называется: «человек».^{346}

А другая из этих болезней называется «огненный пёс»; о нём люди много лгали себе и позволяли другим себе лгать.

Чтобы изведать эту тайну, перешёл я море, и я увидел истину нагою, поистине! голой с головы до пят.

Теперь я знаю, что это за огненный пёс, а также все дьяволы извержения и ниспровержения, которых боятся не одни только старые бабы.

«Выходи, огненный пёс, из своей бездны! — кричал я, — и признавайся, как глубока эта бездна! Откуда берётся то, что изрыгаешь ты вверх?

Ты пьёшь обильно из моря, это выдаёт твоё пересоленное красноречие!^{347} Право, для пса бездны берёшь ты слишком много пищи с поверхности!^{348}

Не более чем чревовещателем земли считаю я тебя, и всякий раз, когда я слышал речи дьяволов ниспровержения и извержения, находил я их похожими на тебя: пересоленными, лживыми, плоскими.

Вы горазды рычать и засыпать пеплом! Вы самые лучшие хвастуны и достаточно изучили искусство доводить грязь до кипения.

Где вы, там непременно должна быть поблизости грязь и много губчатого, пористого и защемлённого: оно хочет на свободу.

“Свобода” — вопите вы все особенно охотно; но я разучился верить в “великие события”, коль скоро вокруг них много воплей и дыма.

И поверь мне, друг мой, шум ада! Величайшие события — это не наши самые шумные, а наши самые тихие часы.

Не вокруг изобретателей нового шума — вокруг изобретателей новых ценностей вращается мир; неслышно вращается он.

Признайся! Мало всегда оказывалось совершившегося, когда твой шум и дым рассеивались. Что толку, если город превращается в мумию и статуя лежит в грязи!

И вот что скажу я ещё разрушителям статуй. Это, пожалуй, величайшее безумие — бросать соль в море и статуи в грязь.

В грязи вашего презрения лежала статуя; но таков её закон, что из презрения для неё вновь вырастает жизнь и живая красота!

Теперь в божественном облике восстаёт она, обольстительная в своём страдании; и поистине! она ещё поблагодарит вас, что вы низвергли её, ниспровергатели!

Такой совет даю я королям, и церквям, и всему одряхлевшему от лет и от добродетели — дайте только низвергнуть себя!^{349} Чтобы вновь вернулись вы к жизни, а к вам — добродетель!» —

Так говорил я перед огненным псом; тут он сердито прервал меня и спросил: «Церковь? Что это такое?»

«Церковь? — отвечал я, — это род государства, и притом самый лживый. Молчи же, лицемерный пёс! Ты знаешь род свой лучше других!^{350}

Как и ты сам, государство — лицемерный пёс; как и ты, любит оно говорить дымом и грохотом — чтобы заставить верить, что, подобно тебе, оно говорит из чрева вещей.^{351}

Ибо оно хочет непременно быть самым важным зверем на земле, государство; и в этом также верят ему». —

И как только сказал я это, огненный пёс, как бешеный, стал извиваться от зависти. «Как, — кричал он, — самым важным зверем на земле? И в этом также верят ему?» И столько дыма и ужасных криков выходило из его пасти, что я думал, он задохнётся от гнева и зависти.

Наконец он приутих, и унялось его пыхтение; но как только он утих, сказал я со смехом:

«Ты сердишься, огненный пёс, — значит, я прав насчёт тебя!

И чтобы оставался я правым, послушай о другом огненном псе, он говорит действительно из сердца земли.

Он дышит золотом и золотым дождём: так хочет сердце его. Что ему пепел, дым и горячая слизь!

Смех выпархивает из него, как пёстрое облако; противны ему твоё клокотание, плевки и колики твоих внутренностей!

Но золото и смех — их берёт он из сердца земли: ибо, чтобы знал ты наконец, — сердце земли из золота».

Когда услышал это огненный пёс, он не смог больше слушать меня. Пристыженный, поджал он свой хвост, издал робкое гав, гав! и уполз вниз в свою пещеру. —

Так рассказывал Заратустра. Но ученики едва слушали его: так велико было их желание рассказать ему о людях с корабля, о кроликах и о летающем человеке.

«Не знаю, что и думать об этом! — сказал Заратустра. — Разве я призрак?

Но, наверное, это была моя тень. Вы, должно быть, кое-что уже слышали о страннике и его тени?

Несомненно одно: я должен держать её крепче, — иначе она ещё испортит моё доброе имя».^{352}

И снова Заратустра качал головой и удивлялся. «Не знаю, что и думать об этом!» — повторил он.

«Почему же кричал призрак: “Пора! Настало время!”?

Для чего — настало время?» —

Так говорил Заратустра.