Прорицатель
Прорицатель
«— и я видел: наступило великое уныние среди людей.{353} Лучшие устали от дел своих.
Объявилось учение, вера бежала рядом с ним: “Всё пусто, всё равно, всё было!”
И со всех холмов доносилось: “Всё пусто, всё равно, всё было!”{354}
Правда, собрали мы жатву; но почему сгнили и почернели наши плоды? Что упало с недоброго месяца в последнюю ночь?
Напрасен был всякий труд, в отраву обратилось наше вино, дурной глаз спалил наши поля и сердца.
Все мы иссохли; и если бы огонь упал на нас, мы бы рассыпались, как пепел — даже огонь утомили мы.
Все источники иссякли, и даже море отступило назад. Земля хочет треснуть, но глубина не хочет поглотить!
“Ах, где есть ещё море, где можно утонуть”: так раздаётся наша жалоба — над мелкими болотами.{355}
Поистине, мы слишком устали для смерти; мы ещё бодрствуем и продолжаем жить — в склепах!» —
Такие речи слышал Заратустра от одного прорицателя; и эти предсказания проникли в его сердце и изменили его. Печальный и усталый бродил он; он стал похож на тех, о ком говорил прорицатель.
«Поистине, — сказал он своим ученикам, — ещё немного, и наступят эти долгие сумерки.{356} Ах, как же спасу я тогда мой свет!
Чтобы не погас он среди этой печали! Для дальних миров должен быть он светом и для самых далёких ночей!»
Так опечаленный в сердце своём, бродил Заратустра; и три дня не принимал он ни пищи, ни питья, не имел покоя и потерял речь. Наконец, случилось так, что впал он в глубокий сон. Ученики же сидели вокруг него, бодрствуя долгими ночами, и с беспокойством ждали, проснётся ли он, заговорит ли опять и выздоровеет ли от своей печали.
И вот речь, которую произнёс Заратустра, когда проснулся; но его голос доходил до учеников словно издалека.
«Послушайте сон, который я видел, друзья, и помогите мне отгадать его смысл!
Загадка ещё для меня этот сон; его смысл сокрыт в нём, пленён и ещё не витает над ним на вольных крыльях.
От всякой жизни отрешился я, так снилось мне. Ночным и могильным сторожем сделался я в замке Смерти на одинокой горе.
Там охранял я её гробы; мрачные своды были полны этими трофеями побед. Из стеклянных гробов смотрела на меня побеждённая жизнь.
Запах запылённой вечности вдыхал я; в духоте и пыли лежала моя душа. Да и кто мог бы проветрить там свою душу!
Свет полуночи был всегда вокруг меня, одиночество скорчилось рядом с ним; а третьей — хрипящая тишина смерти, худшая из моих подруг.
Ключи носил я, самые заржавленные из всех ключей; и я умел отворять ими самые скрипучие из всех ворот.
Подобно зловещему карканью, пробегал звук по длинным ходам, когда поднимались затворы ворот: неприветливо кричала эта птица, неохотно давала она будить себя.
Но было ещё ужаснее, и ещё сильнее сжималось моё сердце, когда всё замолкало, и кругом водворялась тишина, и я один сидел в этом коварном молчании.
Так медленно шло время, если время ещё существовало, — откуда мне знать! Но, наконец, случилось то, что меня разбудило.
Трижды прозвучали удары в ворота, как громом, трижды зазвучали и заревели своды в ответ; тогда пошёл я к воротам.
“Альпа! — кричал я, — кто несёт свой прах на гору? Альпа! Альпа! Кто несёт свой прах на гору?”
И я нажимал на ключ, и напирал на ворота, и выбивался из сил. Но они не отворялись ни на палец.
Тут бушующий ветер распахнул створы их; свистя, завывая, рассекая воздух, бросил он мне чёрный гроб.
И среди шума, свиста и завывания раскололся гроб и исторг из себя тысячеголосый хохот.
И тысяча гримас детей, ангелов, сов, шутов и бабочек величиной с ребёнка смеялась и издевалась надо мной и неслась на меня.
Страшно испугался я — и упал наземь. И закричал от ужаса, как никогда не кричал.
Но собственный крик разбудил меня — я пришёл в себя».{357} —
Так рассказывал Заратустра свой сон и потом умолк: он не знал ещё значения своего сна. Но ученик, которого он любил больше всех, быстро поднялся, схватил руку Заратустры и сказал:{358}
«Сама твоя жизнь объясняет нам этот сон, о Заратустра!
Не ты ли сам этот ветер, с пронзительным свистом распахивающий ворота в замке Смерти?
Не ты ли сам этот гроб, полный пёстрой злобой и ангельскими гримасами жизни?
Поистине, подобно тысячеголосому детскому смеху, входит Заратустра во все склепы, смеясь над ночными и могильными сторожами и над теми, кто гремит мрачными ключами.
Пугать и опрокидывать будешь ты их своим смехом; обморок и пробуждение докажут твою власть над ними.
И даже когда наступят долгие сумерки и смертельная усталость, ты не закатишься на нашем небе, ты, заступник жизни!{359}
Новые звёзды дал ты увидеть нам и новые красоты ночи; поистине, самый смех раскинул ты над нами пёстрым шатром.
Теперь детский смех всегда будет бить ключом из гробов; теперь всегда будет дуть могучий ветер, торжествующий над смертельной усталостью: в этом ты сам нам порука и предсказатель!
Поистине, их самих видел ты во сне, своих врагов, — это был твой самый тяжёлый сон!
Но как ты проснулся от них и пришёл в себя, так и они должны проснуться от себя самих — и придти к тебе!»{360} —
Так говорил ученик; и все остальные теснились вокруг Заратустры, хватали руки его и хотели его убедить оставить ложе и печаль и вернуться к ним. Заратустра же сидел, выпрямившись, на своём ложе, с отсутствующим взором. Подобно тому, кто возвращается после долгого отсутствия, смотрел он на своих учеников и вглядывался в их лица; и всё ещё не узнавал их. Но когда они подняли его и поставили на ноги, смотрите, изменился сразу его взор; он понял всё, что случилось, и, гладя себе бороду, сказал твёрдым голосом:
«Ну что ж! Это придёт в своё время; но позаботьтесь, ученики мои, чтобы был у нас хороший обед, и поскорей! Так думаю я искупить дурные сны!
Прорицатель же должен есть и пить рядом со мною; и поистине, я покажу ему ещё море, в котором может он утонуть!»
Так говорил Заратустра. И ещё долго смотрел он в лицо ученику, объяснившему сон, и качал при этом головой. —
Данный текст является ознакомительным фрагментом.