Крик о помощи{629}

Крик о помощи^{629}

На следующий день Заратустра опять сидел на своём камне перед пещерой, в то время как звери его блуждали по свету, чтобы принести домой новую пищу — и новый мёд: ибо Заратустра растратил и расточил старый мёд до последней капли. Но когда он так сидел, с посохом в руке, и обводил свою тень на земле, размышляя, поистине! не о себе и своей тени, — он вдруг испугался и вздрогнул: ибо заметил рядом со своею тенью ещё другую тень. И едва он успел оглянуться и быстро встать, как увидел вблизи себя прорицателя, того самого, которого однажды кормил и поил за своим столом, провозвестника великой усталости, учившего: «Всё равно, ничто не вознаграждается, мир бессмыслен, знание душит».^{630} Но с тех пор изменилось лицо его; и когда Заратустра взглянул ему в глаза, вновь испугалось его сердце: так много дурных предсказаний и пепельно-серых молний пробежало по этому лицу.

Прорицатель, почувствовав, что произошло в душе Заратустры, провёл рукою по лицу своему, как бы желая стереть его; то же сделал и Заратустра. И когда они оба, молча, так пришли в себя и ободрились, они подали друг другу руки, в знак того, что желают вновь узнать друг друга.

«Милости просим, предсказатель великой усталости, — сказал Заратустра, — ты не напрасно однажды был гостем за моим столом. Ешь и пей у меня и сегодня и прости, если весёлый старик сядет за стол вместе с тобою!» — «Весёлый старик? — отвечал прорицатель, качая головою. — Но кем бы ты ни был или кем бы ни хотел быть, о Заратустра, слишком долго пробыл ты наверху, — твоему чёлну не долго оставаться на суше!» — «Разве я на суше?» — спросил Заратустра, смеясь. «Волны вокруг горы твоей, — отвечал прорицатель, — всё поднимаются и поднимаются, волны великой нужды и печали; скоро они поднимут чёлн твой и унесут тебя отсюда». — Заратустра молчал и удивлялся. — «Разве ты ещё ничего не слышишь? — продолжал прорицатель. — Не доносятся ли шум и клокотанье из глубины?» — Заратустра снова молчал и прислушивался; тогда услышал он долгий, протяжный крик, который пучины перебрасывали одна другой, ибо ни одна из них не хотела оставить его у себя: так зловеще звучал он.

«Роковой провозвестник, — сказал наконец Заратустра, — это крик о помощи, крик человека, он, видно, идёт из чёрного моря. Но что мне за дело до нужды человеческой! Последний грех, оставшийся мне, — знаешь ли ты, как называется он?»

— «Сострадание! — отвечал прорицатель от полноты сердца и воздел обе руки. — О Заратустра, я иду, чтобы ввести тебя в твой последний грех!» —

И едва были произнесены эти слова, как вновь раздался крик, ещё более протяжный и исполненный ужаса, чем прежде, и уже гораздо ближе. «Слышишь? Слышишь, о Заратустра? — кричал прорицатель. — К тебе обращён этот крик, тебя зовёт он: приходи, приходи, приходи, пора, настало время!» —

Но Заратустра молчал, смущённый и потрясённый; наконец он спросил, как тот, кто колеблется в себе самом: «Кто же тот, что зовёт меня там?»

«Но ты ведь знаешь кто, — резко отвечал прорицатель, — зачем же ты скрываешь? Это высший человек взывает к тебе!»

«Высший человек? — воскликнул Заратустра, объятый ужасом. — Чего хочет он? Чего хочет он? Высший человек! Чего хочет он здесь?» — и кожа его покрылась потом.

Но прорицатель не отвечал на испуг Заратустры, а продолжал прислушиваться к пучине. Когда же там надолго водворилась тишина, он оглянулся и увидел, что Заратустра стоит и дрожит.

«О Заратустра, — начал он печальным голосом, — ты стоишь не как тот, кого счастье заставляет кружиться; ты должен будешь танцевать, чтобы не упасть.^{631}

Но и если бы ты захотел плясать передо мною и проделывать прыжки свои во все стороны, — никто не мог бы сказать мне: «Смотри, вот пляшет последний весёлый человек!»^{632}

Напрасно поднимался бы на эту вершину тот, кто ищет его здесь: он нашёл бы пещеры и в них тайники для таящихся, но не нашёл бы ни шахт, ни сокровищниц счастья, ни новых золотых жил.^{633}

Счастье — разве можно найти счастье у этих заживо погребённых и отшельников! Неужели должен я искать последнего счастья на блаженных островах, далеко среди забытых морей?

Но всё равно, ничто не вознаграждается, тщетны все поиски, и не существует больше блаженных островов!» —

Так вздыхал прорицатель; но при последнем вздохе его сделался Заратустра вновь светел и уверен, как тот, кто из глубокого ущелья выходит на свет. «Нет! Нет! Трижды нет! — воскликнул он громким голосом и погладил свою бороду. — Это знаю я лучше! Существуют ещё блаженные острова! Молчи об этом, ты, вздыхающий мешок печали!

Перестань журчать об этом, ты, дождевое облако перед полуднем! Разве не стою я здесь, промокший от печали твоей, как облитая водою собака?

А теперь я встряхнусь и убегу от тебя, чтобы просохнуть, — не удивляйся этому! Я кажусь тебе невежливым? Но здесь мои владения.

Что же касается твоего высшего человека — ну что ж! я мигом разыщу его в тех лесах: оттуда раздавался его крик. Быть может, его преследует какой-то лютый зверь.

Он в моих владениях, здесь не должно случиться с ним несчастья! Поистине, есть много лютых зверей у меня». —

С этими словами Заратустра хотел уйти. Тогда сказал прорицатель: «О Заратустра, ты — плут!

Я знаю: ты хочешь отделаться от меня! Скорее побежал бы ты в леса и стал охотиться на диких зверей!

Но поможет ли это тебе? Вечером я снова буду у тебя; в твоей собственной пещере буду я сидеть, терпеливый и тяжёлый, как колода, — и поджидать тебя!»

«Пусть будет так! — крикнул Заратустра, уходя. — И что есть моего в пещере моей, принадлежит и тебе, дорогому гостю!

Если же ты найдёшь в ней мёд, ну что ж! полижи его, ты, ворчливый медведь, и услади свою душу! Ибо к вечеру оба мы будем веселы,

— веселы и довольны, что день этот кончился! И ты сам будешь танцевать под песни мои, как учёный медведь мой.

Ты не веришь этому? Ты качаешь головой? Ну что ж! Ступай! Старый медведь! Но и я — прорицатель».

Так говорил Заратустра.